"Леонид Сергеевич Соболев. Топовый узел" - читать интересную книгу автора

Именно это понятие заставило его вместе с шестью такими же старыми
балтийскими матросами бросить в Гельсингфорсе надежную и родную палубу
крейсера и с малым чемоданом, в котором лежали хлеб, консервы и кой-какой
инструмент, кинуться на миноносец "Пронзительный"; на том почти не было
команды, а к городу подходили немецкие войска, и флот должен был немедленно
уходить сквозь тяжелые льды в Кронштадт, чтобы не оставить военные корабли
под сомнительной защитой бумажных пунктов мирного договора. "Пронзительный"
стоял в самом городе, в Южной гавани. Он прижался к стенке, и все четыре его
орудия встали на нем дыбом, как шерсть на маленьком, но отважном щенке,
готовом ринуться в схватку, не обещающую ему ничего доброго, - горячие
головы оставшихся на нем матросов не задумались бы дать залп по белофинским
или немецким отрядам, если только они посмеют коснуться красного флага,
трепетавшего на кормовом флагштоке беспомощного корабля.
Матросы с крейсера, среди которых один был членом Центробалта,
разъяснили морякам "Пронзительного", что стрелять нельзя, потому что
все-таки мир, а вот уходить надо во что бы то ни стало. А стало это во
многое: людей на миноносце было раз-два - и обчелся, машины устали от
трехлетних дозоров и штормов, из командного состава не покинул корабля один
только бывший минный офицер. Тем не менее "Пронзительный" принял за ночь
уголь, подправил неполадки в машине и котлах и в тот самый день, когда на
эспланаде, упиравшейся в гавань, защелкали уже выстрелы немцев, отдал
швартовы и ушел в лед.
Четырнадцать суток он пробивался в ледяных полях, ловчась попасть в
извилистую щель, оставленную во льду прошедшими перед ним кораблями. Два дня
удалось отдохнуть: его подобрал на буксир транспорт. Но на третий они
обогнали застрявшего во льду "Внимательного", у которого начисто был
сворочен на сторону его длинный таран и обломаны оба винта. "Пронзительный"
уступил ему свое место на буксире и пошел опять пробиваться сам. Льдины
порой сжимались, и тогда слабенький корпус миноносца трещал, зажатый
огромным ледяным полем, которому раздавить корабль представляло столько же
трудности, сколько створке ворот хрустнуть костями цыпленка. Прохорыч
кидался в трюм, клал там ладонь на вздрагивающую сталь обшивки - и под ней
явственно ощущался холодный и тяжкий напор льда. Разбили шлюпки - все дерево
на корабле ушло на подкрепы шпангоутов, в отчаянии выбирались задним ходом
из предательской холодной щели, неумолимо зажимавшей борта, и однажды
обломали себе на этом правый винт. Пошли под одним, хромая, - но все же шли
и шли, шли вперед, в родимый Кронштадт. Возле Гогланда острая льдина
все-таки пропорола борт в правой машине, и четверо суток Прохорыч провел по
колени в ледяной воде, откачивая на смену с другими воду, все прибывающую в
зазорах спешно сооруженного им пластыря. С тех пор и въелся в него тот
отчаянный ревматизм, от которого он криком кричал перед непогодой и который
не давал с прежней живостью носиться по палубе того корабля, где он был
боцманом.
Все это было сделано во имя маленького чужого ему корабля, на котором
он даже не плавал, и поэтому вернее было бы говорить не о любви к кораблю, а
о любви к флоту. Но Григорий Прохорыч никогда не вдавался в глубокий анализ
своих чувств и служил флоту попросту - так, как умел и как чувствовал.
Ревматизм и привел его на "Мощный". Лет десять тому назад, после
торжественного подъема флага в день Октябрьской годовщины, командир и
комиссар линкора перед фронтом всей команды поздравили его с