"Алексей Славич. Начало перемен " - читать интересную книгу автора

японский ресторанчик, который Гурову нравился. А Катя сказала, что, кроме
как домой, никуда идти ей не хочется. Он уже не удивился, когда она с
интересом зарылась в книги, особенно в разрозненные томики Марксова издания
Чехова. Между делом Катя узнала фамилию Гурова - и он опять уже не удивился,
когда она, задумчиво глядя на него, процитировала на память из "Дамы с
собачкой": "В его наружности, в характере, во всей его натуре было что-то
привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило их".
- К сожалению, явно не про меня, - усмехнулся Гуров. - Иначе вряд ли я
ходил бы по девочкам.
- Думаю, - сказала Катя, - довольно широкая категория даже молодых баб
до сих пор на тебя западает. Но ты скучлив, они тебе кажутся глуповатыми, и
ты сам их игнорируешь. Наверное, лет до тридцати-тридцати пяти ты
предпочитал обычные отношения с женщинами, и получалось у тебя не намного
хуже, чем у чеховского Гурова. А потом не смог найти близкого человека и
перешел на профессионалок - с ними тебе проще и удобнее.
И опять Гуров уже не удивился точности диагноза.

Потом Кате надоело возиться с книгами, и она переключилась на него.
Момента этого Гуров ждал с напряжением - к вечеру почувствовал, что после
прошедшей бурной ночи вряд ли на что-нибудь будет способен. И Катя тут же
это напряжение почувствовала.
- Серый, - театральным шепотом спросила она, - что ты мнешся? Что ли, в
шкафу другая телка? Так будет классная групповуха!
Гуров засмеялся.
- Ну, видишь, все пучком!- Катя молниеносно расстегнула ему брюки.
Замерла на секунду, как будто к чему-то прислушиваясь. И мягко изменила тон,
подняв руку повыше и уже вполне платонически поглаживая ему живот:
- А может, просто поспим? Я узнала значение этого слова. Это хоть и
извращение, но оно уголовно не наказуемо. Я что-то мартини перебрала.
Девочке стишок на ночь, а?
- Стишок? - удивился Гуров.
- Серенький, мне так безобразно давно кавалеры не читали стихи, что
тебе предназначено судьбой это исправить. Дя-аденька Сережа, почита-ай
стишок! Дя-аденька Сережа!
Гуров усмехнулся.
- Ну, держи. Вещь своеобразная:

Любимый - это древний бог,
Которому несут начатки
Колосьев и плодов; у ног
Его дымится пепел сладкий.

Любимый темен и незрим,
А образ грубо размалеван,
Но тот, кто прячется за ним,
Не выдает себя ни словом.

И не достичь его ушей,
Закрытых век, коленей острых
Всему, что взращено в душе,