"Александр Солженицын. Бодался теленок с дубом (Очерки литературной жизни) " - читать интересную книгу автора

если бы не прятался от главной правды? Я не перечисляю всех
имён, сюда это не идёт. А ведь есть ещё - смелые молодые
поэты. Вообще: союз писателей, не принявший когда-то
Цветаеву, проклявший Замятина, презревший Булгакова,
исторгнувший Ахматову и Пастернака, представлялся мне из
подполья совершенным Содомом и Гоморрой, теми ларёшниками и
менялами, захламившими и осквернившими храм, чьи столики
надо опрокидывать, а самих бичом изгонять на внешние
ступени. Удивлён же я и очень рад своей ошибке.
Ошибся я и во втором предвидении, но уже на беду: хитрых
таких, и упорных таких - и счастливых таких! - оказалось
совсем мало. Целая литература из нас никак уже не получится,
работала чекистская метла железнее, чем я думал. Сколько
светлых умов и даже может быть гениев - втёрты в землю без
следа, без концов, без отдачи. (Или они ещё упорнее и хитрее
нас? - и даже сегодня пишут безмолвно и не высовываются,
зная, что час Свободы не достигнут? Допускаю. Потому что и
обо мне бы кто-нибудь рассказал в секции прозы годиком
раньше - ведь не поверили ж бы?)
Варлам Шаламов раскрыл листочки по самой ранней весне:
уже XX-му съезду он поверил, и пустил свои стихи первыми
ранними самиздатскими тропами уже тогда. Я прочёл их летом
1956-го года и задрожал: вот он, брат! из тайных братьев, о
которых я знал, не сомневался. Была ниточка и мне ему тут же
открыться, но оказался я недоверчивее его, да и много ещё
было у меня не написано тогда, да и здоровье и возраст
позволяли терпеть - и я смолчал, продолжал писать.
Ошибся я и в третьем своём убеждении: гораздо раньше,
ещё при нашей жизни начался наш первый выход из бездны
тёмных вод. Мне пришлось дожить до этого счастья - высунуть
голову и первые камешки швырнуть в тупую лбину Голиафа. Лоб
оставался цел, отскакивали камешки, но, упав на землю,
зацветали разрыв-травой, и встречали их ликованием или
ненавистью, никто не проходил просто так.
А дальше, наоборот, замедлилось - потянулось как
протяжная холодная весна. Стала петлями, петлями
закидываться история, чтобы каждого петлёю обхватить и
задушить побольше шей. И так всё пошло неохотливо (да так и
надо было ждать), что сейчас и выбора у нас не осталось, и
придумать ничего не придумаешь, как в этот лоб непроимчивый
швырнуть последние камешки из последних силёнок.
Да, да, конечно, кто же не знает: не проткнуть лозою
железобетонных башенных стен. Да вот догадка: может, они на
рогоже нарисованы?

* * *

Двенадцать лет я спокойно писал и писал. Лишь на
тринадцатом дрогнул. Это было лето 1960 года. От написанных
многих вещей - и при полной их безвыходности, и при полной