"Сергей Снегов. Язык, который ненавидит " - читать интересную книгу автора

Сергей Снегов

Язык, который ненавидит

Часть первая. Слово есть дело

Рассказы

Слово есть дело

Кто-то нудно плакал надо мной молодым жалким голоском. Плач начался
вчера вечером - наверное, сразу, как привезли из суда - и продолжался уже
ровно двадцать часов; было по-человечески удивительно, откуда берется
столько влаги на слезы. Чужое рыдание выводило меня из себя. Я метался по
узкой каморке в "Пугачевской" башне Бутырской тюрьмы и, задирая лицо в
потолок, ругался, кричал и требовал перестать - нельзя же так по-бабьему
распускаться! И мне нелегко, и я после суда, тоже выслушал чудовищно
несправедливый приговор, ложь на лжи, а не суд, но ведь держусь же...
Перестань, будь ты проклят, своим плачем ты сводишь с ума! Но парень,
рыдавший в камере надо мной, не слышал ни моих просьб, ни проклятий. Он
слышал только свое рыдание, он выплакивал свое горе, - чужое горе, которое
он усиливал своими слезами, до него не доходило. Как громко я ни старался
орать, что и у меня тоже несчастье - десять лет объявленного мне ни за что,
ни про что тюремного заключения.
- Лучше уж умереть, чем так надрывать горло, - сказал я себе в
отчаянии. - И точно, почему бы не умереть, жизни больше не будет! Десять лет
мне не вынести! А и вынес бы, так незачем.
Эта мысль - покончить расчеты с жизнью - явилась мне уже в тот момент,
когда я закричал на своих судей: "Вы лжецы, ваш приговор - ложь, ложь,
ложь!", и рванулся к ним, а два бойца охраны завернули мне руки за спину и
придавили голову к коленям, а потом вытащили из судейской камеры в коридор и
еще долго волокли по бесконечному лефортовскому коридору, пока не бросили в
одиночку - тут можешь разоряться, сколько хватит дурного голоса! Но там я
уже не орал и не проклинал судей, а молчаливо метался на койке и в бешенстве
кусал подушку, чтобы дать какой-то выход душившему меня отчаянию. Вот тогда
и появилась мысль: а не прервать ли так неудачно скривившуюся жизнь? Не
натянуть ли нос злобной судьбе - и полный расчет! Но в камере все было
привинчено и туго закреплено - никакого способа самоумертвиться, да и
времени не стало - вызвали, посадили в машину багровой окраски, грузовую,
закрытую, с камуфлирующей - чтобы не смущать москвичей на улицах, - надписью
на боку "Мясо", и воротили в Бутырку, но не в старую камеру, а сюда, в одну
из комнаток знаменитой "Пугачевской" башни - в ней, по слухам, сидел сам
Пугачев.
И под непрерывный плач верхнего соседа я с ожесточенной деловитостью
стал выяснять в новой камере, годится ли она для окончательного решения
жизненной проблемы. Камера была маленькая, на три койки, с высоким потолком,
с окошком, защищенным снаружи щитком-"намордником".
Я подпрыгнул на койке, уцепился за решетку окна, прутья держали
хорошо - каждый вполне годился послужить за классический "висельный крюк".
Но веревки не было, простыни тоже отсутствовали, а из трухлявых одеял