Глава IX РОЗОВЫЙ ВЕТЕР

Он повалился на ковер, и сразу же с неожиданной быстротой, ругаясь, вскочил на ноги. Стоял в позе боксера, выставив кулаки, вел белыми от ненависти глазами. Не увидел возле никого, кроме меня, и на миг обрадовался. И то была короткая вспышка самоуспокоения. Его взгляд прикипел к моим рукам, он выдавил из себя:

— Это не игрушка, мальчик. Положи плазмомет на место.

Металлическая трубка не слушалась меня, вытанцовывала на уровне его груди.

— Отойдите к стене! Не двигайтесь, если не хотите вылететь в каньон вместе со стеной.

Еще никогда в жизни я не держал в руках оружия. Разве что ружье для подводной охоты. Я старался сладить с плазмометом, а он ходил ходуном. Именно от того лица Брендорфа окаменело, ему казалось, что я вот-вот ненароком нажму на курок. А я боялся, чтобы Брендорф не подошел ко мне, так как тогда пришлось бы нажать… От такой мысли у меня пересохло в горле. И все же, если бы Брендорф сдвинулся с места, я нажал бы на маленький выступ возле рукоятки, которая тер палец мелкой насечкой на металле. Так как наименьшая нерешительность стоила бы мне жизнь. Да и разве же мне одному?

— Так. Значит, тебя подослал Кносе. Жаль, я не раскусил вашего трюка… Хорошо. Кносе я выпущу из комнаты.

— Начхать мне на вашего Кносе! И на вас всех, — сказал я. — Через десять минут вот здесь, возле меня, должен стоять моя мать, а также Ержи и индеец Загби. Так как иначе… Нажму на крючок и буду водить вашим плазмометом на все стороны! Что будет из того — вам лучше знать, так как я видел лишь, как падают секвойи. Но я сделаю так, как сказал!

Брендорф взглянул на меня. Кивнул.

— Мне надо подойти к столу.

— Подойдите. И не пытайтесь что-нибудь сделать.

Он отдал распоряжение в микрофон. Ждать пришлось недолго.

Первым вошел в зал Загби. Из-за широкой спины индейца выглядывала Ержи. Жмурилась ото сна и, видно, силилась понять, что же происходит. Индеец осторожно посматривал то на меня, то на Брендорфа. Низенький мужчина в широкополой шляпе, который привел их, доложил с порога:

— Штандартенфюрер! Женщины с двадцать второй комнаты у себя нет. После дневной работы фрейлейн Труда оставила ее на ночь в своем питомнике. — На слове “питомник” шляпа нахально оскалилась. — Которые будут приказы?

— Подождите минуту. — Брендорф повернулся ко мне, будто хотел что-то сказать.

Дальнейшие события распались в моем мозге на несколько эпизодов, которые молниеносно, один за одним, промелькнули значительно быстрее, чем об этом можно рассказать.

Мне надо было отогнать Брендорфа назад, к стене, сразу же после того, как он отдал приказ в микрофон. Я этого не сделал, и он воспользовался моей ошибкой. Увидев, что мои друзья стоят всего за два—три шага от него, Брендорф неожиданно бросился к ним и схватил Ержи за плечи. Ее оробелый вскрик слился с невменяемым воплем штандартенфюрера:

— Стреляйте в него! Какого черта топчетесь?!

Ержи старалась вырваться из жилистых рук, и Брендорф прикрывался ею и пятился к двери, которая велела в его покои.

Широкополая шляпа выхватил из кобуры пистолет. Я вскинул металлическую трубку, чтобы не дать ему подбежать к Брендорфу и Ержи. Коренастая фигура Загби заслонила мне все. Перепрыгнув через кресло, индеец метнулся вперед, ударил тяжелым кулаком Брендорфа по затылку. Выпустив девушку, он осел на пол. Звонко хлопнул выстрел. Загби выпрямился во весь рост, выгнулся, схватился за лицо, между пальцами покраснело.

Ержи подбежала ко мне. И здесь грохнуло еще раз. Что-то чиркнуло об стол, оставило на белой поверхности темную канавку и, будто ножом, срезало несколько переключателей. На меня брызнуло пластмассой. На миг закрыв лицо, я отвлекся на какую-то секунду, а когда взглянул — широкополая шляпа стоял возле аквариума. Плюгавая фигура казалась приклеенной к подсвеченному изнутри стеклу, черный зрачок пистолета целился в мою грудь.

Почти механически я дернул за курок. Плазмомет слегка вздрогнул. Воздух вокруг порозовел. От грохота комната качнулась, я едва устоял на ногах. Странный вихрь, будто столкнулись встречные воздушные потоки невероятной силы, ударил в барабанные перепонки.

Человека с пистолетом не стало. И не стало аквариума. Исчезла, будто растворилась, часть стены. Впереди зияла пустота. Волнами покачивался бледно-розовый туман. За кисейным занавесом виднелся кусок серого предутреннего неба. С пола поднимался пар, обволакивая недвижимое тело Брендорфа, скрюченое на ковре. Свет потух. Клубки пары наполнились удивительным сиянием, и большое отверстие, которое возникло там, где только что была стена, светился с краю — это сбегал размякший, будто воск, бетон, или стекло, или еще что-то — не знаю. Раскаленная жидкая масса падала на подлога вишневыми каплями.

Загби, затискивая рану ладонью, отступал к двери. Я схватил Ержи за руку. Втроем мы выбежали в коридор. Плафоны на стеле едва тлели. Лишь по левую сторону светилась прозрачными стенками халабуда, в которой постоянно маячил дежурный в желтой одежде. На секунду завыла сирена и захлебнулась. Приближались встревоженные окрики. Мы прижались к стене. Где-то возле лифта в сумерках замигал луч фонарика, оттуда закричали:

— Стой! Кто здесь? Пароль?

