"Виталий Смертин. Не забывай о сердце (Роман) " - читать интересную книгу автора

под старые доски и вытащил вожделенную заначку. По мере того, как
опоражнивалась четвертинка, лицо Васьки светлело и на нём снова проявлялась
печать романтика. Он спустился с обрыва на солдатский пляж,
предусмотрительно выложил на камень спички и помятую пачку "Черноморских",
прямо в одежде, ухая и отфыркиваясь, искупался, после чего выкрутил бельё,
тенниску и старые джинсы, разложил на камни сушиться, а сам голым сел на
песок и закурил.
Смутно всплывали картины вчерашнего гульбища. Костлявый "дед", которого
все звали Дрын, пошёл за угол отлить и вернулся прямо-таки взбешенным: взял
Ваську за грудки, закатил оплеуху и поволок туда, откуда вернулся. Щит,
который снаружи прикрывал четверть стены, исчез, вместо него тоскливо
свисали клочья стекловаты, просвечивала дранка внутренней штукатурки.
- Ты! Рвань московская! Нам тут еще до ноября кантоваться, а хату
сейчас первым дождём завалит! Куда доски толкнул?
- Да я впервый вижу! Наверное, когда в село ходил, кто-то стибрил! Не
могу же я тут быть, как собака на привязи!
"Деды" согласились, что Васька этого не может, но для профилактики ещё
пару раз ему врезали и потребовали к следующей пятнице выставить за
исчезнувшее военное имущество магарыч с хорошей закуской. Ущерб всё же был
немалым - две оставшихся халупы были очень уж ветхими.
Денег у Васьки не было, и теперь он раздумывал, не воспользоваться ли
своим тайником, не тем, под крыльцом, где лежала дежурная четвертинка, а
настоящим, в кустах над морем, который он вырыл, укрыл от дождя и
старательно замаскировал. "Забрать оттуда всё, толкнуть на Привозе, да и
вообще податься отсюда, с этими "дедками" можно влипнуть в такую историю!" -
Он вспомнил, как, обливаясь потом, тащил четырёхпудовый аккумулятор в
Григорьевку на самодельной тачке, вздрагивая от урчания каждой проезжавшей
машины. И где ж благодарность? Да наплевать ему на эти доски - какой-нибудь
салабон из кухонного наряда стащил, чтоб не мучиться, а тут сразу: кому
толкнул?!
Каюсь, что этим салабоном был я. В четыре утра надо было растопить две
огромные топки - одну под чай, другую - под кашу, при этом высшим
начальством предполагалось, что дровами будет шестиметровое бревно в полтора
обхвата, которое надо было разделать тупой пилой и топором с поломанной
ручкой. Ситуацию спас бы только хворост. Пошёл я его искать и наткнулся на
домики. Щит оторвался легко, дотащил его, кинул напарнику и за вторым пошёл.
Осталось бы два домика после той ночи, но Васька из села вернулся: курил на
крылечке, кашлял, почесывал свои редеющие чёрные кудри и напевал что-то
спьяну. Да простит меня Васька за оплеухи, что ему достались, но меня с
напарником тысячная стая, оставшись без чая и каши, вообще бы убила. К
счастью, в наряд на кухню я больше не попадал, да и часть нашу к октябрю из
Чабанки передислоцировали. Но это уже другая история.
В тайнике у Васьки лежало несколько газовых зажигалок, которые фурчали,
как паяльные лампы, и на ветру не гасли; малюсенький радиоприемник, который
почему-то только местный телеканал да переговоры военных радистов ловит;
похожая на записную книжку коробочка с кнопками и экраном и много ещё
подобных невероятных штуковин. Соваться с ними на Привоз Васька побаивался,
это ведь не сигареты, половину которых он с ходу загнал какому-то студенту,
и не коньяк, который попивал несколько вечеров, но обстоятельства вынуждали,
и уже одевшийся Васька, разгладив ладонями полусухие шмотки, стал