"Всеволод Слукин, Евгений Карташев. Вас зовут 'Четверть третьего'?" - читать интересную книгу автора

счастья. Ни господину Оттокару, ни этому русскому.
Утром в первый день рождества они встали поздно. Глаза у обоих были
красные, усталые. Я приготовила хороший праздничный завтрак. И кофе.
Крепкий кофе. Они ели молча. Только господин Никифоров сказал:
- Поздненько мы сегодня встали. Уже тридцать две минуты десятого...
Я тогда еще ничего не знала и только подумала: "Странно. Он, кажется,
и не смотрел на часы, а время назвал так точно".
Господин Никифоров вел себя вполне нормально, спокойно.
Хорошо позавтракал, выпил кофе, похвалил мой торт. А после завтрака
они с господином профессором о чем-то тихо побеседовали и разошлись. Один в
рабочий кабинет, другой - в свою комнату наверху. Я еще некоторое время
возилась с посудой, а потом села вязать. Вы видели толстый джемпер из серой
шерсти на господине профессоре? Это я вязала.
Я сидела внизу, в гостиной. Господин Оттокар курил сигару за сигарой,
а русский ходил в своей комнате - над головой все время слышались шаги.
Вечером к господину профессору приехали его ассистенты, поздравили с
рождеством, подарили новую палку с серебряным набалдашником. Он был очень
тронут.
Профессор сидел со своими ассистентами довольно долго, они пили кофе,
разговаривали. Под конец господин профессор встал, гордо взглянул на своих
гостей и сказал:
- Сегодня, господа, можете меня поздравить и не только с рождеством. Я
добился своего. Рефлекс времени - не фикция, не химера. Со вчерашнего
вечера, вернее, с сегодняшней ночи, такой рефлекс - полная реальность.
Потом профессор еще что-то говорил, употребляя всякие научные слова,
которые я, конечно, не запомнила, и попросил меня позвать к нему господина
Никифорова. Я сходила наверх за русским.
Он тотчас спустился в гостиную. Его пригласили за стол. Я села на свое
место. И опять начался научный разговор. Господина Никифорова все время
спрашивали о времени. Он отвечал.
Ассистенты господина профессора проверяли его ответы по своим часам,
щелкали секундомерами, потом все дружно восклицали: "О! Это превосходно!" А
господин Зайлер сказал даже по-русски: "Карашо!" Он был в плену в России и
не пропустил случая показать свои знания в русском языке.
Господин Никифоров смеялся вместе со всеми, оживленно разговаривал.
Потом, когда он услышал, как господин Зайлер опять сказал по-русски:
"Карашо! Давай-давай!", резко повернулся к нему и спросил:
- Что "давай-давай"? "Давай-давай, матка, яйки"? Или, может быть,
"давай-давай, матка, сало"? Так?
Он встал, отодвинул с грохотом стул и, сказав:
- Простите, господа, уже поздно, двадцать одна минута одиннадцатого.
Спокойной ночи! - ушел к себе наверх.
Все почувствовали себя очень неловко. Я так и не знаю из-за кого.
Наверное, некоторые из-за господина Зайлера, другие - из-за господина
Никифорова. Но разговор больше не клеился. Тогда профессор поднялся.
- Я считаю, господа, не нужно придавать значения этому факту.
Благодарю вас всех за подарок и за внимание к моей персоне.
Все тоже поднялись и потихоньку разошлись. Так и закончился первый
день рождества.
На следующий день, 26 декабря, господин профессор с самого утра поехал