Дзынь… Дзынь… Мигали короткие вспышки, пли крошили пластик. Тенями перебегали темные фигуры.

Меня охватило неудержимое желание скорее вырваться из бетонной ловушки: в джунгли, в лес, в болото — куда-нибудь, лишь бы на пространство, на волю. Я осмотрелся. Просторный футляр-цилиндр угрожающе светился позади, в конце коридора. Впереди, в тьме, скрадывались фигуры широкополых шляп.

— Ей, вы, там, возле лифта! Убирайтесь прочь! А то свалю потолок на ваши головы!

Мне ответили выстрелами.

Ствол плазмомета еще раз дохнул розовым ветром. Распахнулась тьма. Я почти ничего не успел рассмотреть, только отблеск сияния. Скрежет, глухие удары бетона, который падал в лифтовую шахту.

Больше никто не стрелял.

И выхода наверх теперь не было. Ержи также поняла это.

— Игорь, мы попробуем выбраться отсюда, — сказала она. — Я думаю… надо взглянуть. Пошли.

Она повела нас назад и, на мое удивление, открыла дверь зала-кабинета. Брендорф уже очнулся. Стоял, пошатываясь, под пальмой, руками опираясь на стол. Мне показалось, будто он только что разговаривал с кем-то и замолк на полуслове, увидев нас. Неужели он успел кого-то вызвать?

Я подошел к столу. Несколько переключателей, в которые попала пуля, были сорваны, уцелевшие, в беспорядке торчали на пульте. Я наугад щелкнул одним. И сразу же заговорил динамик:

— …Аварийная обстановка! Только что вышел из порядка центральный лифт. В операторской, а также на складе с продовольствием пол провалился на нижний этаж. Повреждена вентиляция, в третьем секторе прекратился обмен воздуха. В казарме запыхается стража, оттуда невозможно выйти, дверь загерметизованы. На магнитные замки закрыто большинство отсеков… Штандартенфюрер, ждем ваших приказов… Алло! Алло! Чему не отзываетесь?

Выключив динамик, я обругал себя за неосмотрительность. Брендорф из своего кабинета приводил в действие систему магнитных замков подземелья. Пуля, предназначавшаяся мне, наверное, заклинила переключатель системы, закрыв приспешников Брендорфа в комнатах-отсеках. Ненароком я мог разомкнуть магниты и дать возможность стае бандитов вырваться из помещений. Мог натворить еще что-то себе на беду. Ведь я не знал назначения переключателей.

Из отверстия в стене веяло пьянящей свежестью. Ержи показала на разваленную стену.

— Там обрыв. Глубоко… Может, как-то спустимся?

Как я сам не додумался! Знал же, что из кабинета можно выйти на террасу, обвитую зеленью. Среди жителей подземного лабиринта, наверное, лишь один Брендорф имел привилегию в любое время наслаждаться свежим воздухом и благоуханием леса. С этой террасы, которая ласточкиным гнездом прилепилась к отвесному склону, он демонстрировал мне возможности своего плазмомета.

— Я осмотрю террасу, а ты, Ержи, помоги индейцу. Его звать Загби. Сумеешь перевязать рану?

Девушка быстро исчезла за дверью, которые вели в покои Брендорфа. Через минуту возвратилась, держа в одной руке кусок простыни, во второй — комбинезон ярко-желтого цвета из грубого плотного материала.

— Где ты взяла это?

— Висел в шкафу. Нам не понадобится?

Ержи бросила желтую охапку на пол. Мы посадили Загби в кресло. Он ничем не показывал боли, хотя на щеке кровавилась глубокая рана. Индеец улыбался, ободряя девушку. Пальцы Ержи осторожно накладывали повязку.

Желтый комбинезон чем-то беспокоил меня. Будто выскользнуло из памяти что-то важное, а я не мог припомнить, что же именно. Какие-то слова, недавно услышанные, притаились в голове и не поддавались сознанию.

— Загби, следи за ним! — кивнув на Брендорфа, я вышел через дыру на террасу.

Просторная площадка нависала над глубочезным каньоном.

Уже угасли звезды. Рассветало. Ветерок шевелил под ногами черную ломкую листву, помертвелую от прикосновенья розового тумана. Я взглянул вниз. На далеком дне каньона тускло отсвечивали маленькие озерца. Не склон — отвесная стена круто обрывалась под мной. Нет, не стоит и думать, чтобы спуститься из такого обрыва. Может, наоборот, подняться вверх?

Выше, над террасой, крутизна, мелкие кустики, кое-где цеплялись корням за землю тоненькие деревца, между ними вились лианы. И будто бы где-то на небе темнели кроны исполинских дерев. “Ни за что не выцарапаемся, куда там…”

Ержи встретила меня молчаливым взглядом. Я отрицательно покачал главой. Даже когда бы мы каким-то чудом не сорвались в пропасть и достигли гребня, то попали бы на “крышу” города. Западня за Каменной стеной. “Шампиньоны” с пулеметами; широкополые шляпы, поднятые еще ночью на поиски Ларсена и встревожены, как осы, после взрывов в подземелье.

Еще раз глянул на странную одежду, брошенную Ержи, я вдруг ощутил, как меня бросило в жар: припомнил слова, за которые никак не мог перед тем ухватится. Слова, который их промолвил Кносе.

Выражение моего лица насторожило Брендорфа. Он все время следил за мной. Моя рука легла на переключатели.

— Скажите, сеньор, как вы соединяетесь отсюда с камерой?

— Не понимаю, — буркнул Брендорф.

— С камерой, где хранятся контейнеры.

Он прищурился, почти закрыл глаза.

