"Роман Солнцев. Очи синие, деньги медные (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Это Маяковский написал когда-то: "Запомните, в шестнадцатом году в
Петербурге исчезли красивые люди?.." Так вот, они опять исчезли. И в этакой
угрюмой стране выходить на яркий свет подобным красоткам просто негуманно.
А она, юная сияющая леди из новобуржуазной семейки, не понимает. Как сказал
бы, желчно смеясь, любимый писатель Андрея В.П. Астафьев: "Не понимат!
Потому что не проходила ни истмат, ни сопромат!" Вот у нее в проволочной
корзинке уже покоятся палка сервелата, кусок сыра в желтой накидке,
жестяная баночка с черной икрой и еще стеклянная конусообразная - с
красной. И ведь не уходит, зараза, что-то еще берет!
Ясно, как то, что до-диез - это и есть си-бемоль, живет
неподалеку, пришла в магазин, где ее знают. Еще раз равнодушно скользнула
гляделками своего намазанного отрешенного личика мимо Андрея, мимо всех
живых. Вот она, тряхнув золотыми, как бы мокрыми локонами, расплачивается с
кассиршей, которая от восторга едва не плачет, принимая ее деньги... Вот
красотка-манекен уже за пределами ограды перекладывает покупки в большую
кожаную, опять-таки синюю да еще - опять-таки - с синими камушками по углам
хозяйственную сумку. Андрей, естественно, ничего не взяв, шагнул следом за
светлые цепи и стоял, не сводя глаз с этого равнодушного чуда.
Как дрыгается в кармане в полузабытом детстве гибкий обрывок
хвоста, сброшенного ящерицей, так внутри всего существа Андрея, как это
бывало с ним только в самые счастливые минуты, запрыгал-засверкал обрывок
обольстительной мелодии из "Кармен" Бизе, того самого, о ком сестренка
изумленно когда-то спрашивала у нервного угрюмого братца, пилившего на
скрипке: "Без чего? Без "э"?"
Что-то в этой синеглазке было ему непонятно. Хотя неспроста она
ему в день рождения встретилась, ой не неспроста. Оркестр, вечно звенящий в
мозгу Сабанова, замолк. Палочка дирижера, взлетев, замерла.
Спокойно, очень деловито в свои пятнадцать-шестнадцать лет сложив
купленное, вскинув небесные глаза - но не высоко, а только до уровня
горизонта - чтобы видеть дорогу, да и глядя-то перед собой как-то
неопределенно (уж не слепая ли она?), юная богиня пошла себе, неторопливая
- цок-цок... не обращая внимания ни на то, что справа, ни на что, что слева
( не из английской же королевской она семьи!..) - словно абсолютно уверена,
что так и должно быть - она богата и ослепительна, а все вокруг не стоит ни
малейшего интереса. И даже когда некий южный товарищ в серебряной двужопой
иномарке лихо подвернул к тротуару и, откинув дверцу, золотозубо, горячо,
щедро что-то ей предложил на своем орлином языке, она словно и не
расслышала его - даже не отодвинулась от края тротуара... Плыла как пава
дальше.
А может, у нее горе? Она будто в обмороке? На ее глазах, как на
переспелой смородине, дымка печали? Андрей, Андрей, нельзя же так легко
судить о человечке! Псих, ты не внимателен! Но увы, нет на ее ласковых
глазках никакой дымки печали, а просто они, глаза, струятся мимо всех чужих
глаз, словно играют в игру, словно созданы из синего воздуха, как помнишь -
в школьные годы колечки табачного дыма выпускали изо рта... уплывают,
проплывают мимо, не удостаивая внимания.
В прежнюю эпоху так вели себя, должно быть, дети и внуки членов
Политбюро... но те вряд ли сами ходили за покупками? А если этакая блажь и
влетала в их пустые, как гитары, головы, то, небось, следом за ними топали
секретные охранники.