"Посланники Великого Альмы (Книга 1)" - читать интересную книгу автора (Нестеров Михаил)Глава IXЭта ночь выдалась на редкость прохладной. Литуан спешил в храм, зябко поводя плечами. Возле дверей он остановился и посмотрел на темное ещё небо; звезды одна за одной гасли, уступая все расширявшейся светлой полоске на востоке. "Вот уже и рассвет, — грустно подумал Литуан. — Еще совсем недавно я радовался каждому наступающему дню, а теперь… Теперь я боюсь, опасаюсь новых несчастий. Теперь мне по нраву ночь — в темноте ничего нельзя разобрать и кажется, что все в порядке: мирно спят дети, отдыхают уставшие матери. Покой тяжелым гнетом закрывает глаза, обманывая всех и вся. Значит, покой — это только маска суеты; это тонкая, невесомая пленка, которая легко рвется от небольшого усилия проснувшихся мыслей, от первого луча солнца; память в прах рушит тонкий покров самообмана, открывая незаживающие язвы бытия. Да, покой — это самообман". Литуан присел возле жриц, сложил на груди руки и постарался хоть ненадолго отогнать невеселые мысли. Последние дни старшая жрица не покидала храм ни днем ни ночью. Вот и сейчас она спала здесь, примостившись на каменной скамейке. Ее руки обхватили колени, которые она подтянула к подбородку, стараясь согреться. Литуану было жаль её будить, и он ещё немного постоял над ней, заботливо вглядываясь в уставшее лицо. — Что-то случилось? — Она посмотрела вначале на темное небо в проеме двери, потом — на Литуана. — Пора уходить, — тихо сказал священник. — Они идут. Весть о том, что испанцы направляются к городу, принес на рассвете один из разведчиков. Они были ещё далеко и продвигались достаточно медленно, делая продолжительные остановки для отдыха. Скорые расчеты показали, что ожидать их появления следует не раньше, чем через три дня. Дозоры с левого берега Топажоса были сняты за ненадобностью, так как испанцы двигались полным отрядом по правому берегу. — Так угодно Альме, — сонно отозвалась старшая жрица. — Сейчас сюда прибудут люди, и мы отправим вперед всех дочерей Альмы, — Литуан окинул взором четырнадцать золотых фигур. — Вслед за ними тронемся и мы. Альма последним должен покинуть храм. — Он столько веков простоял здесь, — вздохнула жрица. — Ничего не поделаешь. Это их воля — Альмы и Дилы. Жрицы все здесь? — Нет, ещё рано. Но они сейчас придут. Литуан немного помолчал. — Я не смогу быть вместе с вами — в первую очередь я должен находиться с народом. Не будет также и других служителей. Сейчас каждый человек на счету. В пещере вас никто и никогда не найдет. У вас будет достаточно провизии, чтобы спокойно продержаться несколько недель. Я намеренно говорю "несколько недель", потому что только боги ведают, когда и чем все это для нас закончится. Нарушая все устоявшиеся обычаи, с вами будет один мужчина. Жрица удивленно выгнула бровь. — Это индеец из другого племени, — пояснил Литуан и твердо добавил: Он должен находиться с вами. — Так угодно Альме, — снова выговорила старшая. В храм вошли несколько мужчин и остановились на почтенном расстоянии от Альмы. Литуан подозвал их, подошел к большой каменной плите за алтарем и нажал на ней один из орнаментов, изображавший семиконечную звезду. Под действием системы противовесов плита сместилась в сторону, открывая ряд каменных ступеней, ведущих в подземелье. Еще предшественники Литуана за ненадобностью приспособили этот старый подземный коридор, выходящий другим концом за западную стену города, в своеобразный склад, где хранились кувшины с благовонным маслом и всевозможная церковная утварь, пришедшая в негодность. Двое мужчин, спустившихся вслед за Литуаном, вынесли оттуда четыре кувшина с благовониями, и плита так же легко была водворена на место. Спустя