— Какая камера? Ты что-то напутал.

— Не крутите! Камера существует. Где она?

Помолчав, Брендорф заставил себя улыбнуться. Заговорил:

— Ты упрямый мальчик. Пусть будет по-твоему. Камера содержится внизу, на первом этаже, а здесь — четвертый. Без лифта туда не доберешься. И хотя бы и добрался, то, наверное, догадываешься, что контейнеры — это не свертки с конфетками…Послушай меня, мальчик. Не делай ерунды. Не хочу пугать тебя, но поверь, что даже с плазмометом не так легко вырваться отсюда. А если и вырвешься? Погибнешь в джунглях или одичаешь, забудешь человеческий язык. На сотне миль вокруг — леса, болотная чаща. Не спеши, не паникуй! Попробовал силу настоящего оружия, понял, на что она способная? Вот и чудесно. Я тебе дарю плазмомет. Навсегда! Слышишь? Из самого начала я хорошо к тебе относился. Вот ведь как? Здесь, у нас, твоя мать. Пригласим сюда твоего отца. Честное слово, доктор Вовченко нигде не найдет лучших условий для научной работы. Он получит все, что захочет: лаборатории, оборудование, помощников, неограниченные средства. Вы будете купаться в роскоши. Мы вместе будем управлять миром! Подумай только, нет, ты подумай, подумай!.. Не лишай себя такой возможности. Могущество, власть, которой еще никто не имел на земле. Тебе по душе этот индеец? Не прекословлю. — Он понизил голос: — Хочешь, я сегодня же дам ему звание шарфюрера и назначу комендантом вместо Цаара. А тебе… тебя сделаю кавалером рыцарского креста с мечами и бриллиантами! Ты получишь высочайшую награду в мире, такими орденами я буду отмечать только самых смелых, самых отважных. — Глаза Брендорфа заблестели, он еще что-то говорил. И я уже не слушал его болтовню.

Я сказал:

— Не играйте в “категорию минус два”, сеньор фашист. Хотите заговорить зубы? Мне уже и без вас известно, где находится камера с контейнерами. — Я показал на желтую одежду, которая лежала на полу. — В таком комбинезоне однажды вы выходили из камеры, и в ней хранятся бактерии “С-17”. Я сейчас пойду туда, это в конце коридора.

— Не надо! — тихо, без кощунства промолвил Брендорф — Там смерть! Смерть для всего живого. Не приближайся к контейнерам, ради господа бога…

Еще раз предупредив Загби, чтобы он не спускал с Брендорфа глаз, я вышел из зала-кабинета. В подземелье было поразительно тихо. Крадучись под стенами, я осторожно приблизился к прозрачной халабуде и опустил плазмомет. Как и раньше, цилиндр ярко светился. На его стекловидной поверхности от маленькой дырочки лучами разбегались трещины. Из цилиндра немым, застывшим взглядом на меня смотрел часовой. Он был мертв. Слепая пуля, посланная от лифта, пробила стенку и попала дежурному в переносицу.

По левую сторону вниз сбегали ступени с перилами. Поколебавшись, я начал спускаться по ступеням, пока не наткнулся на массивную металлическую дверь. На двери посредине, в обрамлении заклепок, виднелась узкая щель. За толстым бронированным стеклом я увидел освещенное помещение. На крючках висели желтые комбинезоны, в стену было вмонтировано из десяток матово-свинцовых дверок, на них белели надписи: “С-17”, “С-17-а”, “ С-17-б”, “ С-17-в”…

Тяжелая дверь отделяла меня от камеры, порог которой я не отважился бы переступить, даже когда бы и знал, как эта дверь отпиралась. Это было хранилище смертоносных бактерий. Где-то там лежали контейнеры, в которых дремала, ожидая своего времени, неумолимая, сокрушительная “армия” Брендорфа.

Не касаясь перил, я поднялся вверх, в коридор. Отступил по возможности дальше, за халабуду-цилиндр. Так, я уже знал, какое именно оружие держу в руках, и сознавал его силу. Короткая трубка с черной рукояткой не разрушала, не крушила. Она превращала материю в сгусток раскаленной плазмы. Как и все, что попадалось в розовый вихрь, бактерии станут только мизерной частицей плазменной вспышки.

На этот раз палец оставался на крючке долго, наверное, с полминуты. Окружающее пространство наполнилось стоном, ревищем тысяч взбешенных зверей. Под ногами качался пол. Я не сдвинулся с места, пока не исчезли ступени, металлическая дверь, вся камера вместе с куском коридора. Глаза застилал розовый туман. Он клубился, кипел, бурлил. Ослепительное сияние пронизывало мозг. Плазмомет рвался из рук. Уже не капли — вишневые ручьи сбегали со стен, вливались в пасть пещеры, которая разрасталась вглубь и вширь, испепеляя внутренности подземелья. В розовом хаосе будто промелькнула женская фигура, на который миг появилась и исчезла растрепана голова с темной повязкой через лицо, еще какие-то фигуры призраками появились из мглы и растаяли… Может, мне показалось?

А впрочем, комната Кносе была рядом с хранилищем бактерий.

Пронзительный вопль выплеснулся в коридор, заставив меня стремглав броситься в зал с пальмой. Это кричала Ержи.

Кабинет Брендорфа заполнился громким стрекотом, этот новый посторонний звук врывался через брешь в стене вместе с воздушным вихрем, в котором черной метелицей кружила сухая листва.

На террасу плавно приземлялся електролет. Вертикальные винты поднимали ветер. Ержи забилась в уголок. Впервые я увидел на лице Загби растерянность, он беспомощно озирался, будто искал спасения.

