"Белая кобра" - читать интересную книгу автора (Меньшов Виктор)

Глава вторая

Время нашей воскресной поездки за город заканчивалось, а мы все тянули и тянули с отъездом. На улице с самого обеда пошел длинный дождь, а здесь, на веранде старой дачи, утонувшей в зарослях кустарника малины, смородины и крыжовника, в яблонях, грушах и вишнях, было так уютно и хорошо, что никуда не хотелось уезжать. Два выходных пролетели мигом, как один день, птичкой пролетели, мы их словно и не заметили.

На дачу мы приехали впятером. Идею подал Сережка Брагин, вечный заводила и признанный наш верховод ещё со студенческих веселых и беззаботных времен. Неделю назад он совершенно неожиданно позвонил мне после многих лет молчания и сходу предложил встретиться, чтобы достойно отметить десятилетие окончания нашей незабвенной «бауманки», собравшись после долгих лет разлуки всей троицей. Оказалось, что он уже отыскал Лешку Волгина, и успел даже с ним созвониться и договориться о поездке. Сережка предложил собраться у него на квартире, но Лешка, одобрив в целом идею отметить десятилетие, предложил уехать на выходные из душной Москвы за город, на дачу, где можно не просто посидеть вечерок на тесной и душной кухоньке в московской квартире, а провести несколько дней на природе, подышать свежим воздухом и всласть пообщаться. Он предложил с этой целью отправиться под Рязань, на дачу, принадлежавшую Лешкиной невесте.

Ехать было далековато, но Сережка, отметая все мои отговорки, сразу же заявил, что только что купил «джип», так что он на колесах, машина зверь, большущая, как сарай, так что проблем с доставкой гостей не будет. Сам же он пообещал приехать с молодой женой, с которой хотел меня познакомить.

Мне своих студенческих друзей знакомить было не с кем, прошло всего только три месяца, как от меня ушла жена, но об этом рассказывать я не хотел и не стал. Зачем? Сейчас и так у всех своих проблем хватает.

Мы с Сережкой и Лешкой учились вместе ещё в школе, в старших классах, а после в институте, с первого до последнего курса. Вместе мы играли в регби за институтскую команду, вместе проводили свободное время, летом ходили в дальние походы. Все трое много и охотно занимались спортом, уважая экстремальные виды, такие, как горные лыжи, байдарки, скалолазанье и восточные единоборства.

Мы были примерно одного роста и веса, и спортивное соперничество наше длилось все время обучения, но никогда. ни разу, не выходило за рамки спорта. Мы были очень дружны и привязаны друг к другу.

После окончания института я попал на год в армию, служил в ПВО. Учитывая мою институскую подготовку, мне предложили остаться в славных вооруженных силах, но я не захотел. Для армии я был слишком большим индивидуалистом, да к тому же и жесткая воинская дисциплина мне претила. Жесткие рамки я не любил.

Когда вернулся из армии, все мои сокурсники уже как-то устроились: Сережка работал в большой, солидной фирме, вкалывал с утра до вечера, мы с ним пару, тройку раз созвонились, попробовали встретиться, но ему было постоянно некогда, встречи наши несколько раз переносились, так это дело само собой и заглохло. Дома он практически не появлялся, а часто звонить на работу было неудобно.

Лешка к тому времени уехал куда-то из Москвы, толком даже никто не знал, куда. Сережка в телефонном разговоре промямлил что-то про то, что за границу. Ну что ж, вполне возможно, Лешка был самый талантливый из нас. И самый пробивной и целеустремленный. И характер он имел, не в пример моему, волевой.

Я покрутился в Москве, по природной своей лени и неумению толкаться локтями ничего стоящего в плане работы не нашел, тем более, по специальности, понял, что диплом мой в настоящее время стоит не больше, чем стакан семечек, и я пять лет выкинул коту под хвост.

