"Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)" - читать интересную книгу автора

шапки, так пусть уши мёрзнут, да?..
Такой вопрос почему-то не возникал ни в Дании, ни в Норвегии, ни в
Бельгии, ни во Франции. Там не считалось, что, легко отданный под немецкую
власть своими неразумными правителями или силою подавляющих обстоятельств,
народ должен теперь вообще перестать жить. Там работали и школы, и железные
дороги, и местные самоуправления.
Но у кого-то (конечно, у них!) мозги повёрнуты на сто восемьдесят
градусов. Потому что у нас учителя школ получали подмётные письма от
партизан: "не сметь преподавать! За это расплатитесь!" И работа на железных
дорогах стала - сотрудничество с врагом. А уж местное самоуправление -
предательство неслыханное и беспредельное.
Все знают, что ребёнок, отбившийся от учения, может не вернуться к нему
потом. Так если дал маху Гениальный Стратег всех времен и народов - траве
пока расти или иссохнуть? детей пока учить или не учить?
Конечно, за это придётся заплатить. Из школы придется вынести портреты
с усами и, может быть, внести портреты с усиками. Ёлка придется уже не на
Новый год, а на Рождество, и директору придётся на ней (и еще в какую-нибудь
имперскую годовщину вместо октябрьской) произнести речь во славу новой
замечательной жизни - а она на самом деле дурна. Но ведь и раньше
говорились речи во славу замечательной жизни, а она была тоже дурна.
То есть, прежде-то кривить душой и врать детям приходилось гораздо
больше - из-за того, что было время вранью устояться и просочиться в
программы в дотошной разработке методистов и инспекторов. На каждом уроке,
кстати ли, некстати, изучая ли строение червей или сложно-подчинительные
союзы, надо было обязательно лягнуть Бога (даже если сам ты веришь в Него);
надо было не упустить воспеть нашу безграничную свободу (даже если ты не
выспался, ожидая ночного стука); читая ли вслух Тургенева, ведя ли указкой
по Днепру, надо было непременно проклясть минувшую нищету и восславить
нынешнее изобилие (когда на глазах у тебя и у детей задолго до войны
вымирали целые сёла, а на детскую карточку в городах давали триста граммов).
И всё это не считалось преступлением ни против правды, ни против
детской души, ни против Духа Святого.
Теперь же, при временном неустоявшемся режиме оккупантов, врать надо
было гораздо меньше, но - в другую сторону, в другую сторону! - вот в чём
дело! И потому глас отечества и карандаш подпольного райкома запрещали
родной язык, географию, арифметику, и естествознание. Двадцать лет каторги
за такую работу!
Соотечественники, кивайте головами! Вон ведут их с собаками в барак с
парашей. Бросайте в них камнями - они учили ваших детей.
Но соотечественники (особенно пенсионеры из льготных ведомств, этакие
лбы, ушедшие на пенсию в сорок пять лет) подступают ко мне с кулаками: я
кого защищаю? бургомистров? старост? полицаев? переводчиков? всякую сволочь
и накипь?
Что же, спустимся, спустимся дальше. Слишком много лесу наваляли мы,
глядя на людей как на палочки. Всё равно заставит нас будущее поразмыслить о
причинах.
Заиграли, запели "Пусть ярость благородная..." - и как же не
зашевелиться волосам? Наш природный - запретный, осмеянный, стреляный и
про'клятый патриотизм вдруг был разрешён, поощрён, даже прославлен святым -
и как же было всем нам, русским, не воспрять, не объединиться