"Владимир Смоленский. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

идеально до неправдоподобия были друг на друга похожи. Когда в первый раз
они меня увидели, было им еще очень мало лет и мое довольно длинное имя
выговаривать им было трудно. Стали они меня называть почему-то Коша.
Странно, что это детское имя как-то ко мне прилипло. Жена до сих пор
называет меня Коша. Георгий Иванов в своих письмах ко мне писал мне всегда:
"Дорогой Коша", и все мои близкие друзья так до сих пор меня и называют.

Девочки были веселые, умненькие и хитренькие. Решив, что человек я
наивный и доверчивый, стали они меня "разыгрывать". Прихожу я к ним и, не
зная кто из них кто, кто Ляля, кто Нина, спрашиваю одну из них - ты Ляля?
"Нет, я Нина!" А ты? "Я Ляля!" Видя, что я им верю, начинают хохотать -
обманули Кошу! "Я совсем не Нина, а Ляля! Это она Нина!"

В доме, в котором жили мои девочки, подвал был неглубокий, и, когда
сирена завыла, бабушка повела внучек в подвал дома по другую сторону улицы,
считавшийся более надежным. По странной иронии судьбы бомба упала как раз на
этот дом, к счастью, пробив только три верхних этажа. Подвал покачнулся, и в
нем потухло электричество.

Жил я тогда на rue Lacretelle, около porte de Versailles. Увидев через
окно, что бомбы падают на Исси, бросился я спасать моих обманщиц. Задыхаясь,
добежал. На avenue de Verdun увидел дом. Вся его стена отвалилась. В третьем
этаже, в кресле, сидел старик и спокойно читал газету. Спокойствие его было
уже нездешним. Вся верхняя часть головы была у него срезана осколком бомбы,
и кровь, залившая не успевшие закрыться глаза, мешала ему, конечно, читать.

Но ведь это не этот дом. Их дом напротив - подумал я, слава Богу!
Вбежал на третий этаж, звоню, никто не открывает, спускаюсь в подвал, их там
нет. Выхожу на улицу и вижу: выходит из подвала разрушенного дома бабушка,
ведет за ручки близнецов. Бабушка взволнована, девочки в очень хорошем
настроении, видимо, происходящая вокруг суматоха очень их веселит. "Я Ляля!"
Отстань от меня. Ляля ты или Нина! Но надо вас всех отсюда увозить.

С большим трудом нашел такси и отвез бабушку и девочек в Grosrouvre,
километров 45 от Парижа. Были сняты две комнаты на ферме у M-me Lalandre,
толстой французской крестьянки. Была она очень стара, жила на покое. Целыми
днями сидела на деревянном стуле и смотрела на двор, где копошились жирные
куры. Но казалось, что видит она уже что-то совсем иное.

По вечерам бабушка, будучи сама очень вежлива и заботясь о светском
воспитании своих внучек, перед тем как укладывать девочек спать, подводила
их к старухе. Девочки делали глубокий реверанс и нараспев говорили:
"Bonsoir, madame Lalandre!"4 M-me Lalandre поднимала на них свои уже
потусторонние глаза, улыбалась и ласково говорила: "O, comme c'est gentil!"5

Вернувшись в Париж, на ru de Passy встретил я Бунина. В Бийянкуре
горели склады бензина. С неба падали черные клочья сажи. "Уезжаю на юг, -
сказал он мне. - А что же вы, поэт, будете делать? Куда уезжаете?" - "Некуда
мне уезжать, Иван Алексеевич, - сказал я. - Нет денег, да и нет желания. От
смерти все равно не убежишь. Да и есть ли смерть?"