"Санитар каменных джунглей" - читать интересную книгу автора (Меньшов Виктор)

Глава девятнадцатая

Мы сидели за небольшим круглым столом и пили чай с душистым мёдом, баночку которого купил Капранов у старушки на вокзале в Вологде, перед самым нашим отъездом.

- Так как же умер сосед ваш, Афанасий Гермогенович? И когда это случилось? Он же вроде не старый человек был, ему лет сорок, сорок пять самое большее.

- Да, где-то так ему должно было быть сейчас. Хороший был человек. Только горемычный очень. Под конец жизни своей совсем извёлся.

- Это почему же так?

- Да так сложилось, что тут ещё сказать? Вы же сами знаете, как бывает. Один живёт - всё ему трын-трава, а на другого все шишки валятся. Вот так и Николай. Мать у него была женщина трудолюбивая, красавица, добрая, а вот папаша - пузырь надутый. Снаружи вроде блестит, а внутри пусто. Бросил он их, но деньги у него водились, и надо ему отдать должное, жадным он не был. Бабник - это да, но не жадина. Он в те времена организацией концертов занимался, всякие турне организовывал, и получал хорошо.

Сам хвалился, что левые деньги там прямо сыпались. Так что квартиру он жене и сыну купил, и в дальнейшем помощь им оказывал, но недолго. Посадили его. Не в те времена он этими делами занимался. Где-то в лагере и сгинул. Как, я не знаю, не спрашивал. И мать Николая вскоре заболела. Приезжал её бывший муж, откуда-то с севера...

- Из Вологодской области, - подсказал подполковник.

- Ну вот видите, вы про него знаете, - обрадовался Афанасий Гермогенович. - Он оставил ему наследство, уговорил усыновить его, обещал, что если что с ней случится, заберёт парня к себе, поможет ему. Душевный человек, славный. Казалось бы, что ему нужно? Ведь обидела его она когда-то, уехала от него с другим, да и сын не его, а вот надо же. А с виду такой мужик звероватый. Только не повезло и тут Николаю. Мать его умерла, а усыновивший отчим сгорел в избе, говорили, что по пьянке. Оставил он после себя хотя бы денег Коле. Он в институте смог учёбу продолжить.

- Где же он учился?

- Я сейчас уже и не вспомню, в каком-то техническом институте, а вот в каком - не помню. Давно это было. Да и не доучился он в институте.

- Почему же так?

- Да вот так получилось, я же говорю, что как пошла жизнь наперекосяк, так и пошла. Пришла беда - отворяй ворота.

Когда ещё он за наследством своим поехал, ему участковый местный по секрету сказал, что его отчима убили, а не сам он по себе сгорел, и расследовать правильно не желают. Приехал Коля и стал всюду жалобы писать, требовал разобраться. Ездил в область, там ничего не добился, стал здесь по инстанциям пороги обивать. Ему говорили люди добрые, зря, мол, ходишь, зря только ноги бьёшь, а он упрямый, всё своё.

Я и то ему как-то говорил, что же ты, мол, на неприятности нарываешься? Как власти порешили, так оно и будет. Это же система такая у нас, куда ты лезешь? Тебе учиться надо, испортишь себе жизнь. А он мне отвечает: - Что же ты, дядя Афанасий, говоришь такое? Я знаю, что моего отчима убили, и даже знаю, кто это сделал, они в Москве живут, почти ровесники мне, как я могу каждый день вставать и помнить, что буду опять ходить по тем же самым улицам, по которым ходят убийцы моего названного отца? Хоть сам иди и убивай их.

- Так и сказал?! - вскинулся я.

- Точно так, - подтвердил Афанасий Гермогенович. - Я тоже тогда в ужас пришёл. Не вздумай, ему говорю, себя погубишь, и людей невинных погубить можешь.

- А как вы думаете, мог он сделать это? - я хамялся, не зная как сформулировать.

- Убить, что ли? - пришёл мне на помощь наш собеседник. - Тут я затрудняюсь ответить. Хотелось бы верить, что нет, но очень он много горя намыкался с бедой этой.

- И что же с ним случилось что он институт не закончил? - вспомнил я.

- Да что должно было в то время случиться, то и случилось, - вздохнул горестно Карпов. - Вызвали его в госбезопасность, предупредили, что своими действиями он порочит государственные устои, что-то там ещё подрывает. Предложили прекратить жалобы. Он отказался. Тогда его спроворили в психушку.

- Как это так?

- Да очень даже запросто, приехали утром и отвезли вместо института. Вышел он через шесть месяцев, из института его отчислили, диагноз какой-то там ему в больнице поставили, что он учиться не смог, и по работе куча ограничений. Группа у него была маленькая, а ограничения большие. Так что помыкался он будь здоров. Кем только не работал и чем только не занимался. Пока ещё советская власть была, кое-как перебивался, а как новые времена пришли, совсем круто ему стало.

И вот года два назад встретил я его, он какому-то узбеку квартиру свою показывал. Тот ушёл, я Колю и спросил, чего это он квартиру показывал, жильца что ли пустить хочет? А он смеётся, говорит, что продаёт квартиру. Я так и ахнул. Куда же ты, говорю, денешься? Где жить будешь? Он смеётся, говорит, хотя бы напоследок поживу по-человечески. Как же, как же, говорю ему, под забором, или на помойке. Ты хотя бы ко мне тогда переезжай. А он мне грустно улыбнулся и сказал:

- Ничего, дядя Афанасий, спасибо тебе за заботу, я куплю себе поменьше, по размеру подходящее, а на остальное поживу ещё хотя бы, как люди живут, устал я что-то. Мне очень стыдно, что мне каждый день жрать хочется.