“Брендорф таки соединиться с ангаром…” Я поднял плазмомет. А впрочем… Может, это наше спасение? Пригрозив Брендорфу оружием, я прислонился к полуразрушенной стене. Стрекот мотора затих. Глухо стукнула дверца кабины. В бреши появился высокий мужчина в черном. Он стоял спиной ко мне, держа в руках пистолет, видно, ошарашенный кавардаком, который царил в зале.

— Бросьте оружие, сеньор Аугустино! — сказал я. — Иначе я спалю вас из плазмомета. Считаю до пяти! Один. Два. Три…

Затылок пилота налился кровью.

— Четыре!..

Пистолет упал на ковер. Аугустино оглянулся. Увидев, кто перед ним, аж захлебнулся.

— Так это ты, проклятый щенок?!

— Отойдите вон туда, к пальме, и ругайтесь, сколько вам заблагорассудится. Загби, возьми пистолет!

Ержи подхватила из подлоги желтый комбинезон. Сказала с дрожанием в голосе:

— Пусть он оденет на себя… Рукава свяжем за спиной. Не вырвется!

Пилот встретился взглядом с темными глазами индейца, побледнел, непослушными руками начал натягивать комбинезон. Брендорфа подбросило, будто пружиной. Он метнулся на террасу, к машине. Загби несколькими прыжками догнал его, сгреб в охапку. И Брендорф, свиваясь ужом, выскользнул из объятий великана, дернулся в бок и, потерял равновесие, хватая руками воздуха, свалился в пропасть. Короткий, преисполненный ужаса вопль замер в каньоне.

— Загби, ну чего же ты? Быстрей! — открыв кабину, я ждал. Загби переминался из ноги на ногу. Сказочная “птица”, что поблескивал фюзеляжем на солнце, которое только что взошло над лесом, все еще казалась индейцу каким-то чудовищем. Кабина была тесная, рассчитанная на пилота и одного пассажира. Загби едва протиснулся на сидение. Ержи умостилась у него на коленях.

Это был обычный микроэлектролет, он почти не отличался от аэро-“мотыльков”, что летали с шумом в небе над Днепром, над нашим городом. Я положил ладони на рычаги.

Отвесные склоны каньона поплыли под нами. За минуту терраса уже виднелась едва заметным кустиком, который прислонился к обрыву. Лететь над “крышей” города я не отважился, помня о пулеметах. Положил машину на крыло, развернулся по солнцу, облетая деревья на гребне и Каменную стену. Нога исподволь давила на педаль. Электролет набирал высоту. Внизу раскинулись застывшие волны зеленого океана, утренний туман разливался в впадинах.

Теперь я видел, что фашисты выстроили свое логово в горе. Со стороны каньона гора отвесно обрывалась, а из противоположной стороны наклонно сбегала в долину, где стояли бараки. Лес надежно маскировал здания, с высоты полета их невозможно было рассмотреть. Каменная стена также оставалась незаметной. Легкая мгла испарений, которая нависала над джунглями, как только показывалось солнце, будто размывала ландшафт. Внизу на земле все расплывалось, терялась четкость очертаний. Брендорф это учел.

— Мы будем долго лететь? — спросила Ержи.

— Сядем вон там, в долине, — показал я. — Загби, ты имеешь надежных друзей?

— Все каджао и галу — надежные друзья Загби. Ты хочешь им помочь? Птица принесет нас к ним?

— Кто же будет выручать ваших людей из беды? Они же погибнут, их уничтожат фашисты.

Ержи наклонилась ко мне.

— Брендорф сказал… твоя мама… здесь. Это правда?

— Правда.

— Ой, как же она…

— Об это потом, Ержи. Я боюсь за нее. Она там, с детьми.

— С детьми?

— Потом… Ты же всего не знаешь.

— Ты также всего не знаешь… — проговорил индеец. — Тебе, Игорь, казалось, что каджао и галу, как те ящерицы, загнанные у норы. Это не так. Юноши и мужчины наших племен поделились на боевые группы. Каджао изготовляют луки и стрелы, галу — копья и трудные палки. Стрелы мы смазываем ядом, который добываем из убитых гадюк. Яд, смешанный с клеем пчел, долго не теряет своей силы. Наши воины держат в тайниках ножи из острого камня, пращи из кожи, топоры. Кровь индейцев давно кипит гневом. Но вождь каджао и галу сдерживал их, не подавал сигнала к бою. Он говорил: еще не время начинать войну против мертвых… Так, между собой мы зовем “мертвыми” тех, кто засел за Каменной стеной. Мертвыми их называли еще наши деды. Мы не боимся погибнуть в бою. Но потерять голову… Один старый мудрый галу нашел корни чаре. Они очень редки. Сок чаре оберегает мозг человека; кто попробует этот сок, тот может смеяться мертвым у лицо, им у него уже не забрать ума. Ты знаешь вкус чаре, Игорь. В тот дня, когда мертвые повелели тебя за Каменную стену, Загби дал тебе корень. Загби знает, что ты послушал его и съел чаре. Ведь же мертвым не удалось поразить твой мозг.

Пораженный, я с укором сказал:

— И ты не предупредил меня, Загби!..

— Чаре — тайна наших племен. Мертвым невдомек, что им уже не подвластен мозг многих из нас. Ты сам догадался, как надо вести себя в присутствии мертвых. К таким ухищрениям прибегают и каджао, и галу. Чтобы не выдать себя и нашу тайну, они также прикидываются безумными.

— Значит, и Ву также?.. — обрадовался я, припомнив страшный танец в туннеле. Загби с печалью покачал головой.

