"Жорж Сименон. Письмо следователю" - читать интересную книгу автора

Сильвия оказалась, вероятно, первой женщиной, которую я действительно
любил. На несколько часов она дала мне ощущение бесконечности.
Она была незаметная, простая, ласковая. В пивной Шандивера я сперва
принял ее за девушку, ожидающую родителей, потом за молодую жену, ожидающую
мужа.
И вот мы заперев окна и двери, лежали в одной постели, прижавшись друг
к другу, и на свете не было никого, кроме нас.
Я задремал, а когда проснулся на рассвете, Сильвия лежала на спине, с
трогательно обнаженной грудью и мирно посапывала. Я вспомнил о дяде с
теткой, и меня охватила паника. Я встал, стараясь не шуметь, не зная, что
делать дальше, и не решаясь положить деньги на столик.
Я сделал это, со стыда встав к Сильвии спиной. Когда я обернулся, она
посмотрела на меня и тихо спросила:
- Придешь еще?
И добавила:
- Постарайся не разбудить хозяйку.
Глупо, не правда ли? Это произошло в вашем родном городе. А с вами
такое бывало? Мы с вами сверстники, и, может быть, вы знавали Сильвию, а
может быть, даже...
Это была моя первая любовь, господин следователь.
Но я понял это лишь теперь, спустя долгие годы.
И есть, понимаете ли, кое-что еще поважнее. Я сознаю, что двадцать с
лишним лет, сам того не подозревая, искал вторую Сильвию.
И что, в общем-то, именно из-за нее...
Извините. Мой бык в бешенстве: принесли еду, а он не решается сесть за
нее без меня.
Объясню все в другой раз, господин следователь.


Глава 2

Моя мать тоже явилась в суд: ее вызвали в качестве свидетельницы. Как
это ни странно на первый взгляд, я до сих пор не знаю, кто ее вызвал -
прокурор или защита. Мэтр Оже, мой второй адвокат, приехал в Ла-Рош-сюр-Йон
лишь затем, чтобы ассистировать своему парижскому собрату и, в известном
смысле, представлять провинцию, где я родился. Что касается мэтра Габриэля,
то он категорически запретил мне вмешиваться во что бы то ни было.
- Чье это ремесло - ваше или мое? - громогласно и ворчливо
надсаживался он. - Поверьте, друг мой, в этой тюрьме нет камеры, откуда я
не вызволил бы, по меньшей мере, одного клиента.
Словом, мою мать вызвали - то ли он, то ли кто-нибудь другой. Не успел
председатель произнести ее фамилию, по залу прокатилось волнение; задние
ряды и все, кто стоял, приподнялись на цыпочки, и я со своего места видел,
как у них вытянулись шеи.
Меня упрекали в том, что при столь драматических обстоятельствах я не
пролил ни слезинки, меня называли бесчувственным.
Дурачье! До чего же бесчестно, бессовестно, бесчеловечно рассуждать о
том, чего не знаешь!
Бедная мама! Она была в черном. Вот уже тридцать с лишним лет она
всегда ходит в черном, как большинство крестьянок в наших краях. Насколько