час, при полном скоплении народа, не исключая маленьких детей, из храма вышли Литуан и три служителя, одетые в длинные белые балахоны. Они спустились по ступенькам и отошли в сторону, давая проход первым десяти носильщикам, несшим на плечах деревянную платформу. На ней, в окружении драгоценностей, пребывала коленопреклоненная фигура младшей дочери Альмы. Люди в горьком молчании провожали её, удалявшуюся от них по центральной улице к главным воротам, взглядом. За первой последовала следующая фигура, потом — еще… Сто сорок носильщиков несли четырнадцать золотых изваяний и драгоценности; столько же следовали рядом, чтобы сменить уставших: путь был неблизкий, предстояло пройти 15 километров. Когда все фигуры были вынесены, Литуан и священники вошли внутрь храма и скоро появились на пороге, держа на плечах легкие носилки с небольшим серебристым образом Альмы. Многие женщины плакали, глядя вслед своему Богу. Все это отчетливо походило на похороны. Следом за носилками с Альмой величественно шли пятнадцать жриц, и уже вслед за ними потянулись женщины с детьми. Они шли с грудными младенцами на руках, с детьми, держащимися за руки, с подростками, несшими плетеные корзины с необходимой домашней утварью, — и все это напоминало великое переселение. Не было в этой длинной людской веренице только совсем старых безуспешными оказались попытки Атуака уговорить стариков покинуть город. Их — совсем немощных и ещё полных сил, больных и просто одряхлевших от старости — набралось около трехсот. Замыкали шествие два отряда: один, в двести человек, во главе с братом Атуака Долтисотой останется в каменоломне, а второй, более многочисленный, должен вернуться назад. У золотых ворот процессия остановилась. Атуак встал на деревянный щит, и шестеро воинов подняли его. От тысяч устремленных на него глаз перехватило дыхание, но вождь альмаеков усилием воли подавил в себе волнение. — Простите меня, братья, — выдохнул он в многочисленную толпу. Видно, недостаточно сильный вождь достался вам, если он видит перед своими глазами это печальное зрелище. Среди людей прокатилась волна движения, и раздался неодобрительный ропот, но Атуак одним жестом руки восстановил тишину. — Нечасто говорил я с вами, а если и обращался, то только с короткими речами во время праздников. Увы, их время закончилось. Большая беда постигла нас, и мне больно видеть вместо улыбок на ваших лицах тревогу, больно смотреть в глаза детей — в их взглядах я читаю преждевременную зрелость. Исчез покой в облике женщин, хранительниц нашего очага, и ещё больше затуманились взоры стариков. Но с гордостью я смотрю на отважных воинов. Посмотрите и вы на них. — Вождь выбросил руку в сторону отрядов. Это храбрые и сильные воины, их сердца переполнены любовью к вам и ненавистью — к врагу. Они защитят землю наших отцов. Правда и сила на нашей стороне, и уверен я, не будет ни одного позорно отступившего, опустившего копье перед грозным противником. Я не люблю длинных речей, немногословен буду и сейчас. Духовный отец наш, Литуан, долгое время провел в беседах с вами, укрепил ваши сердца, вселил в них уверенность. Но прежде чем я скажу вам "и пусть будет так", вы должны услышать другое. Закройте на короткое время ваши души, чтобы не просочились в них мои слова, пусть только разум воспримет их… Если мы проиграем битву… Атуак сделал паузу и оглядел толпу: ни единого вздоха, ни одного движения. — Если мы проиграем, — повторил он, — уходите в сторону Высокой Земли. Долтисота поведет вас. Слушайте и беспрекословно подчиняйтесь ему, а он будет вам добрым и справедливым вождем. Обоснуйтесь в тех землях и возродите племя Великого Альмы! А теперь прощайте. Пусть не сломаются ваши души. Молитесь за нас, и мы принесем