— Чаре у нас очень имело, его пока что всем не хватает. На корень изредка наталкиваются наши женщины и девушки, когда мертвые выгоняют их в джунгли собирать зерна какао. Чтобы дать отпор мертвым, нам надо лечить корнем чаре тех, кто способен владеть луком, копьем и топором. Так сказал вождь племен. Еще вчера его слова были здравомыслящие, сегодня он решит иначе, — уверенно промолвил Загби.

— Вы сохранили мне ум… Но почему? Вы же могли сохранить еще одного своего воина.

Он скупо улыбнулся.

— Когда кто-нибудь рискует собой ради других, о нем должны все заботиться. Ты придумал, как нам с тобой попасть за Каменную стену, чтобы бороться с мертвыми. Мы шли к врагу, там все могло случиться. Единое, что мог сделать для тебя вождь, это вложить в твою руку кусочек драгоценного корня.

— Ты сказал — вождь?

— Тебе не послышалось. Загби — вождь каджао и галу, — с достоинством промолвил великан.

Внизу под нами мигнуло раз, второй. Это отражались лучи солнца, попав на алюминиевую кровлю двухэтажного дома, который прятался под пальмами. Электролет пронесся над верхушками деревьев. Выключив мотор, я повел машину к земле.

Мы приземлились на лужайке, неподалеку “интерната”, в котором еще вчера хозяйничала фрейлейн Труда — Гертруда Вурм, сторонница “таланта” давно покойного доктора Менгеле.

К электролету бежали широкополые шляпы, размахивая автоматами. Я толкнул дверцу и вывалился на траву, со другой стороны из кабины выпрыгнули Загби и Ержи.

…Надо мною раскинулась ясная голубая безбрежность. В чистом небе плыл орел, широкие крылья несли его по голубизне. И вот небо затянуло темное облачко, она ползло паклей, которая словно где-то очень близко, рядом, поднималась из земли.

Я взглянул в сторону. В сломанной ветвях торчал истерзанный хвост электролета. Языки пламени облизывали почерневшую кору. Одинокая обезьяна качалась на ветке, вспугнутыми глазками таращилась на огонь. Машина догорала.

— Игорь…

Голос, который звал меня, был такой знакомый… Уперевшись ладонями на землю, я попробовал встать и закрутил головой. Жгучей болью пронзило тело. Падая, увидел мать. Она стояла на коленах, на ней тлела истерзанная одежда. Ержи лежала возле нее, волосы разметались, глаза закрыты.

— Ты слышишь меня, Игорь?

Небо стало красным. Орел превратился в остроносый самолет, ввинчивающийся в поднебесье. Затем наступила ночь.

В немой темноте кружили большие большие снежинки. Я ощущал их холодное прикосновенье на горячем лице, и мне было радостно. “Как хорошо, когда идет снег… Какой же новогодний вечер без снега?.. Теперь все хорошо… Вон, на площади возле нашей школы, уже зажгли елку. А огней сколько…” Тьма исподволь рассеялась, огни елки уменьшались, бледнели, а снежинки таяли. Неуверенная зыбкая пелена обволакивала меня. Ломались мысли…

Между приземлением электролета возле дома под пальмами и тем мигом, когда я снова поднял машину над джунглями, пролегла какая-то пустота. Я никак не мог заполнить ее, хотя хорошо сознавал, что именно на этом отрезке времени произошло немало важных событий…

Еще раз ясным букетом вспыхнула елка. Угасшая… Вверх взлетел лес обнаженных смуглых рук, они сжимают тугие пружинистые луки, как струны, натянутые тетивы; наконечники копий качаются плотным частоколом; громкий гул толпы разрывает тишину…

И пустота вдруг оживает.

…Электролет под холмом, крыло задранно кверху. Фигуры в мундирах, кургузые автоматы. Я скашиваю плазмометом несколько высоченных пальм, розовый ветер рвет в клочья чащу. Широкополые шляпы бросают оружие к ногам Загби.

С грохотом разлетаются половинки двери на крыльце, мать бежит ко мне, белый халат полощется за спиной…

Из туннеля вырывается человеческий поток, плечи, спины блестят на солнце. Загби властно выкрикивает приказы, подняв руку. Тесным кольцом индейцы окружают вождя. Группа юношей, которых Загби называет по имени, строится в стороне. Странная картина: стрелы, копья, а рядом — такие же, как и остальные, медно-бронзовые ребята, но уже с вороненными автоматами. “Мы давно готовились дать бой мертвым…” Автоматчики бросаются вперед, за ними катится толпа, приближается к баракам. С вышек открывают огонь. Издалека вышки похожи на высокие решетки. Словно муравьи облепили их. Люди срываются, падают, но это не останавливает других, под весом десятков тел качаются вышки.

Мама порывается к “интернату”:

— Надо взять медикаменты, там же столько раненных!

Трое индейцев, почти мальчики, которых Загби оставил возле электролета, не пускают ее. Они не пускают нас и к баракам, где то утихает, то нарастает снова стрельба. За деревьями поднимается дым. Горит шестой “блок”. От двухэтажного дома с алюминиевой крышей бегут женщины, прижимая к себе грудных детей; старшая черноволосая детвора, крича, погружается в заросли; женщины передают малышей одна одной, разбирают детей, плачут. “Им разрешали свидание один раз на полгода”, — говорит мать. “Интернат” уже охвачен пламенем, и пальмы пылают, как факелы.

От пыльных пожарищ бараков воины возвращают в шеренгах. Ведут раненых, несут убитых. В нескольких юношей на плечах — тяжелые пулеметы. Наверно, ребята первыми достигли площадок на вышках.

К нам направляется Загби. Повязка на голове размоталась, глубоко посаженные глаза горят, как угольки. Его рука на моем плече.

— Тебе надо лететь, Игорь. Тебе, а также им, — он кивает на мать, на Ержи. — Ты говорил, что за Большой рекой каджао и галу имеют свои города и поселки. Расскажи им о нас. Они наши братья.