В огромной Москве ходило нетрудоустроенными полным-полно специалистов моего профиля, за плечами у которых был солидный стаж и опыт работы, которой для них не находилось. К тому же там, где работа была — не было денег выплачивать зарплату.

Родители мои погибли в авиакатастрофе, когда я учился на третьем курсе. Они возвращались с какой-то очередной научной конференции из-за границы. Отец и мать были крупными учеными в области минералогии.

После них мне осталась большая трехкомнатная квартира, огромная библиотека, в основном по минералогии, и разобранный на части Эверест из этих самых минералов, которые заполняли все оставшееся свободным от книг пространство в квартире.

Скудные деньги, полученные после демобилизации, быстро закончились, и я, не найдя ничего подходящего по специальности, временно пошел подрабатывать грузчиком на рынок. Работка была адова, но платили прилично, да и продукты постоянно перепадали.

Там, на рынке, понаблюдав предварительно, как я таскаю коровьи туши на загривке, ко мне подошли двое деловых мужиков в малиновых пиджаках, и предложили поработать охранником в их фирме. Услышав, сколько они платят, я сразу же и не раздумывая согласился.

Работа охранника на самом деле оказалась работой обычным вышибалой, а фирма — ночным кабаком средних размеров. Кабак находился недалеко от Курского вокзала, и работы хватало. Пару раз там даже постреляли, но каким-то чудом для меня все обошлось вполне благополучно и даже без жертв. Когда же во время пьяной потасовки подстрелили одного из моих сменщиков, я понял, что пора сваливать, незачем испытывать судьбу на прочность и дергать её за хвост, поскольку собственная жизнь дороже тех денег, которые я получал.

Но судьба, поймав меня в сети, не желала так легко отпускать, и опять на пороге кабака появились все такие же два малиновых пиджака, только одеты они были на других людей, которые предложили мне перейти работать в охрану в казино.

Казино — это звучало посерьезней, чем ночной кабак, больше напоминавший притон, и я согласился, тем более, что платили там ещё больше.

В казино я благополучно проработал три месяца, обзавелся кое-чем из шмоток, подумывал уже прикупить иномарку. Но тут на хозяев нашего казино всерьез «наехали» какие-то ещё более крутые деятели, начались бесконечные разборки, неизбежно сопутствующие им стрелки, стычки, закончилось же все это для моих работодателей весьма печально: их расстреляли в упор из автоматов на пороге казино.

Через три дня в казино пришел новый хозяин, и первое, что он сделал, это уволил всю охрану, и я опять оказался на улице. Все это выглядело на этот раз не так уж и страшно, у меня были кое-какие сбережения.

К тому же при расчете новые владельцы казино заплатили увольняемым охранникам солидные суммы, как я понял, в виде отступного, они не хотели иметь за спиной обиженных, чтобы не оказаться на пороге теперь уже своего казино, прошитыми автоматными пулями, как прежние владельцы. Так что жить какое-то время мне было на что.

За время моей работы в кабаке, а особенно в казино, я привык жить если и не широко, то по крайней мере, не отказывая себе в доступных удовольствиях. Но наличие свободного времени оказало мне дурную услугу. Вместо поисков работы я увлекся шатанием по кабакам, девками, сомнительными компаниями.

Кончилось все это так, как примерно и должно было кончиться. Как-то поздно вечером, основательно пьяный, я завалился в дешевый кабак, уже основательно нагруженный, где добавил водки и уснул тут же, уткнувшись головой в столик…

Проснулся я на верхней полке в едущем куда-то поезде. Я свесил голову вниз, с трудом открыл глаза, и увидел двух "лиц кавказской национальности", которые сидели за столиком купе, уткнувшись носами друг в друга, и пили чай. Сидевший напротив меня поднял голову и увидел, что я смотрю вниз.

Он подмигнул, щедро и широко улыбнулся, ослепив меня обилием золота во рту, нырнул волосатой рукой под столик, выудил оттуда бутылку коньяка, ловко налил полный стакан и протянул его мне.

