"Роман Солнцев. Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции (повесть) " - читать интересную книгу автора

- В натяле было Слово, - машинально пробормотала Ксения. - И Слово было
Бог...
- Верно! - Учитель обрадовался хоть столь малому прогрессу в речах
десятиклассницы. - Верно! Поговорим о самом русском языке. Вот послушайте
несколько фраз Бунина: "У нас нет чувства своего начала и конца. И очень
жаль, что мне сказали, когда именно я родился. Если бы не сказали, я бы
теперь и понятия не имел о своем возрасте - и, значит, был бы избавлен от
мысли, что мне будто бы полагается лет через десять или двадцать умереть. А
родись и живи я на необитаемом острове, я бы даже и о самом существовании
смерти не подозревал.
"Вот было бы счастье!" - хочется прибавить мне. Но кто знает? Может
быть, великое несчастье. Да и правда ли, что не подозревал бы? Не рождаемся
ли мы с чувством смерти? А если нет, если бы не подозревал, любил ли бы я
жизнь так, как люблю, любил?"
Читая это дивное откровение Бунина, Углев привычно прослезился.
Девица с удивлением смотрела на него. И, догадываясь, что она должна
как-то отозваться, сказала:
- Красивые какие слова, - и добавила: - Я тоже об этом думаю сейчас.
Иногда хочется прыгнуть с крыши и проснуться.
Неожиданно такая тоска открылась в ее простеньких словах.
- А если не проснешься? - сделал вид, что рассердился, Валентин
Петрович.
- А может быть, это не хуже? - простодушно спросила Ксения.
Боже мой, с ее-то нарядами, с ее хорошей едой... что-то все же мучает
душонку? Может быть, девочка не так уж безнадежна?
- Спать и уснуть... и видеть сны? Какие сны мне в смертном сне
приснятся, когда покров земного чувства снят... вот в чем вопрос...
Извините, Шекспир, - глядя пристально на нее, пробормотал Углев. В нем
была эта смешная привычка, как и у Эммы Калачевской, цитировать к месту и не
к месту. Но сейчас он, право же, растерялся.
- Нет-нет, Ксения. Надо жить! Надо себя поднимать за волосы, как
Мюнхгаузен из болота. - И долго еще говорил ей, что важно читать именно
русскую литературу именно в ее возрасте, здесь, вдали от хороших
университетов и библиотек... - Вот еще кусочек.
"Но все же смерть оставалась смертью, и я уже знал и даже порой со
страхом чувствовал, что на земле все должны умереть - вообще, еще очень не
скоро, но, в частности, в любое время, особенно же накануне
Великого поста. У нас в доме поздним вечером все вдруг делались тогда
кроткими, смиренно кланялись друг другу, прося друг у друга прощения, как бы
разлучались друг с другом, думая и боясь, как бы и впрямь не оказалась эта
ночь нашей последней ночью на земле. Думал так и я и всегда ложился в
постель с тяжелым сердцем перед могущим быть в эту роковую ночь Страшным
судом, каким-то грозным "вторым пришествием" и, что хуже всего, "восстанием
всех мертвых". А потом начинался Великий пост - целых шесть недель отказа от
жизни, от всех ее радостей. А там - Страстная неделя, когда умирал даже Сам
Спаситель..."
Школьница внимательно слушала, расширив глаза, как ее мать перед тем,
как начать врать. Но девочке-то зачем и о чем врать? Видимо, ей вправду
интересно. В маленьком камине возле их ног трудно горели сырые, зимою
купленные березовые поленья, они шипели, чадили - сгорала, треща, береста, и