"Чарльз Сноу. Коридоры власти [H]" - читать интересную книгу автора

отточенные ясные фразы и сам принимался за литературные упражнения, они
улыбались ледяной улыбкой и ни на чем не настаивали.
Осбалдистон сказал мне, что на этот раз Роджер почти всю речь пишет
сам. Более того, Роджер отредактировал и окончательный вариант речи Гилби.
Оба они должны были выступить от своего министерства в один и тот же день:
Гилби в палате лордов, Роджер в палате общин.
Когда день этот настал, я пошел послушать Роджера. Во дворе
Вестминстерского дворца я встретил Осбалдистона, возвращавшегося из палаты
лордов, где по долгу службы он слушал выступление лорда Гилби.
- Совершенно непонятно, что он, собственно, хотел сказать, - заметил
Осбалдистон с досадой знатока, - чтобы разобраться в этом, надо быть по
меньшей мере специалистом по l'explication du texte [толкованию текстов
(франц.)].
Когда мы шли на свои обычные места, я заметил, что всегдашнее
спокойствие - непоколебимое, как и у всех его коллег, - начинает ему
изменять.
В главном фойе на меня вдруг повеяло духами, я обернулся и увидел Кэро
Куэйф. Глаза ее были широко открыты и блестели - она и не пыталась скрыть
волнение.
- Пойду сяду где-нибудь в сторонке, чтобы не действовать вам на нервы,
- сказала она.
Я сказал, что за Роджера можно не бояться. Мы не пошли в ложу
Государственного управления и отправились вместе с ней на галерею для
публики.
- Это просто ужас, - сказала Кэро, - выступать с речью по такому
поводу, по которому ничего не скажешь.
Что тут можно было возразить? Положение дел она знала не хуже моего, а
палату общин куда лучше.
Мы сели в первом ряду; если не считать компании индийцев, галерея была
пуста. Мы смотрели в полупустой зал, на удобные скамьи цвета морской
волны, на зеленый ковер - все это в проникавшем сюда свете летнего вечера
казалось расплывчатым, словно под водой.
- Я прямо как на иголках, - говорила Кэро. - Все-таки это ужасно.
Но, должно быть, после первых же его слов она успокоилась. Стоя там
внизу, на трибуне, он выглядел очень внушительно. Его могучие плечи издали
казались еще шире. Я никогда прежде не слышал его публичных выступлений и
сразу понял, что передо мной незаурядный оратор. Оратор, самый что ни на
есть современный. Он не разливался в красноречии, как было принято еще
недавно. И это сразу расположило к нему почти всех сидящих в зале, в том
числе меня и Осбалдистона. Он говорил просто и непринужденно, отпечатанный
на машинке текст лежал перед ним, но он в него и не заглядывал. Никаких
метафор - разве что когда надо съязвить. Как правильно заметила Кэро,
сказать ему было нечего, но он не повторил обычной ошибки и не делал
попыток убедить слушателей в обратном. Окончательная линия еще не
выработана, проблемы перед правительством стоят сложные; тут нет легких
путей. Он говорил со знанием дела, чувствовалось, что он отлично
разбирается во всех мелочах. Притом в голосе его не было ни малейшего
самодовольства, и я подумал, что именно этот тон обеспечивает ему
сочувствие слушателей.
Насколько я знаю палату общин, приняли его тепло - и не только его