— Загби, но же мы с тобой… я думал…

Мягким жестом он останавливает меня.

— За Каменной стеной осталось еще немало гадюк. Мы их раздавим, отплатим за все! А тебе не следует оставаться здесь.

— Загби, подожди… Неужели ты думаешь, что вам будет легко пройти весь путь к реке? Сотни миль, сплошные джунгли. С женщинами, с детьми…

Вождь повернулся лицом на юг, простер руку — к далекому горизонту слались вечнозеленые леса. Сказал:

— Мы не пойдем к Большой реке. Там своя жизнь, мы ее не знаем. Загби поведет своих людей в джунгли. Здесь наша земля, наш дом.

Оглянувшись, он взял у юноши стрелу, отломал наконечник.

— Возьми на память.

Острый, как лезвие бритвы, осколок черного камня. Я положил наконечник стрелы в карман. Что же подарить взамен? У меня не было ничего. Я отрываю от безрукавки красную пластмассовую пуговицу и протягиваю Загби. Пуговица кажется крохотной на широкой ладони индейца. Великан зажимает кружочек в кулаке.

— Загби сохранит. Прощай!..

Стрекот мотора. Закаменелые лица юношей. Высокая фигура Загби быстро уменьшается.

Под нами сельва.

Держу направление по солнцем. В такую пору в “замке” сеньоры Роситы оно светит слева, теперь солнце заливает кабину с правой стороны, слепит меня, когда я поворачиваю лицо к матери. Ержи калачиком свернулась у нее на коленях. Будто дремлет. Мы летим уже больше часа. До Вачуайо еще не близко. Время от времени мамины пальцы трогают мою руку, будто она хочет убедиться, что я в самом деле рядом, возле нее.

— Игорь, взгляни, взгляни!..

Нет, Ержи не дремлет. Приложив ладонь к глазам, она жмурится от солнца, пушистые ресницы дрожат. И тревожное восклицание матери:

— Самолет!

Со стороны солнца на нас падает темная тень.

Лихорадочно дергаю рычаги. Машина скользит вниз, земля приближается. Подсознательно бросаю электролет почти в пике. Остроносый силуэт проносится над нами. На крыльях — пальмовый лист, эмблема военной авиации Сени-Моро. У меня отлегло от сердца.

Но что это? Истребитель делает крутой вираж, позади нарастает пронзительное вытье моторов. Резкий удар, звон. У грудь бьет тугая струя, вдавливает тело в спинку сидения. В прозрачном колпаке кабины возникает дырка, в ней свистит ветер. Запоздалый звук пулеметной очереди заставляет меня схватиться за плазмомет. Но же истребитель с листьями пальмы… Почему, почему же он напал на нас?

Конец. Для остроносой молнии электролет — детская игрушка. Скорее погасить скорость, включить вертикальные винты и падать вниз, так как спасение только на земле, в джунглях… За спиной — стук выстрелов, пули рвут в клочья фюзеляж. Силуэт истребителя промелькнул сбоку. Прямо на нас мчится зеленая стена деревьев, я уже вижу верхушки. Ержи закрывает лицо ладонями. Электролет валится на крыло. Под весом машины с треском ломаются ветви.

Это последнее, что я слышу в этот миг…

Снежинки падают на щеки, на лоб. Тают и сбегают прохладными ручейками за ворот, на плечи. Я расплющиваю глаза. Мать пригоршнями брызгает на меня воду. Пробую сесть. Тупо ноет спина, но терпеть можно. А вот нога…

— Мама, что ты делаешь?! Ой, больно!..

— Лежи! Ты же мужчина. Это обычный вывих!

Ее руки — они чему-то красные, будто из мороза — обхватывают мою ногу выше ступни. Кому вправляли кости, тот знает, что это такое. Теперь и я знаю. А тогда не знал. Меня ткнули раскаленным железом и ударили по темени стопудовой гирей. Я завопил так, что сам испугался своего голоса.

Мы заночевали в маленьком шалаше. Не имею понятия, когда иметь успела построить его из ветвей и накрыть листвой дикого банана. Ержи всю ночь не приходила в себя, лежала тихо, иногда едва слышно шептала запеченными губами непонятные слова.

— Кажется, у нее раздробленно предплечье. Это еще полбіди, когда только это, — сказала мать. Время от времени она исчезала, возвращалась к шалашу с мокрой тряпкой, прикладывала к горячему лбу Ержи.

Ночь хохотала, вскрикивала, стонала; таинственные голоса блуждали в непроглядном царстве мрака, распаляли нервы. Тяжелые капли падали на шалаш, лопотала листва; в чащах бился крыльями, отчаянно скулила какая-то птица, неподалеку слышалось рыкание пумы, льва джунглей, которого индейцы называют сасу-арана, визг неосмотрительной обезьяны, которая умирала в когтях неумолимого хищника…

На рассвете я выломал палку и пошкандыбал к тому месту, где упал электролет. Манговые и еще какие-то темнокорые деревья с гроздями удивительных шарообразных красных цветов на стволе, который суживался кверху, стояли молчаливой стеной. В ветви вцепились острое колючки вьюнковых пальм, клубком свисали лианы, щупальцами сторукого зеленого спрута заплетавшие чащи. Между ветвями чернели металлические обломки.

Под ногами забулькало, осело. Я пошел на попятную. От тяжелого заплесневелого смрада застучало в висках. Цветистый ковер под деревьями прятал топкую трясину, она и поглотила остатки сгоревшей машины. Может, еще вверху, среди покромсанных лиан и закопченных ветвей, в охваченной пламенем кабине плазмомет превратился на обычный кусок обгорелого железа; может, серебристая трубка, целая и невредимая, лежала где-то в болоте. Кто знает… Топкая ловушка проглотила оружие Брендорфа навсегда.

