"Леонид Сергеевич Соболев. Перстни" - читать интересную книгу автора

заячий страх, не прекращающийся два с лишним года, - страх, который нельзя
было прикрыть ни иронией, ни остротами. Шалавину же бюро коллектива
представлялось чем-то вроде кабинета инспектора классов в училище, куда
вызывали нерадивых, чтобы читать нудные нравоучения или просто раздолбать по
первое число и отправить в карцер. Самому ему здесь бывать еще не
приходилось, но выражение лица, с которым выходили отсюда или от комиссара
бывшие офицеры, вполне подтверждало эту смутную догадку. Поэтому и теперь он
с некоторой опаской проскочил мимо этой двери, как бы ожидая, что оттуда
выглянет суровое матросское лицо и грозно спросит: "А ну-ка, военмор
Шалавин, предъявите шлюпочный компас номер ноль тридцать четыре!" - и тогда
придется сознаться, что компас этот однажды под веселую руку он побеспокоил
и разведенный спирт, в котором плавает картушка, употребил для цели,
штурманскому делу чуждой: распил вместе со вторым артиллеристом под блины...
В сотый раз Шалавин поклялся себе, что в ближайшую же поездку в Петроград он
купит там стакан спирту, чтобы подлить его в хранящуюся сейчас в компасе
обыкновенную воду, и, внезапно покинув Бржевского, юркнул в первый
попавшийся люк, чтобы выскочить на палубу.
В бюро коллектива было сейчас полно народу, но никто не собирался
допытываться, что случилось с компасом No 034, как опасался того Шалавин, и
никто не ставил на повестку дня вопрос, как бы почувствительнее унизить
старшего механика, как думал это Бржевский. Здесь решались дела важнее и
значительнее: корабль оставался без угля.
В тот самый послеобеденный час, когда в кают-компании бывшие офицеры
деятельно стучали вилками, сбивая гоголь-моголь, матросы собрались в бюро
коллектива, чтобы подумать о том, о чем должны были думать бывшие офицеры:
как и где найти угля, чтобы тренироваться в управлении орудиями, чтобы
проветривать вентиляцией погреба с боезапасом, чтобы держать корабль в
боевой готовности, и если уж нельзя ходить по морю, то хоть стрелять из
гавани. И хотя уголь прямо касался Бржевского, но думал об этом не он -
старший инженер-механик, и не Шалавин, который так жаждал боевых походов на
первом своем боевом корабле, и не артиллерист Стронский, занятый сейчас
вовсе не мыслью о вентиляции погребов, а о том, как бы скрыть от комиссара
опоздание комендора Попова, который, подлец, надул и просрочил уже семь
суток отпуска, а не пять, как договаривался "за соответствующее
вознаграждение". И все те образованные и обученные командовать люди, которые
по-своему искренне были убеждены, что флот гибнет и все разваливается, так и
не зашли в бюро коллектива помочь матросам в деле, касающемся корабля и
всего флота: одни - из прямой ненависти, другие - из злорадства, третьи - из
ложного самолюбия, боясь, что их холодно спросят: "А что вам здесь нужно?",
четвертые - из глубокого и усталого безразличия ко всему, пятые - потому,
что предполагали, будто в "коллективе" только выдумывают лозунги, спорят о
революции в Мексике и устанавливают очередность отпусков для команды. Из
тридцати шести бывших офицеров линкора в кондукторской кают-компании было
сейчас только двое: тот, кого Бржевский презрительно называл "наш
большевичок", - механик Луковский и командир линкора - скромный и молчаливый
человек, бывший старший лейтенант.
Перед обедом он был в штабе флота, где ему сказали, что уголь, шедший в
адрес Кронштадта, был по распоряжению Москвы оставлен в Петрограде для
Путиловского завода, получившего срочный заказ для нужд фронта (которого -
он так и не разобрался). Флоту же предлагалось пока обходиться собственными