"Александр Солженицын. Бодался теленок с дубом (Очерки литературной жизни) " - читать интересную книгу автора

подлинную историю одной московской семьи, и нигде душой не
покривил, все мысли писал только искренние и даже
излюбленные, с первого акта отказавшись угождать цензуре
- почему ж не удалось? Неужели только потому, что я
отказался от российской конкретности (не для маскировки
вовсе, и не только для "открытости" вещи, но и для большей
общности изложения: ведь о сытом Западе это ещё верней, чем
о нас), - а без русской почвы должен был я и русский язык
потерять? Но другие же свободно пишут в этой безликой
безъязыкой манере - и получается, почему ж у меня?.. Значит,
и абстрактная форма так же не всякому дана, как и
конкретная. Нельзя в абстракции сделать полтора шага, а всё
остальное писать конкретно. (Впрочем, главная неудача
произошла очевидно от неосязаемости женского образа.)
Другую попытку я сделал в 61-м году, но совсем
неосознанно. Я не знал - для чего, у меня не было никакого
замысла, просто взял "Щ-854" и перепечатал облегчённо,
опуская наиболее резкие места и суждения и длинный рассказ
кавторанга Цезарю о том, как дурили американцев в
Севастополе 45-го года нашим подставным благополучием.
Сделал зачем-то - и положил. Но положил уже открыто, не
пряча. Это было очень радостное освобождённое состояние!
- не ломать голову, куда прятать новозаконченную вещь, а
держать её просто в столе - счастье, плохо ценимое
писателями. Ведь никогда ни на ночь я не ложился, не
проверив, всё ли спрятано и как вести себя, если ночью
постучат.
Я уставал уже от конспирации, она задавала мне задачи
головоломнее, чем само писательство. Но никакого облегчения
ни с какой стороны не предвиделось, и западное радио,
которое я слушал всегда и сквозь глушение, ничего не знало о
глубинных геологических сдвигах и трещинах, которые скоро
должны были отдаться ударом на поверхность. Ничего никто не
знал, ничего я радостного не ожидал и взялся за новую
отделку и перепечатку "Круга". После бесцветного XXI съезда,
втуне и безмолвии оставившего все славные начинания XX-го,
никак было не предвидеть ту внезапную заливистую яростную
атаку на Сталина, которую назначит Хрущёв XXII-му съезду! И
объяснить её мы, неосведомлённые, никак не могли!
Однако, она была, и не тайная, как на XX съезде, а
открытая! Давно я не помнил такого интересного чтения, как
речи на XXII-м съезде. В маленькой комнатке деревянного
прогнившего дома, где все мои многолетние рукописи могли
сгореть от одной несчастной спички, я читал, читал эти речи
- и стены моего затаённого мира заколебались как занавеси
театральных кулис, и в своём свободном колебании расширялись
и меня колебали их разрывали: да не пришёл ли долгожданный
страшный радостный момент - тот миг, когда я должен высунуть
макушку из-под воды?
Нельзя было ошибиться! Нельзя было высунуться прежде