Возле изуродованного хвоста электролета свисал обгорелый материнский халат. Так вот почему ее руки показались мне красными… Они у нее попечены! Это же мать вытянула и меня, и Ержи из горящего электролета. Как же она сумела пронести нас над топью, сквозь сети из ветвей, колючек, лиан?

Предрассветный туман рассеивался. Трава, деревья, листва густо окроплены росой. Качался влажный полумрак, между высокими кронами светилось окно в небо. Чаща, чаща, чаща… Они подступали мрачно и тихо отовсюду. Кричи — никто не услышит, зови — никто не откликнется.

Странное чувство окутало меня. Я стоял там, где еще не ступала нога человека. За несколько минут перед встречей с истребителем мне казалось, что к Вачуайо осталось миль семьдесят. И какое теперь это имело значение… И семьдесят миль для нас — беспредельность.

Нам такого пути не преодолеть. Мы были в плену у джунглей.

“Пленные? Но же ты был уже пленным, у фашистов, в проклятом “бастионе”. И нашел дорогу оттуда. Нет, тебе нужно идти, день идти, месяц идти, год — и таки ыйти к людям. Тебе нужно, и ты пойдешь!” Я упомянул о Катультесе. Вот кто мог бы помочь нам. Дымом бару-орчете старый подал бы весть на пространства сельвы, и наверное кто-то из индейцев сумел бы прочитать лесной язык предков.

— Ержи немного лучше, — сказала иметь. Она неслышно приблизилась ко мне.

— Ма, сколько человек может пройти в джунглях за день?

— В этой оранжерее? — иметь старалась говорить бодро. — Все зависит от того, кто сам путешественник. Разве тебе не по душе положение Робинзона?

— Я серьезно, ма.

— Если серьезно — девочка очнулась, кажется, жар спадает. У нее открытый перелом, рану необходимо промыть. В болоте полно разной нечисти, если бы кипяток…

В моем кармане лежал наконечник стрелы. Проклиная москитов, которые беспощадно жалили руки и лицо, я с трудом взгромоздился на дерево. Среди обломков машины обнаружился кусок сталистой ленты и лоскут дюраля. Кремневый наконечник и сталь высекли искры. Высушенный за пазухой пучок лишайника быстро закоптел, я раздул едва зардевшийся огонек. Скоро возле шалаша полыхал костер. Из обломка дюраля вышло что-то похожее на ковш. Мать сливала туда росу с пальмовой листвы. Я наведался к Ержи.

— Тебе очень больно?

— Пока не шевелюсь — не очень. Я хочу попросить тебя…Поищи корешки такого низенького деревца, у которого листву снизу темно-зеленого цвета, а сверху будто золотое. Это деревце — адука, его корешки заживляют раны.

— Я поищу. И добуду мясо. Мы уже разожгли костер. Ты хочешь есть, Ержи?

У нее на губах появилась легенькая улыбка.

— Ты лучше орехов насобирай. В джунглях нелегко охотиться на животных. Рыбу ловить легче, но здесь нет реки.

Лук, который я смастерил, был неуклюжий и очень мало напоминал те, что я видел у индейцев. Согнутая ветка, тетива — тонкая крепкая лиана. Чтобы не остаться без кресала, я не пустил в дело наконечник, подаренный Загби, — сделал стрелу из сухого бамбука, приделав толстую, как палец, колючку.

— Далеко не отходи! — предостерегла иметь.

Перебравшись на ту сторону болота, я сразу же погрузился в тень. В кустах колючей мимозы возилась птичья мелкота. Рыжие большие пчелы роем вылетели из дуплистого ствола, с жужжанием бросились в мою сторону и прошумели над головой. Несколько пчел запутались в волосах, но не жалили, лишь кусали, как осенние мухи. “Может, в дупле есть мед?” Наклонившись, я протянул руку, чтобы поднять сухую палку, и с ужасом отскочил назад. “Палка” стала торчком, выпрямилась, на треугольной голове хищно светились капли глазок. Я отшатнулся своевременно. Сурукуку промелькнула в воздухе гибкой нагайкой и исчезла в траве сзади меня. Не ожидая, пока змея прыгнет второй раз, я бросился наутек, запутался в кустах и упал на какую-то острую ботву. Вокруг раскинулся оглушительный визг. Обезьяны смеялись над неуклюжестью двуногого существа, которое барахталось в зарослях. Стая суматошных созданий носилась в ветвях как сумасбродные. Пушистые комки с глазами-блюдцами переворачивались через голову, гонялись одна за одной, собирались вместе и разлетались в разные стороны, чтобы через секунду снова сбиться в шумливый веселый клубок. “Ноктурна! — сказал Рыжий Заяц, когда я впервые увидел глазастую обезьяну. — У нас из этой дурехи готовят вкусное жаркое”.

Ноктурни забавлялись прямо над моей головой. Мелькали лапки, хвосты, на меня сыпалась кора и москиты. Одна обезьяна цепко держала какой-либо странный предмет, вторая изо всех сил тянула его к себе. То, за что так горячо соревновались обезьянки, свисало лоснящимися, будто ременными лямками.

Присмотревшись внимательнее, я кулаком протер глаза. Не мог поверить… Меня охватила дрожь, я был как в лихорадке. Хотел закричать, и что-то застряло в горле. Я не отводил жадного взгляда от предмета, вокруг которого танцевали шумливые обезьяны. Вспомнив о луке, схватил стрелу. Но так и не успел напялить тетиву. Большой черный кот сверху, из гущи, молниеносно упал на обезьян. Пронзительный вскрик, оскаленная пасть ягуара, шелест ветвей… И все исчезло.