— Куда это мы едем? Зачем? — тупо соображая с бодуна, спросил я, с трудом разлепив запекшиеся губы.

— Инч, ара? — ещё шире улыбнулся волосатый. — Зачем волнуешься? Туда-сюда едем, катаемся. Не бери в голову! Пей!

Я хотел ещё что-то спросить у него, но в горле было так сухо, что все слова превращались в наждачную бумагу, которая буквально раздирала мне глотку, выжимая на глаза слезы. Я закашлялся, замахал отчаянно в воздухе руками и судорожно схватился за стакан, как за спасательный круг…

Когда я проснулся в следующий раз, поезд стоял, кавказцы все так же невозмутимо пили бесконечный чай, и вели бесконечные беседы, наклонившись друг к другу так близко, что почти соприкасались носами.

— Давно стоим? — тупо спросил я, чтобы что-то спросить.

— Два часа, — отозвался один из них. — Мы уже приехали.

— А куда приехали? — спросил я.

Кавказцы внизу переглянулись, дружно цокнули языками, и один сказал:

— Одевайся, пошли на платформу, надо место освободить. Проводник волноваться будет. Постели сдать нужно.

Я посмотрел под себя, — постельного белья на сбившемся в комок матрасе и наволочки на плоской подушке со штампом МПС, не было. Но возражать и спорить было бессмысленно, нужно было понять происходящее.

Мы встали и гуськом вышли на платформу. Там нас уже терпеливо поджидали двое в камуфляже.

— Ну, до свидания, — протянул мне на прощание руку один из моих не по кавказки молчаливых спутников.

— Куда это вы меня привезли? И как я обратно уеду? — спросил я, хватая его в отчаянии за рукав. — Когда поезд на Москву?

— Через два года будет твой поезд на Москву, — развел руками мой спутник и зачем-то щелкнул языком.

— Как так через два года?! Что же я тут буду делать два года?! — в ужасе прокричал я, понимая, что случилось что-то неприятное.

— Воевать, — ответил он кратко. — Вот они тебя проводят.

Он указал на камуфляжных и повернулся спиной, ему было скучно разговаривать со мной, он наверняка спешил домой.

— Но я не хочу воевать! — заорал я, уже догадываясь, что со мной произошло что-то ужасное, что я основательно вляпался в пренеприятную историю.

— А мы что, по-твоему, мы очень хотим воевать? — спросили меня дружным хором все, кто был на платформе.

— И потом, ты обещал, Костя Голубев. Ты контракт на два года подписал, — сказал ещё один из ехавших со мной кавказцев.

И он показал мне контракт, скрепленный моей подписью, в котором я соглашался добровольно воевать два года в армии республики Армения. Что мне оставалось делать?

Они были правы. Мой поезд на Москву отправлялся только через два года. Мне дали автомат, и два года я отвоевал против азербайджанцев. Потом, когда я уже собирался ехать домой и считал дни, меня взяли в плен азербайджанцы, и я ещё год воевал против армян, иначе бы меня расстреляли.

Потом я убежал, но на этот раз меня поймали армяне, и мне пришлось ещё год воевать, на этот раз опять против азербайджанцев…

Потом я встретил одного из тех армян, которые привезли меня сюда, предварительно напоив меня и подписав со мной контракт.

Я спросил его, когда, черт возьми, закончится эта гребаная война. Он посмотрел на меня, раздвинув брови, и ответил:

— В Нагорном Карабахе, брат, война — это не война, это — образ жизни. Здесь война никогда не кончится. А ты, ара, почему ещё домой до сих пор не уехал?

Я ему все рассказал, и он отвез меня в аэропорт, мне даже дали на дорогу приличные деньги, которые я заработал войной. И я улетел в Москву.

В Москве в целом все было так же, как и прежде, только зареставрировали её в тупом усердии так, что порой казалось, что я в чужом городе, или в наспех выкрашенной потемкинской деревне. Устроиться по специальности за это время стало ещё труднее, да и заработков моя специальность не сулила, надо было пораньше суетиться, а теперь что рыпаться — только и есть у меня за душой, что диплом в кармане.

