"Человек, который не знал страха" - читать интересную книгу автора (Китанович Бранко)

Пан Болек

По свидетельству сослуживцев, Кузнецов отличался выдержкой и сдержанностью. Не помнили случая, чтобы он проявлял нервозность или повышал голос, когда был недоволен.

Он принадлежал к тем людям, которые мало говорят о себе, – о них говорят их дела и поступки. Чем лучше узнаёшь его, тем больше убеждаешься в том, что причиной его замкнутости были не некоммуникабельность или самомнение, а скромность, естественная скромность человека, который не находил в своей жизни ничего такого, что могло бы поразить других. Он считал свою биографию самой обыкновенной и по-доброму завидовал тем, чья жизнь была наполненна, интересна. Так писал о Кузнецове Медведев.

Был холодный дождливый день. Кузнецов, направленный в отряд как Николай Грачев, добрался до места назначения. Под кроной столетнего дуба состоялся его разговор с Медведевым.

Медведев так вспоминает эту встречу:

– Ваша семья находится в Москве? – неожиданно спросил он меня.

– Да, в Москве у меня осталась жена, – ответил я. – Сын же пошел добровольцем в армию.

– Что-нибудь знаете о нем?

– Почти ничего.

– И я о своих родных ничего не знаю. По правде сказать, жил я как бобыль, одиноко и в свои тридцать лет даже жениться не успел. Мой брат находится в армии. С первых дней войны. В октябре 1941 года под Вязьмой попал в окружение. Месяц блуждал по лесам, изголодался и натерпелся всего, пока не вышел к своим в районе Волоколамска. Представьте себе, вдруг звонит он мне по телефону и говорит, что находится на Ржевском[6] вокзале в Москве. Провели мы с ним вместе два часа, пока его эшелон стоял на станции. Что с ним сейчас, не знаю. Перед отлетом из Москвы я отправил ему письмо на адрес полевой почты.

Наш разговор был прерван неожиданным шорохом, раздавшимся под одним из ближайших кустов. Прислушавшись, мы различили и хриплое дыхание какого-то существа. Не сговариваясь, с оружием наготове, мы стали приближаться к кусту.

Нашим глазам предстал лежащий на земле ребенок. На вид ему было лет шесть-семь. Его голова была запрокинута, и на наш оклик он отозвался чуть слышным голосом.

Вид у него был ужасный. Худой, изможденный, одетый в лохмотья, на ногах гнойные язвы. Он смотрел на нас помутившимися, почти безжизненными глазами и зябко ежился. С трудом нам удалось выяснить, что его зовут Пиня, что он убежал из гетто в надежде найти свою мать, которую фашисты угнали вместе с другими куда-то за город. Он искал ее в лесу, заблудился, обессилел и вот уже несколько дней лежал под кустом.

Николай стоял бледный, сжав губы. Не говоря ни слова, он снял с себя ватную куртку, осторожно завернул в нее мальчика и быстрым шагом зашагал в сторону лагеря.

Вечером он пришел ко мне и попросил побыстрее направить его в Ровно.

…Между тем и без того непростое дело заброски Кузнецова в Ровно неожиданно осложнилось. На первый взгляд, речь шла о пустяке, но он мог иметь фатальные последствия. Выяснилось, что Кузнецов иногда разговаривал во сне, и конечно же на родном русском языке.

– Как бы вас эта привычка не подвела, – предупреждал, его Медведев. – Вам надо забыть русский язык. Говорите исключительно по-немецки. Используйте в этих целях доктора Цессарского.

В то время отряд находился в Сарненских лесах, которые раскинулись на десятки километров. Но лес не был сплошным массивом. Он перемежался полями, лугами, населенными пунктами.

Отряд «Победители» сначала насчитывал около ста человек. Обстановка и задачи, решаемые отрядом, не позволяли ему долго задерживаться на одном месте, поэтому отряд непрерывно маневрировал.

