"Роман Солнцев. Год провокаций (повесть) " - читать интересную книгу автора

услышал более чем странный монолог.
- Грехи, милый, они и в мыслях бывают. Иной раз возгордишься: мол,
второй ван Гог или Врубель-Дай рубель. А народ-то раз и напомнит: ты кто
такой? Ты сидел? Вот и радуйся, что на горшке сидишь, а не над парашей
корячишься.
- Вы думаете, кто-то знает, помнит?! - удивился Никита.
- Да если не помнит... я-то помню!
- И вообще, в наше время сколько талантливых пересажали...
экономистов...
- Уж не завидуешь ли?! - блеснул темными шарами глаз старик. - Ой,
пацан! - Он долго смотрел на молодого человека. - Ничего тебе не буду
говорить... не приведи только бог. Неизвестно, кем оттуда выйдешь.
В узкой комнате общежития ему, конечно, жить было душно. На антресолях
под потолком теснились непроданные картины... книги стояли на полу штабелями
вдоль стен... единственное окно завешено драной марлей от комаров (на зиму
так и осталась марля), а в яркие дни еще и газетой прикрыто... И, конечно,
резко пахнет скипидаром, олифой, красками...
И первое, с чем дядя Леха познакомил молодого соседа, - с интересными
рассуждениями Ницше о художниках.
- Я читал Ницше, - успел сказать Никита, хотел похвастать, что тоже не
лыком шит.
- Ничего особенного... хвастун... - отмахнулся Деев, доставая из угла,
с полу, томик со сверкающей обложкой. - Однако ж про нашего брата любопытно.
И прочел вслух полторы страницы. Никита слушал внимательно и даже
запомнил. "Мы художники! Когда мы любим женщину, то очень скоро начинаем
ненавидеть природу, лишь только вспоминаем о тех отвратительных ее законах,
которым подчиняется естество всякой женщины... обыкновенно мы стараемся и не
вспоминать об этом, но наша душа, которой претит малейшее случайное
соприкосновение с такими явлениями, непроизвольно вздрагивает от чувства
брезгливости, коли случается такое, и смотрит на природу с презрением... мы
оскорблены, и нам кажется, будто природа посягнула на нашу собственность...
Мы затыкаем уши, дабы не слушать все эти разговоры о физиологии, и принимаем
про себя категорическое решение: Человек "есть душа и форма, и я не желаю
слушать всякие выдумки о том, что в нем есть еще". "Человеческий организм" -
для всех любящих это мерзость, нелепица, вздор, богохульство и поношение
любви".
Дальше идет замечательный поворот мысли: "Теперь представьте себе -
точно такие же чувства, каковые испытывает ныне каждый любящий по отношению
к природе и естеству, некогда испытывал каждый, кто благоговел перед Богом и
его "святым всемогуществом": все, что говорилось о природе астрономами,
геологами, физиологами, врачами, он воспринимал как посягательство на свою
драгоценнейшую собственность и, следовательно, как неприятельский выпад -
причем неприятеля наглого и бесстыдного! "Закон природы" - уже в самом этом
слове слышалось ему богохуление. В сущности, ему пришлось бы по душе, если
бы вся механика была бы сведена к актам свободного волеизъявления и
своеволия... но поскольку ему никто не смог оказать такой услуги, то он
запрятал, как умел, природу и механику в укромный уголок, подальше от себя,
и зажил спокойно в грезах и сновидениях".
И неожиданный вывод: "Ах, эти люди былых времен - они знали толк в снах
и сновидениях, им даже не нужно было для этого сначала засыпать - но ведь и