"Андрей Соболь. Мемуары веснущатого человека " - читать интересную книгу автора

однажды господин Письменный, не имея на то никакого права.
Так вот, с одной стороны, волнуя себя страхами по поводу могущих
возникнуть из любовной истории Мишеля последствий, а с другой, как сын
своего отечества, наслаждаясь пейзажами преуспевания и прогресса, добрёл я
до Благуши тихим ходом в сумерки и позвонил к господину Письменному, мокрый
насквозь и окончательно.
Однако господин Письменный, не дав мне даже немножечко просохнуть,
промолвил, что сейчас за ним должен приехать автомобиль и что, если я хочу,
я могу посидеть с его мамашей, причём господин Письменный такую фамилию
хозяина автомобиля загнул, что я остолбенел, а мамаша трубку уронила и даже
перекрестилась.
А так как мой приход к господину Письменному протекал до отвратительной
поездки к члену Коллегии, и я своими глазами не так давно видел
фотографическое изображение господина Письменного в самом органе ВЦИК, в
"Красной Ниве", то я всё принял на веру и мог только порадоваться, что свела
меня судьба с такой персональностыо, и согласился посидеть с мамашей, о чём
впоследствии пришлось пожалеть, ибо мамаша господина Письменного хоть и
почтенная женщина и набожная, а трубку сосала, как фельдфебель, и посему,
оставшись со мной наедине, тотчас погнала меня на тот конец Благуши за
табаком, так как поблизости табачных мальчишек не было, а по возвращении
моём не только чаем меня не угостила, причём в соседстве о чаем находилось
прекрасное вишнёвое варенье, но даже попрекнула, что я на полу наследил, в
сердцах сказав громко и вслух, что Петька всякую шваль к себе водит,
неизвестно для чего. При сем должен заметить, что господин Письменный,
похваляясь при мне, что платят ему не в пример другим по целому червонцу за
самую что ни на есть малюсенькую строчку, однако мамаше своей на табачное
довольствие даёт сущие гроши, вследствие чего седая мать семейства
принуждена курить самую дрянь и посему приятным запахом не отличается, а так
как грудь у меня с детства слабая и притом ещё пострадавшая на французском
корабле от легкомысленного поведения Мишеля, то, покинув негостеприимный дом
господина Письменного, я долго на крылечке кашлял. И должен я ещё добавить,
что как я ни прислушивался, а гудения и пыхтения автомобиля я установить не
мог, из чего явствует, что господин Письменный уже тогда прибегал к весьма
некорректным способам отвязаться от меня, предоставив мамаше терзать мою
грудь гостабаком последнего сорта.
А ещё говорил мне: "Ты, говорит, можешь свою автобиографию мне не
выкладывать, я и так тебя насквозь вижу и весь твой багаж. Ты, говорит,
будешь моей моделью, я, говорит, из тебя такой коллективный портрет сделало,
что Пётр Семёнович Коган за голову схватится".
Не имея счастья лично знать гражданина Когана и не зная, в каком
комиссариате они пребывают, я, конечно, о голове их ничего сказать не мог,
но к своему портрету равнодушного отношения не выдержал и попросил я
господина Письменного:
- Умоляю вас, дорогой товарищ. Не надо о моих веснушках. Ради всего
святого, не надо.
И мог ли я сказать господину Письменному, что публично выставив в
печати мои веснушки, он одним духом выдаст меня с головой, так как ещё
господин Свицкий в Париже изволил мне однажды сказать, когда отправлял меня
с одним поручением в Варшаву:
- Не вздумай только с моими деньгами перемахнуть в Россию. Там в Чека