В зимнее время бойцы жили в землянках, а в другие времена года – в шалашах и палатках. Лагерь обычно располагался полукругом. В центре полукруга на небольшой поляне размещался костер, вблизи и симметрично от него – штабные палатки, затем палатки медицинской службы, радиовзвод и кухня. Немного за ними – отделение разведчиков-наблюдателей, а дальше располагались боевые подразделения. Такой «населенный пункт» обычно находился на одном месте не более дня.

О боевой задаче Кузнецова в отряде знали лишь сам Медведев, комиссар отряда Сергей Стехов и начальник разведки Александр Лукин. Николай Грачев, прибыв в лагерь, передал командованию на временное хранение свой «Зольдбух» – удостоверение личности военнослужащего вермахта. На первой странице удостоверения говорилось, что его владельцем является обер-лейтенант Пауль Вильгельм Зиберт, призванный в армию в Кенигсберге. Учетный номер 13(18)110, номер опознавательного жетона – К-4, группа крови «А» (последнее – единственное, что соответствовало истине).

В распоряжении Кузнецова было несколько комплектов офицерского обмундирования, различные ордена и медали, включая два Железных креста, а также специальные удостоверения, принятые в гестапо и абвере.

На награды имелись необходимые документы. Например, в одном из них говорилось: «От имени фюрера и верховного главнокомандующего войсками вермахта награждаю Пауля Зиберта из 230-го пехотного полка Железным крестом I степени. Действующая армия. 4 августа 1940 года. Командир 76-й пехотной дивизии генерал-лейтенант…»

Кузнецов мог смело положиться на «свои» документы. Часть лейтенанта Зиберта была полностью уничтожена под Москвой войсками Красной Армии, а все ее штабные бумаги, личные дела офицерского состава захвачены. В этих условиях проверить личность «воскресшего из мертвых» лейтенанта Зиберта можно было лишь через Берлин, через главное управление кадров гитлеровской армии. Но нужда в такой проверке возникла бы лишь в том случае, если бы Зиберт вызвал подозрение своим поведением. Таким образом, получалось, что судьба Кузнецова оказалась как бы в его собственных руках. Только от него самого зависело, насколько удачно он сможет влиться в среду фашистских офицеров и сыграть роль настоящего немца.

Но все это было еще впереди. Пока же Кузнецов постигал искусство партизанской войны, приобретал боевой опыт, изучал товарищей, с которыми ему предстояло действовать в Ровно.

Комиссар отряда Сергей Стехов так описывает в своем дневнике первые шаги Кузнецова в Сарненских лесах:

После месяца пребывания в отряде, наполненного боевыми эпизодами, Кузнецов получил в начале октября указание Центра начать непосредственную подготовку к переходу в Ровно. В это время была в разгаре Сталинградская битва. Любая информация о планах противника в связи с этим имела особую ценность.

Первым побывал в оккупированном Ровно Николай Приходько.

Кузнецов познакомился с ним на подмосковном аэродроме непосредственно перед вылетом их группы на задание.

Приходько имел внушительную внешность. Это был молодой двадцатидвухлетний великан мощного телосложения, темноглазый и черноволосый. Он родился в городе Здолбунов, известном как важный железнодорожный узел недалеко от Ровно.

Война застала Приходько тяжело больным. Его эвакуировали в Пензу, откуда после выздоровления направили в Москву в распоряжение Центра.

Оказавшись снова в родных местах, Приходько мог принести немалую пользу отряду. В Ровно, на Цементной улице, дом 6, жил его старший брат Иван. В Здолбунове – старшая сестра Анастасия Шмерега с мужем Михаилом, который работал столяром в железнодорожном депо.

Пробравшись в Ровно, Николай прежде всего встретился с братом, который у немцев был вне подозрений. Дело в том, что жена Ивана – Софья Иосифовна и ее мать – Берта Грош по происхождению были немками. Это помогло Ивану получить у немецких властей документ о том, что он является якобы фольксдойче, лицом немецкого происхождения. Об этом факте сообщает в своих мемуарах Александр Лукин, заместитель Дмитрия Медведева. Иван, а потом и члены его семьи стали сотрудничать с Николаем и другими бойцами отряда «Победители».