Ну а потом, через две недели почти, нашли на берегу Москва реки одёжку его и записку, я наизусть её помню: "Мне стыдно, что каждый день я хочу жрать, я что-то устал. Пожалуй, я нашёл квартиру своего размера". Вот и всё.

- А тело его нашли? - с тайной надеждой спросил его подполковник.

- Нашли, только уже весной, где-то внизу по течению выловили. Он зимой утопился-то, в проруби.

- А кто опознавал тело, вы не знаете?

- Соседи ездили, родственников-то не осталось никого. Меня тоже приглашали на опознание, да только я наотрез отказался. Я покойников страх как боюсь.

Капранов огляделся в комнате. Вдоль стен тянулись огромные, от пола до высокого потолка, стеллажи, снизу доверху забитые бесчисленными рядами папок, тщательно пронумерованных по корешкам. Вставленные выступами куски картона с надписями разбивали всё это по разделам. Капранов встал и пошёл вдоль стеллажей, оглядывая их и читая картонки. Я присоединился к нему, чувствуя, что молчание затягивается, а уходить просто так Капранов не хочет, сейчас он просто обдумывает, за что зацепиться, что бы не упустить, чтобы зря не беспокоить потом человека.

Надписи на картонках были прелюбопытные. "1905год. Русско-Японская война", "1905год, революция", "1900-1905 годы, быт." И так далее, прямо вся русская история по событиям.

- Вы историк? - осторожно спросил я, с уважением оглядывая ряды стеллажей.

- Да нет, что вы. Я человек редкой профессии, - улыбнулся Карпов.

- Это какой же? - живо поинтересовался Капранов, любивший экзотические профессии и их представителей.

- Я озеленитель.

- Это как? - не понял я.

- Это скверы, газоны, клумбы, парки. Это лёгкие города, если говорить о пользе.

- А вот это что за исследования? - Капранов обвёл рукой ряды стеллажей.

- Это не исследования, это как модно сейчас выражаться - хобби. В этих папках - воспоминания...

Я как раз стоял возле папок "1905 год, революция".

- Сколько же вам лет? - удивился я.

- Это не мои воспоминания, - рассмеялся Афанасий Гермогенович. - Это воспоминания свидетелей этих событий. Участников. И не только о том, как строились баррикады, но и о том, какие пели тогда песни, в какие игры играли, что читали, сколько стоил в лавке пряник и килограмм баранины, сколько получал рабочий на заводе и половой в кабаке, сколько стоил ночлег в ночлежке и сколько - обед в ресторане с дамами, сколько стоил бублик и эклер, школьное пёрышко для письма и часы фирмы Павел Буре.

Словом, всё, что и являлось эпохой, а не отдельные её проявления. Это воспоминания не каких-то выдающихся личностей, а самых обычных людей, ставших участниками исторических событий, зачастую даже не по своей воле. Это свидетельства уходящей эпохи. Много ли сейчас кто-то знает о русско-японской войне? Об освободительной войне в Болгарии против поработивших её турок? А ведь Шипка, Порт-Артур должны быть не меньшими по значимости для каждого русского, чем Сталинград. Это крупицы нашей славы, нашего достоинства.

- И всё это - воспоминания?

- Да нет, почему? Тут есть и письма, и всевозможные документы, на которые не так падки историки, но которые дают то, что не дают никакие хроники: счета из прачечных и долговые расписки, любовные записки и анонимные доносы, всякие справки и отписки, сплетни и объяснения в любви.

- А нет у вас ничего от Николая? Ничего случайно не осталось после него?

- Кое-что осталось, он выбрасывать хотел, когда квартиру продал, а потом говорит, возьмите, мол, мои бумажки, вы собираете, может что пригодится, мне всё одно, говорит, разбирать некогда. - А вы сохранили?

- Конечно, сохранил. Хотя там, увы, не оказалось ничего интересного для меня. Но как-то рука не поднялась выбросить. Это всё же память о человеке. Он жил, страдал, мучался, и вот всё что от него осталось. Странно даже.

- Мы могли бы посмотреть на эти бумаги?

- Конечно же, конечно.

Он встал, вышел в другую комнату и принёс внушительных размеров папку.

- Вот, прошу вас. Я привёл всё в порядок по привычке.

В папке были разложены листочки из школьных тетрадей, пара блокнотов, какие-то счета, справки.

- Никаких личного характера записей тут нет, так что смотреть особо нечего.

- Мы могли бы взять на время эту папку? - спросил Капранов. - Я могу оставить расписку.

- Да ни боже мой! - замахал Афанасий Гермогенович. - Берите, если для дела нужно, я же понимаю. А почему вспомнили про Николая? Что случилось?

- Пока ничего, - уклончиво ответил Капранов. - Просто вскрылись некоторые новые обстоятельства гибели его отчима, мы ведём кое-какие расследования, вот натолкнулись на Николая, думали он жив. С трудом удалось отыскать его, фамилия и отчество у него родного отца.

- А что за обстоятельства, если не секрет?

- Похоже, что его отчима действительно убили, и ещё - в Москве убиты те, кто подозревался в этом.

- Вы что, думаете это сделал Николай?!

- Как же он мог это сделать, если он мёртв? - быстро отреагировал Капранов.

- Свидетельство о смерти - всего лишь свидетельство о смерти, вздохнул Карпов. - Поверьте мне, уж я-то знаю. Вы знаете, сколько в этих папках похоронок, которые были выписаны на живых людей?

- Так вы что - допускаете, что Николай жив?

- Скорее всего нет, но я лично, своими глазами не видел его тела, а те кто видели, говорили, что это было ужасное зрелище, ещё бы - почти полгода оно пробыло в воде! Так что всякое могло случиться, могли и обознаться.

Мы посидели ещё немного и распрощались. Прямо от Карпова мы отправились к Лебедеву, даже не заехав домой.