"Иван Сергеевич Соколов-Микитов. Детство" - читать интересную книгу автора

нынешнего - от мальчика с перекрещенными пальчиками маленьких рук? Я не
нахожу такой черты. Но знаю, что будет жить во мне, в каждом моем слове, до
последних моих дней мальчик Ваня с печальными глазами, некогда смешно
говоривший:
- Буду генералом, потом офицером, потом солдатом, потом
Пронькой-пастухом!..


ОСЕКИ


Отец мой, когда я родился, служил приказчиком по лесному делу у богатых
московских купцов Коншиных, владевших известной Серпуховской мануфактурой.
Жили мы в осековской лесной конторе, под Калугой. Я почти ничего не запомнил
от тех туманно-далеких для меня времен. Знаю, что родился я и жили мы в
новом хозяйском доме, окруженном со всех сторон вековым бором, что над самой
крышей конторы ночью и днем шумели высокие сосны; шума этих сосен, длинных
зимних ночей, когда долго не возвращался отец, боялась и нередко плакала
мать. Как сквозь сон помню нашу спальную комнату, освещенную скудным светом
лампадки, с глубокими по углам тенями, с запахом жарко натопленной русской
лежанки. На полу, освещенная мерцающим светом, в синей тени, стоит на
коленях мать. Я вижу ее спину, распущенные по плечам черные волосы. С
нестерпимою силою охватывает меня жалость и любовь к ней, я силюсь
удержаться, зарываюсь в подушку и тихонько, мучительно плачу. Мать подходит,
останавливается надо мною, тревожно касается моей головы рукой, я целую,
обливаю слезами ее ласковую руку. Потом, притворившись спящим, долго лежу,
смотрю на тоненький мигающий огонек. Я закрываю глаза, и от огонька к
ресницам в темноте бегут и бегут, дрожат золотые стрелы-лучи.
В те времена купеческой славой еще гремела Калуга. Мне памятны
слышанные в детстве рассказы о кутежах, закатываемых калужскими
лесопромышленниками-купцами по окончании удачного сплава, о смоленских
"серых" мужиках-плотогонах, которых городские жители презрительно называли
"польгаями" в знак былой близости Смоленщины к Польше, в весенние месяцы
наполнявших город шумной, бесцеремонно толкавшейся по улицам толпою,
бестолково забредавших в лавки и магазины. Помню смешной рассказ, как
какой-то калужский купец-самодур, зарядив ружье клюквой, выстрелил в мужика,
усевшегося под купцовым забором "до ветру", и как, увидевши на голом заду
"кровь", завопил благим матом тот смоленский мужик на всю Никитинскую улицу:
- Караул, братцы, ратуйте! Наших, смоленских, убивают!..
Удивительными кажутся мне эти, теперь уже далекие, времена, когда с
такой легкостью наживались купеческие миллионы на спинах доверчивых мужиков;
сказочными показываются и самые смоленские мужики, за полторы "красных" (то
есть всего за пятнадцать целковых, получаемых от хозяйских приказчиков после
сплава леса) всю весну по уши купавшиеся в ледяной воде, своими горбами
умножавшие купеческие капиталы. Сколько издевательских рассказов, злых
анекдотов ходило тогда среди калужских мещан, высмеивавших корявых, до самых
глаз заросших дремучими бородами, по-медвежьи ступавших смоленских
"сиволапых польгаев"; какие придумывали им едчайшие клички! А бывало,
загулявший чиновник казенной палаты, выходя из трактирной бильярдной,
остановив посреди улицы мужика-плотогона, уперев руки в бока, начальнически