Михаил Макарович Шевчук, небольшого роста, полный и широкоплечий, с мясистым лицом и проницательными черными глазами, был самым старшим по возрасту в группе Кузнецова. Несколько флегматичный и неразговорчивый, он производил впечатление импозантного, но застенчивого и нерешительного человека. Судя по внешнему виду, трудно было предположить, что Шевчук – старый подпольщик, имевший за плечами огромный опыт нелегальной партийной работы в Коммунистической партии Западной Белоруссии и восемь лет каторги в панской Польше. Неудивительно, что люди, знавшие Шевчука по подполью, считали его исключительно надежным человеком.

В Ровно Шевчук был внедрен под именем и с документами Болеслава Янкевича. Манерами и одеждой он походил на старомодного дельца. Его неизменными атрибутами были темный костюм, котелок и очки, в руке по немецкой моде – букетик цветов. Кстати, подобное одеяние предпочитали и многие немецкие чины в Ровно.

«Пан Болек» – так называли Янкевича знакомые – постоянно толкался возле комиссионных магазинов, посещал рестораны и кафе – словом, бывал всюду, где кружились спекулянты и дельцы.

Янкевичу удалось создать впечатление, будто он являлся сотрудником гестапо. Такого мнения была даже ровенская уголовная полиция, в составе которой было немало местных предателей-квислинговцев.[7] Случалось иногда, что доносчики из числа антисоветски настроенных обывателей сообщали ему имена граждан, сочувствующих Советам, ожидая от него принятия соответствующих мер. Но такой «славе» предшествовал один довольно опасный эпизод.

Агент ровенской криминальной полиции некто Марчук приметил одного солидного господина, который скупал в комиссионном магазине разные вещи, очевидно в целях перепродажи. Однажды Марчук сам видел, как этот господин купил разрозненные хирургические инструменты и дорогой костюм, который был явно не его размера. «Спекулянт», – решил Марчук и задумал вместе со своим приятелем содрать с него взятку. Если же спекулянт заартачится, они пригрозят ему приводом в полицию.

На следующий день Марчук и его сообщник с утра дежурили в магазине. Как только спекулянт появился, они заговорили с ним. Было заметно, что спекулянту не по себе от знакомства. Но полицейские не отставали болтали что-то о дороговизне, о плохом порядке в магазине, пока Марчук не предложил тоном не терпящим возражений:

– Зайдем-ка в ресторанчик, выпьем для знакомства, поговорим.

– Я не против, – вынужденно согласился спекулянт.

Они долго сидели в ресторане, перепробовали, кажется, все меню, отведали и русской водки, и австрийского рома, и французских вин. Наконец Марчук приступил к осуществлению задуманного.

– Послушай, господин Янкевич, ты разыгрываешь из себя крупного дельца, а на самом деле спекулянт.

Янкевич медленно откинулся на спинку стула, повернул голову в сторону Марчука и пристально посмотрел полицаю в глаза. Затем, не сказав ни слова, он отвернулся от него, протянул руку к бутылке с вином, наполнил фужер, отхлебнул немного и вновь склонился над своей тарелкой, будто ничего не произошло.

Марчук взорвался:

– Ну вот что, дубина, я не люблю трепать языком. Либо ты будешь делиться с нами своими доходами, либо отправим тебя отсюда прямым ходом в кутузку. Суд над тобой мы учиним сами, если потребуется.

Янкевич презрительно прищурил глаза и посмотрел сначала на Марчука, затем на его дружка. Сохраняя присутствие духа, он отпил вина из бокала и угрожающе произнес негромким голосом:

– Разве вы агенты уголовной полиции? Вы мелкие провинциальные воришки, напялившие на себя униформу! Кого вы пугаете? Меня, доверенное лицо третьего рейха! – Янкевич вынул из жилетного кармана овальный металлический жетон и сунул его Марчуку под нос. Это был знак тайного агента гестапо, который ему дал Кузнецов.

