"Вячеслав Софронов. Жила (Мистическая трагикомедия)" - читать интересную книгу автора

несовершеннолетний. Не приведи Господь заявится участковый наш Ахмед, будь
он трижды неладен, припечатает мне на полную катушку за совращение малолетки
и айда дед Башкур на нары. А тебя куда девать? Думаешь, Дарья за тобой
ходить будет или к себе возьмет? Фигушки! Она со своим хозяйством едва
управляется, а лишняя обуза ей совсем ни к чему. / Дед кладет на край стола
тлеющую самокрутку, и она моментально исчезает. Он ищет ее, не находит, зло
сплевывает себе под ноги и грозит кулаком в сторону печи/. Ишь, варнак!
Смолить уже вздумал! Рано тебе зелье мое курить, крепок самосад, не для
твоей натуры.... / Как бы в подтверждение его слов из-за печи раздается
надсадный кашель/. Ага, проняло? Будешь знать, как без спросу мои цигарки
брать./Хочет сесть на лавку, но та неожиданно отодвигается в сторону, и он
бухается на пол/. Ах ты, паршивец! Да я тебя!!!
/Открывается дверь и в избу входит Дарья в больших грязных резиновых
сапогах, в телогрейке, в руках у нее корзина с гусыней Шуркой/.
Д а р ь я. Здрасьте вам! Чего лежим?
Д е д. Упал, вот и лежу /Встает/.
Д а р ь я. Ехал, привалился, да и в канаве очутился. Понятно. У всякого
Филатки свои прихватки. С кем воюешь? Супротив кого оборону держишь?
Д е д. Не твоего бабьего ума дело. С кем надо, с тем и воюю. То баба
скачет и задом и передом, а дело идет своим чередом, а у меня дело
сурьезное, запросто так его не выполнишь.
Д а р ь я. Да вижу твое дело - с концов зубами натянул, а в середке и
лопнуло. Опять самогонку сидишь-гонишь. Поди, сынка из города поджидаешь?
Д е д. /Неохотно/. Может и его, а может и другого кого. Тебе-то, какое
дело до моих забот?
Д а р ь я. Мне?! Да никакого! Думаю, дай зайду, попроведаю соседа, а то
может, и помер уже и ноги холодные, лежит себе неприбранный, в дальнюю
дорогу не собранный.
Д е д. Кого Бог накажет, тот сам помрет, а другого любя приберет.
Когда, Дарьюшка, помирать стану, ты первой о том и узнаешь.
Д а р ь я. Прости, Господи, на все твоя воля, все там окажемся. А
досок- то чего наволок в избу? Чего опять мастеришь?
Д е д. Гроб себе лажу. Сам не позаботишься, то разве потом кто сделает
как должно. Все мастера-плотники в округе перевелись, на тот свет ране меня
убрались, один одинешенек остался.
Д а р ь я. А прежний-то твой гроб где? Ведь год назад изладил себе из
сухого леса. Его куды девал?
Д е д. Так в зиму как Степан Сорока помер, то баба его до меня и
пристала: продай гроб, мол, вы со Степкой одного росточку были. Пришлось
уступить за литру водки.
Д а р ь я. Не пойму я тебя, дед Б а ш к у р.... Ой, не пойму...
Д е д. А чего меня понимать? Весь на виду как горшок на шесту.
Д а р ь я. Так-то оно так, да сумраку много в тебе сидит: мужик и с
башкой и руки как надо пришиты-посажены, а чего ты тут сиднем сидишь, к
домишку своему пристал-прикипел, на то моего понятия не хватает.
Д е д. Опять ты за свое! Живу, как могу: на сырые дрова подтопка, на
прореху заплатка, никого не трогаю, никому не мешаю. Чем худо?
Д а р ь я. Вот и шел бы ко мне жить-домовничать, по хозяйству помогать.
Д е д. Э-э-э... нет, Дарьюшка, шалишь! В своей сермяжке никому не
тяжко, а в людях жить, виновным быть.