Брошенный обезьянами, на дереве тихо покачивался мой ракетный пояс. Тот самый, что его я успел снять из себя во время стычки с Аугустино в воздухе.

Мать помогла мне застегнуть ремни. Рука ощущала гладенькую теплую поверхность металлического щитка на груди. С замиранием сердца я осторожно притронулся к фиолетовому кольцу… Кольцо медленно сдвинулось от края, плотно легло в гнездо. Едва слышное дрожание отдалось во всем теле. И сразу же вибрация усилилась. Ракетные кассеты работали! Закрыв глаза, решительно углубляю красное и белое кольца. Ремни давят на плечи. Легкий толчок, и мимо меня куда-то вниз плывет широкая листва. Закинув голову, напряженно смотрит мать. Из земли доносится:

— Удачи тебе, сынок!..

Голубое окно в небо быстро увеличивается. Еще миг, и меня ослепляет прозрачная, безграничная ширь. Вокруг — солнце, невероятно много ласкового, нежного солнца. Внизу курчавится бархат леса.

Даю ракетным кассетам нагрузку. Трепетно шумит воздух. От радости перехватывает дыхание. Джунгли разглаживаются, все другие краски постепенно исчезают, остается одна — зеленая.

На западе виднеется неравный кряж синеватых гор, прямо передо мною на зеленом фоне сельвы искрится на солнце далекая неровная извилистая нить. Ее начало и конец растворяются во мгле горизонта, там, где сходится земля с небом. Река… Неужели это Вачуайо?

Еще раз бросаю взгляд вниз. Над бархатом расплывается темное пятно. Это дым от костра возле шалаша, маяк, который не должен угаснуть, так как именно там, в одиночестве с джунглями, остались мать и Ержи. Я наносил огромную груду хвороста, его хватит на несколько суток.

Махаю рукой. От этого движения меня заносит в сторону. Выпрямив тело, приобретаю горизонтальное положение и запускаю ракеты на полную мощность. И скоро приходится тормозить, так как воздух аж изрывает в клочья легкие.

Временами мне кажется, будто я неподвижно повиснул под голубым куполом. Лишь встречный поток продувает насквозь, от головы до пят, силится сорвать из меня остатки одежды, хотя я и так не ощущаю его на себе. Даже дома, зимой, мне еще не приходилось так мерзнуть. Челюсти отбивают непослушный танец, зуб не попадает на зуб. Заслоняюсь локтем, чтобы хотя как-то защитить лицо. Глаза полны слез. Но я не могу не смотреть на серебристую нить, которая простерлась на зеленой беспредельности, она будто гипнотизирует меня.

Река приближается медленно, почти незаметно. Нить исподволь превращается в узенькую ленту, между синью побережного леса и водой возникает желтоватая полоска песка. На воде замечаю какую-то точку. Она оставляет за собой длинный светлый след. Корабль? Если меня не предает зрение — да, это корабль. Значит, это Вачуайо! Так как в этой местности нет других судоходных рек.

И здесь на металлическом щитке, над кольцами, загорается ярко-красная звезда, вспыхивает тревожным пульсирующим сиянием. Вот оно… То, чего я более всего боялся, о чем старался не думать в полете. Сигнал-предупреждение. У меня в запасе полторы мили. Ракетный заряд исчерпывается. Я продержусь в воздухе еще несколько минут. И все. Неужели не дотяну до реке?

Ветер высосал из тела последние крохи тепла. Ноги как колодки, я их не слышу, в голове бомкают колокола. Ракетные кассеты вот-вот опустеют. Неужели не долечу? Река же так близко… Я уже вижу, как разбегаются на два стороны пенистые волны. На середине широкой реки плывет небольшое судно.

Палуба блестит, как вымытая. Под пестрым тентом, в креслах — женщины в белом, смуглые мужчины. Над водой льется музыка.

Первым меня замечает матрос, кудрявый негр. Показывает в небо рукой, выкрикивает что-то и бросается к пассажирам. Из-под тента выбегают люди. Головы задранные кверху, на лицах удивление, замешательство и испуг.

В ту же миг ощущаю, как все неожиданно изменилось. Тело наливается весом. Тереблю на щитке кольца, но непреодолимая сила тянет меня вниз. Пояс уже бездействует. Я падаю камнем. Перед глазами проносится борт судна. Я успеваю вдохнуть у себя как можно больше воздух, и от крепкого удара об воду дурманится в голове.

Барахтаюсь, в беспорядке машу руками и, едва не захлебнувшись, выхватываюсь на поверхность.

На корме судна появляется тонконогая фигура, кто-то невысокий в белом костюме из разгона бултыхнул в воду. За ним ласточкой срывается за борт негр-матрос.

Кудрявая глава выныривает возле меня. У негра в зубах нож, он перехватывает его в кулак, по пояс выскакивает из пены и брызг. Черная рука с лезвием замахивается. Панически бросаюсь в сторону, захлебываясь теплой речной мутью. И я ощущаю на груди холодное прикосновенье, что-то скользкое обвивается вокруг тела, прижимает руку к ребрам, аж хрустят суставы. Сталь ножа втыкается в воду, темный урод отпускает меня, разворачивается, извивается в бурлящей воде. Чешуйчатый хвост, взметнувшись над пеной, бьет меня наискось по спине. Ужаснувшись, я делаю безуспешную попытку отплыть от водного страшилища. Длинное тело анаконды вяло вздрагивает, исчезая под водой. Белозубый негр в последний раз, вдогонку, погружает руку с лезвием в пену.

Еще одна голова выныривает из волн. Она блестит настоящим золотом. Из моей груди вырывается вопль. Ко мне плывет саженками… Рыжий Заяц.