Полицаи боялись гестаповцев пуще огня. В мгновение ока от наглости Марчука и его приятеля не осталось и следа. Они начали наперебой извиняться перед «господином паном Янкевичем», с готовностью оплатили чек, поданный официантом, и быстро ретировались из ресторана.

Так Михаил Шевчук создал себе в Ровно особую репутацию среди прислужников оккупантов. Его стали побаиваться, что давало ему новые возможности в ведении разведывательной деятельности.

В октябре 1942 года в целях подготовки переброски Кузнецова в Ровно побывали Поликарп Вознюк, Николай Бондарчук и Николай Струтинский. В это же время Николай Акимович Гнидюк внедрился в Ровно в качестве торговца.

Гнидюк действовал под именем Яна Багинского, уроженца Костополя. Вполне естественно, что он располагал немалыми денежными средствами, которые и «вложил в дело». А. Лукин и Т. Гладков в книге «Николай Кузнецов» пишут, что Гнидюк быстро завоевал репутацию искусного и предприимчивого спекулянта, который не боится самых рискованных операций и загребает большие деньги. В действительности торговля приносила ему одни убытки и от банкротства его спасали изрядные дотации от командования в виде так называемых «карбованцев», которые выпускал в Ровно Центральный эмиссионный банк Украины. Почему-то так получалось у Гнидюка: чем хуже шла торговля, тем лучше дела в разведке.

Разведчикам Медведева удалось до засылки Кузнецова всесторонне изучить обстановку и режим, установленный немцами в Ровно. Они выявили адреса и местонахождение наиболее важных военных и гражданских учреждений оккупантов: рейхскомиссариат «Украина» находился на Шлоссенштрассе,[8] верховный немецкий суд – на Парадной площади, штаб командующего карательными войсками генерала фон Ильгена занимал двухэтажное здание в самом центре города, штаб начальника тыла германской армии генерала авиации Китцингера помещался на Шульцштрассе, а штаб интендантской службы группы армий «Юг» – в большом здании на окраине Ровно. Кроме того, была раскрыта или уточнена дислокация ряда более мелких штабов и учреждений, а также местожительство крупных нацистских функционеров и генералов.

Кузнецов подолгу размышлял о предстоящей операции, стараясь представить ее во всех возможных деталях, консультировался с Центром, беседовал с Медведевым и Лукиным. Но никакие предварительные меры не могли полностью гарантировать его от провала. Разведчик же, как и сапер, ошибается один раз.

Конечно, подготовка Кузнецова на этом этапе носила не столько технический, сколько психологический характер. Надо было взять себя в руки, обуздать свой гнев и ненависть к врагу.

Командир отряда Медведев не жалел усилий, пытаясь убедить Кузнецова в том, что его главная задача в стане врага будет состоять не в исполнении актов возмездия, а в ведении разведки.

6 ноября 1942 года, как писал Медведев в своей повести «Сильные духом», в лагере царило праздничное настроение. С огромным вниманием партизаны прослушали по радио доклад Председателя Государственного Комитета Обороны, в котором выражалась твердая уверенность в том, что Красная Армия и партизаны разобьют ненавистного врага и погонят его назад.

На другой день состоялся самодеятельный концерт, в котором участвовал и Кузнецов, – он прочитал «Песню о Соколе» Горького. Слушали его затаив дыхание. Горьковские слова о высоком призвании человека хотелось повторить каждому.

«О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время – и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!..»

Медведев вспоминает, что в тот вечер Кузнецов подошел к нему и решительно заявил:

– Прошу немедленно направить меня в Ровно. Слова товарища Сталина о расплате с фашистами обращены в первую очередь ко мне.

– Хорошо, Николай Иванович, готовьтесь, – ответил Медведев.

«Aequam memento rebus in arduis» («Приятель, постарайся остаться равнодушным») – так начинается одна из лучших од римского поэта Горация. Эту оду Кузнецов выучил в оригинале еще в студенческие годы, и никогда не забывал ее. Непроизвольно напевал он слова оды и в тот памятный вечер накануне запланированной поездки в Ровно.