"Алена Смирнова. Подруга мента" - читать интересную книгу автора

посвященным Мирре Лохвицкой. Нежная она была, романтичная, талантливая. У
Северянина эпиграф из нее: "Я хочу умереть молодой"... Потом, как водится,
первая строчка своего: "И она умерла молодой"... Я зациклилась и тронулась в
собственное странное будущее именно с этой поэтической станции. Металась по
улицам, глотала слезы и твердила: "Я хочу умереть молодой... И она умерла
молодой..."
Замуж я вышла по взаимной любви за мужчину чуть старше себя, красивого
и богатого. Не верите? Напрасно: таким, как я, везет. Только я не умею
ценить подобного везения и легко свожу его на нет. Впрочем, какое там легко.
Как раз жить по-своему мучительней всего. Ну а по общепринятым канонам...
Семечки. У нас родился прелестный сын, и поначалу было здорово. Отлично.
Восхитительно. Мне завидовали все. Нам завидовали. А потом... Надо же было
сделать очередной книксен своей природе и разметать благополучие в клочки,
разлетевшиеся по закоулочкам сплетен и пересудов. Ну не вынесла я постоянных
откровений мужа. Будто пытаешься закрыть глаза и не видеть гнили, а тебе
насильно поднимают веки и вопят в ухо: "Не спи, смотри, делай выводы, позже
спасибо скажешь". Да зачем ждать, сейчас скажу: "Спасибо, спасибо, спасибо",
только отвяжитесь. В общем, он предупредил, что подруги зовут меня в гости,
дабы по заданиям мужей выпытать его коммерческие тайны или пристроиться на
работу. Поэтому водиться с ними не следует. Соседи проникновенно
здороваются, потому что мы обеспечены, а на самом деле нас, включая малыша,
ненавидят. Следовательно, нечего раздражать их внешним блеском. Чем больше
похожа на моль, тем спокойнее. Видела я однажды увеличенную фотографию этой
самой моли. Пол-одеяла съест и не подавится. Ладно, спрятались мы от
малоимущих в коттедж, за глухой забор. И пришла пора одеваться в бриллианты,
даже перед стометровкой в хлебный магазин. Чтобы из-за других таких же
заборов видели: у нас все о'кей, мы на плаву, с супруги "самого" брюлики и
меха не осыпаются, наоборот, размножаются почкованием. Приятелям мужа нужно
было улыбаться самой фальшивой моей улыбкой и словно бы невпопад. Иначе
вычислят, Нострадамусы недоделанные, что он на самом деле рассказывает мне о
бизнесе. Это при том, что он-то лучше всех знал - ничегошеньки. Любых надо
было побаиваться, не давая, однако, спуску; на любых оглядываться, но
незаметно. Это отвратительное ощущение - что ежесекундно, в спальне, ванной,
туалете за спиной стоит конкурент, да не один, гад, а с чадами и
домочадцами, и они всем кагалом точат ножики, - отупляло и бесило. А тупой и
бешеный редко собой владеет. А ведь и мы сами должны были в идеале маячить
за чужими спинами в спальнях, ванных, туалетах. С ножиками, разумеется.
Не поручусь, что тогда это чувствовалось именно так, а не выплыло в
анализе и синтезе задним числом. Но жутковатое впечатление, что мой молодой
муж безудержно стареет, и я не могу спасти ни его, ни себя, было. И
навязчиво поглощало все преимущества нашей жизни. Потому что засыпать и
просыпаться богатой замечательно: бытовых хлопот немного, на прихоти времени
и денег навалом, к чему лукавить. Только муж все старел и старел. Умудренный
печалями из числа хронических, он неустанно поучал в моих и сына интересах,
для моей и сына пользы. Словно ему со дня на день в гроб укладываться, и он
спешит нас довоспитывать. Он даже в постели учил: "Ты не манекенка на выход,
а жена. Значит, юбчонку одевай подлиннее..." Прости меня, Боже, я долго
верила, что Софья Андреевна чем-то перед гением Львом Николаевичем
провинилась. Если бы муж родился не на пять лет раньше меня, а на двадцать
пять, мне было бы все понятнее. Я бы ужаса такого не испытывала. Возможно,