вам победу. И пусть будет так! Под напряженное молчание воины опустили Атуака на землю. Долтисота был уже возле него, держа за руку сына вождя. Рядом стояла жена Атуака, красавица Милока. Атуак обнял сына и прижал его к груди. — Прощай, Тамелун. Будь послушен матери. Я надеюсь на тебя. Восьмилетний мальчишка часто засопел носом, но не заплакал. Как хотелось ему быть рядом с отцом, сражаться бок о бок с ним, держа в маленьких ладонях копье!.. Он отстранился и обиженно наклонил голову. Атуак притянул к себе жену и положил ей на плечо руку. — Береги сына, Милока. — Прощай, Атуак… И было столько скорби в её глазах и голосе, было столько любви, что он не выдержал её взгляда и резко повернулся к Долтисоте. — С тобой мы обговорили все. Будь им хорошим вождем и… присматривай за Тамелуном. — Будь спокоен, Атуак. — Прощай! Атуак вернулся в город. Он ещё и ещё раз прокручивал в голове план обороны. Не упустил ли он какой-либо мелочи, способной на нет разрушить тщательные приготовления по защите города? Все ли он учел, толком не зная противника, только лишь ставя себя на его место. Пещера была прохладной, но сухой благодаря непрерывному сквозняку. Фигуры дочерей Альмы и его самого разместили так, как они стояли в храме. Зажгли светильники, и семь жриц немедленно опустились на колени, приступая к несению службы. Свободные от молебна жрицы начали обряд омовения Бога. Все было, как в обычные дни. Литуан произнес короткую молитву, поднялся с колен и подозвал к себе Тепосо. — Ты так и не сказал, как тебя называть. Ты ушел от ответа, выговорив в прошлый раз, что тебе по сердцу и Тепосо, и Коранхо. Литуан отечески улыбнулся нахмуренному индейцу, решавшему непростую для себя задачу. Он говорил с ним на родном языке — тут сказались удивительные способности Тепосо, который всего за месяц, проведенный в городе альмаеков, свободно общался на языке их предков. — Называй меня Тепосо, — решительно выдохнул он. — Называй Коранхо, дай другое имя, но только не оставляй здесь. — Тепосо покраснел и указал глазами на полуобнаженных жриц. — Я — мужчина! Я должен быть рядом с мужчинами. Я должен драться! — Он отчаянно сжал кулаки и насупил брови. — А ты определил меня с женщинами. Я хочу драться! — Успокойся, сынок. Ты должен понять одно: это не ты сам решил прийти к нам — тебя направила воля Божья. И Богом тебе велено остаться со жрицами. Ни один альмаек не удостоился той чести, какую предоставили тебе — человеку из другого племени. Ты прав, здесь будут только женщины. И ты. Но ведь Альма тоже здесь. И вот тебе выпала небывалая честь — охранять Бога альмаеков. Спроси любого воина — каждый из них, не колеблясь, отдаст за него жизнь, а за то, чтобы быть на твоем месте, с готовностью отдал бы половину. Ты должен гордиться этим. Тебе будут завидовать. — Правда? — выражение лица Тепосо смягчилось, и он уже довольно дружелюбно поглядывал на священника. — Чистая правда. Я не клянусь только потому, что всегда говорю правду. Но для тебя, пожалуйста: я клянусь. — Хорошо, — согласился, наконец, Тепосо. — Ты славный юноша, и Бог вознаградит тебя. Там наверху уже брезжил рассвет, и Литуана ждали воины и носильщики, чтобы возвратиться в город. Он уже собрался уходить, но внезапно снова подошел к Тепосо. — Скажи мне, а испанцы едят людей? — Нет, — голос Тепосо, удивленного вопросом священника, прозвучал твердо. — А что? — Да нет, ничего, — раздалось в ответ. Одна неясность из пророчества Дилы об "избраннике другого племени" стала понятной — когда Тепосо появился в городе; но было ещё и другое: "судьба спасенных, избежавших огня горячего и холодного, избежавших жадного рта людоеда". "При чем тут людоеды?.." — думал Литуан, выходя на свет Божий из пещеры. |
|
|