"Лемони Сникет. Кровожадный Карнавал ("Тридцать три несчастья" #9) " - читать интересную книгу автора

возможно, наш единственный шанс туда попасть.
- Думаешь, это правда? - спросил Клаус. - Думаешь, Мадам Лулу
действительно что-то видела в хрустальном шаре?
- Не знаю, - ответила Вайолет. - Но я изучала электричество и знаю, что
молнии в палатке взяться неоткуда. Что-то там творится загадочное, и
необходимо выяснить, в чем дело.
- Чоу! - добавила Солнышко, имея в виду "До того как нас бросят на
съедение львам".
- Но ты думаешь, там все по-настоящему? - настаивал Клаус.
- Не знаю! - вспылила Вайолет. Слово "вспылила" означает здесь "своим
нормальным голосом, забыв от расстройства и тревоги про маскарад".- Я не
знаю, умеет ли гадать Мадам Лулу. Не знаю, откуда Графу Олафу всегда
известно, где мы. Я не знаю, где сникетовское досье, почему у кого-то еще
была татуировка, как у Олафа, и что значат буквы Г.П.В., и откуда взялся
тайный туннель, ведущий к нашему бывшему дому, и...
- ...живы ли наши родители, - перебил Клаус. - Как ты считаешь - кто-то
из наших родителей в самом деле жив?
Голос среднего Бодлера задрожал, сестры обернулись к нему (что Вайолет,
по-прежнему делящей с братом одну рубашку на двоих, далось нелегко) и
увидели, что он плачет. Вайолет наклонилась вбок и прислонила свою голову к
его голове, а Солнышко, поставив кружку на землю, подползла поближе и
обхватила колени Клауса, и Бодлеры постояли немножко, не двигаясь.
Горе - это, так сказать, печаль, охватывающая человека, когда он
потерял кого-то дорогого ему, и штука это неуловимая, ускользающая. Горе
может на долгое время исчезнуть, а потом вдруг возвращается, когда меньше
всего этого ожидаешь. Когда я выхожу ранним утром на Брайни-Бич в самое
удобное время для поисков необходимых материалов в деле Бодлеров, океан
такой мирный, что я испытываю умиротворение, как будто и не горюю о женщине,
которую любил и которую никогда больше не увижу. И вдруг, когда я,
промерзнув, забегаю в чайную, где меня поджидает владелец, мое горе, стоит
мне потянуться к сахарнице, неожиданно возвращается, и я начинаю так громко
рыдать, что другим посетителям приходится просить меня рыдать потише. Что
касается бодлеровских сирот, то их горе было, казалось, тяжелой ношей,
которую они несли по очереди, чтобы не плакать всем одновременно. Но иногда
она становилась чересчур тяжела для одного, и тот один начинал плакать, и
поэтому сейчас Вайолет и Солнышко прижались к брату, словно напоминая, что
ношу они могут нести сообща, пока наконец не обретут безопасное пристанище и
не сложат ее с себя.
- Прости, Клаус, что я вспылила, - проговорила Вайолет. - Мы не знаем
столь многого, что трудно размышлять обо всем сразу.
- Читви, - пискнула Солнышко, и это означало "Но я не могу не думать о
родителях".
- Я тоже, - призналась Вайолет. - Неужели действительно кто-то из них
жив?
- Но если так, - вступил в разговор Клаус, - почему они прячутся
неизвестно где? Почему не пытаются нас найти?
- А может, и пытаются, - тихо сказала Вайолет. - Может, они ищут нас в
самых разных местах, но не могут найти - ведь мы так давно прячемся сами или
выдаем себя за кого-то другого.
- А почему мама или папа не свяжутся с мистером По? - не успокаивался