"Борис Соколов. Мы еще встретимся, полковник Кребс! " - читать интересную книгу автора

и первым пожал протянутую руку. Лицо Березовского потеплело.
- Смотри, Николай Павлович, никаких опрометчивых и непродуманных
действий, а знаю, ты горячка! - он задержал руку Строгова в своей и
обнял его. - Помни, теснейшая связь с нами. А летом увидимся - приеду
к вам в Сухуми, отдыхать.
Он улыбнулся, похлопал Николая Павловича по плечу и протянул
руку Обловацкому.
- За тебя я спокоен, ты рассудителен и осторожен, но смотри в
оба.
Оставшись один, Березовский вызвал секретаря.
- Что Сухум? - спросил он.
- Положение по-прежнему серьезное. Раненый без сознания. Пульс
упал. Вечером по "ВЧ" с вами будет говорить товарищ Чиверадзе.
- Хорошо! Свяжитесь по телефону с Еленой Николаевной Русановой,
попросите ее приехать ко мне. Пошлите за ней машину. Когда приедет,
доложите. Я буду у руководства.

3

Палата госпиталя с большим итальянским окном, в обиходе
называвшаяся "угловой", вот уже три дня была объектом особого
внимания главного врача.
Пациенты госпиталя, большей частью больные "мирными" болезнями -
язвой желудка, ревматизмом, малярией и грыжей, - опекались главным
врачом с той снисходительной внимательностью, с какой терапевт лечит
больного насморком. Влюбленный в свою профессию, Шервашидзе относился
серьезно только к резанным, колотым и огнестрельным ранам. Он
прямо-таки боролся за жизнь Дробышева. Сложная двухчасовая операция,
во время которой Шервашидзе кромсал и латал истерзанное пулями тело,
закончилась. Раздробленную руку из-за начавшейся гангрены пришлось
ампутировать. Много хлопот и волнений доставила пуля, пробившая
грудь. Простреленную плевру все время заливало кровью.
Дробышев по-прежнему был без сознания.
Потеря крови, хотя и компенсированная вливанием большой дозы
физиологического раствора, ослабила сердечную деятельность.
Шервашидзе и его помощники внимательно следили за сердцем, за борьбой
организма - следили и помогали ему в этой борьбе. Временами в груди
Федора слышалось глухое клокотание. Бледное лицо раненого то и дело
передергивали судороги, рот его сжимался, и сквозь выбитые зубы
прорывались стоны.
Часы, когда у кровати Дробышева дежурила Этери,
двадцатидвухлетняя, обычно смешливая сестра хирургического отделения,
были для нее часами тревоги и непрестанных волнений. Ее особенно
пугали моменты ослабления сердечной деятельности, и , уловив их, она
тотчас же бежала к дежурному врачу или к Шервашидзе. Александр
Александрович торопливо шел за бегущей впереди сестрой, садился рядом
с кроватью на табурет, считая пульс, долго и внимательно смотрел в
лицо раненого.
Порой, когда ему казалось, что больному не хватает воздуха,
Шервашидзе приказывал открыть большое окно, и тогда вместе с