Вот и получается по всем обстоятельствам так, словно я, в свои тридцать с хвостиком лет, только что из института выскочил: ни стажа работы, ничего. Войну мне в трудовую книжку не записали.

Так ещё кадровики посмотрят в мою голую, как пустыня Сахара, трудовую книжку, в которой кроме службы в армии да работы вышибалой ничего не записано, да по нашим бесшабашным временам рыночных отношений решат, что диплом я купил по случаю, в каком-то из переходов московского метрополитена.

Я походил из угла в угол по пустой квартире, понял, что для одиночества трех комнат явно многовато, и пошел к живущей в доме напротив Маше.

Маша была особым случаем в моей биографии. Она заметила меня ещё в школе, училась она тогда двумя классами младше. И с тех пор буквально не давала прохода.

Она всегда и повсюду увязывалась за мной, ходила на все соревнования, в которых я участвовал, всеми правдами и неправдами пробиралась на школьные вечера старшеклассников. Ужасно ревновала ко всем моим одноклассницам, а позже сокурсницам.

Какое-то время у нас были с ней близкие отношения, но позже я ушел в армию, а после армии меня повело не по той дорожке. Когда я стал работать в кабаке, а потом в казино, Маша тихо и незаметно исчезла из моей жизни. Но я знал, что она всегда ждет меня.

Вот почему я, почувствовавший отчаянное одиночество, образовавшееся вокруг меня за те несколько лет, что я воевал, вернувшись с войны, пошел прямиком к Маше.

Пришел я и прямо с порога, даже не заходя в квартиру, предложил оформить в загсе наши давние отношения, на что она с радостью в глазах согласилась.

Радость в её глазах была яркой, но недолгой. Радости наш брак не принес ни мне, ни ей, вопреки нашим большим ожиданиям. Возможно, мы оба ждали слишком многого.

Мы с Машей развелись через пять месяцев.

По ночам я воевал, кричал, отчаянно ругался, шел в атаку, а днем стал пить. Работу я не находил, чувствовал себя от этого полным идиотом, нервничал, в свои тридцать три года ничего полезного толком не умея. Я имел на руках никому не нужный диплом о высшем образовании, стаж сомнительной работы вышибалой, и четыре года тяжелой и грязной войны.

У меня наступил разлад с жизнью. Она шла вперед, отсчитывая годы, а я покорно шел назад, так до сих пор никем и не став.

Короче, я начал крепко пить. Удовольствие это по нашим временам не из дешевых, так что деньги, заработанные на войне, и на которые я собирался прожить до тех пор, пока не подыщу подходящую работу, растаяли как дым, и я стал потихоньку продавать из дома вещи, книги, из тех, что ещё пользовались спросом.

Стал подрабатывать где попало, уже не выбирая, не гнушаясь никакой, самой черной и грязной работой, и стал приводить домой кого попало, тоже никем не гнушаясь. Даже присутствие в доме молодой жены меня не останавливало.

Насмотревшись на все это, Маша сказала, что она могла меня ждать из армии, могла ждать меня четыре года с войны. И что она готова, если будет нужно, ждать ещё столько же, но ждать меня каждый вечер, не зная, в каком я приду виде и с кем, она не хочет. Потому что каждый вечер к ней приходит другой человек, а не её муж — Костя Голубев.

Вот так мы и разошлись.

Она сказала, что если я захочу, то легко найду её, но сначала я должен выиграть войну с самим собой. А она будет ждать меня с этой войны сколько угодно. Еще она сказала, что всегда готова мне помочь, но я сам не хочу этого, а просто вот так смотреть изо дня в день на то, как я погибаю у неё на глазах, она не желает. И что я знаю, где её найти, она будет жить все там же, в доме напротив. И она ушла…