"Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты." - читать интересную книгу автора (Бондаренко Светлана)

«Трудно быть богом»

Полных черновиков ТББ не сохранилось. Нет варианта с доном Рэбия, нет раннего варианта без Араты…

Из черновика с доном Рэбия уцелела лишь одна страничка, из которой можно узнать, что Королевская площадь первоначально называлась площадью Благосостояния.

— Этот, первоначальный вариант, судя по записям работы над рукописью, состоял из восьми глав и эпилога (на 2 главы и пролог меньше). Меньше был и его объем — 7,5 авторских листа.

К этому же или, может, вообще к первоначальным задумкам относится сохранившаяся карта местности с названиями: Варвары, Королевство Вертимур, Герцогство Картагенское, Свободный город Горгия, Бау, Картагена, Внутреннее море и Империя. Сохранился и перечень имен, которые Стругацкие намеревались задействовать в этой повести: «Румата, Мика, Тамэо, Хамахар, Киун, Арканар, Рэбия, Удина, Бако, Пампа дон Бау, Ирукан, Тоц, Дрэгон, Соа, Сиу, Пэх, Ы, Вага, Ирма, Кабани, Кондор, Гуг, Будах, Кац, Фуман, Багир, Кси, Пэрта Позвоночник, Сатарина, Уно, Мидара, Рипат, Пифа, Сэра, Акана, Кин, Тарра, Нанин, Цурэн, Пит, Каску, св. Тукка, Тэта, Синда, Пэпин Славный, Гур, Кэу, Сикка, Цупик, Аба, Арата Горбатый, Муга, Кикус, Тибак, Фика, Пакка, Арима». Там же, на этом листочке, есть зарисовки и интересная фраза около «Гл. I»: «Больше комаров вдоль главы». Это замечание относится к одной из задач, поставленных Авторами: «Это можно написать весело и интересно, как „Три мушкетера“, только со средневековой мочой и грязью, как там пахли женщины, и в вине была масса дохлых мух».

Сохранился и список вопросов, которые Авторы рассчитывали обрисовать в тексте. Часть вопросов перечеркнута, около других поставлены «крестики» (выполнено).

1. Наблюдение — эксперимент — операция.

2. Метафоры нашего времени.

3. Чуждость психологии (менее понятны, чем тагорцы).

4. Рассуждение о роли воображения.

5. Упоминания об Ордене;

6. Все интеллигенты занимали крупные посты.

7. Причины дружбы и любви Пампа и Кира — Румата.

8. Возможность: униженное предложение Рэбия.

9. Любознательность Руматы («Зачем вы пьете?»).

10. Противоречие: люди — животные. Никак не заставил себя думать о них хорошо.

11. Даже здесь выдающиеся мерзавцы действуют не ради покоя, а ради действия.

Как известно, Арату в «Трудно быть богом» настоятельно рекомендовали вставить издательские работники. Вернее, рекомендовано было вставить борьбу рабочего класса, а когда АБС справедливо заметили, что там нет рабочего класса вообще, борьбу крестьянства. О переработке ТББ по включению Араты в архиве сохранились заметки. Судя по записке, Авторам было предложено поработать над следующими вопросами:

1. Пролог. Учесть, что действие происходит за 20 лет до романа.

2. После гибели Оканы ввести упоминание и рассуждения о ней (утро Руматы: письмо от доны Оканы).

3. Принизить Рэбу: дать понять, что это мелкий интриган и запутавшийся негодяй (в главе допроса и в беседе с Кондором).

4. Глава с Аратой.

План работы над четвертым пунктом тоже сохранился:

Глава № X.

1. Румата возвращается к себе в кабинет и находит там Арату.

2. Арата в монашеском одеянии, приехал с Орденом.

3. Все «политруки» у них горбатые и увечные, поэтому Арату не заметили.

4. Как попал в дом? Так, как никто, кроме меня, не пройдет.

5. Дело Араты (излагает): надобно золото.

6. Биография Араты через внешность: клеймо, выбитый глаз, горб, проломленный нос, без пальцев на левой руке. На правой руке — кольцо от цепи (им он убивал).

7. Разговор о планах:

Каковы планы у Араты, что он делает и что собирается.

Становится ясно, что он не надеется победить.

8. Румата: а какова твоя конечная цель?

9. Ответ Араты:

1) из истории пиратства — республика на воде;

2) из истории империи — первый император — крестьянин;

3) император понижает цену на водку.

10. Взгляды Араты на крестьянство. (Будучи пиратом, ограбил Соанскую библиотеку, читал, пока заживал горб.)

11. Арата рассказывает о Ваге Колесе — его конец.

12. Арата считает Румату «добрым призраком». Он живет в мире, где за одним углом кровавый призрак, за другим — ведьма. С призраком он схватится на мечах, ведьме переломает кости, а доброму призраку снисходительно скажет: отойди и не мешай.

13. Ответы на возражения Брускина:[91] доброта не может, только ненависть. Надеюсь, доживу до того, когда вы возненавидите то, что сейчас жалеете. Лучше не мучайтесь, уходите отсюда.

14. Вопросы Брускина.

15. Земляне потеряли что-то. Нет сплошного преимущества перед людьми прошлого. Те, кто были на баррикадах, умели то, что не умеет сейчас никто на Земле. Чем вам еще можно помочь?

16. Уход Араты: «За мной шпик. Впрочем, не надо. Я сам».

И сохранился рассказ «Дорожный знак», который позже послужил прологом к ТББ. Текст рассказа практически не отличается от пролога ТББ, за исключением названий. Во время написания рассказа Авторы еще не выдумали Арканар, его окрестности и его жителей. Ребята еще играют в земных пиратов. Вместо сайвы упоминается сельва, вместо ста золотых — два миллиона кило стерлингов, вместо коры белого дерева — кактус пейотль, вместо ируканских пиратов — голландские, а вместо Урочища Тяжелых Мечей — пылающий Порто-дель-Карто.

Обращений «благородный дон» и «дона» в рассказе также не было, вместо них — «hombre» и «тапапа» (видимо, имеется в виду «тиспаспа»), аккуратно вписанные в пропущенные места машинописного текста. Кстати, обращение к женщинам «дона» было придумано Стругацкими, ибо у нас, на Земле, женский род к слову «дон» — «донья» (испанское) и «донна» (итальянское и португальское), что было замечено одним въедливым корректором.

Имена же, упоминаемые в рассказе, Авторами были взяты из приключенческой литературы (А. Дюма, Р. Стивенсон, Жюль Верн, О. Генри), так любимой мальчишками советских времен: Генрих Наварра (маршал Тоц), Себастиан Перейра (Бон Саранча), Великий Альвец (дон Сатарина Беспощадный), Джон Гопкинс (Арата Красивый). Интересна переделанная фраза о последнем персонаже. Вместо «Да разве станет Арата связываться с таким негодяем, как ты!» в рассказе говорится: «Да кто же не знает, что Гопкинс со всей своей компанией уже год как национализирован!» (Ср. в ПXXПВ: «Данную акцию мистера Гопкинса одобряю. Жду следующих в том же духе. Кондратьев».)

Единственный персонаж, чье имя было придумано Стругацкими уже давно, но до того времени не было нигде задействовано «Румата-Освободитель», был изменен в прологе на Гексу Ируканского. Ибо странно было бы будущему Румате играть в Румату…

Более поздние черновики, где Рэбия уже стал Рэбой, сохранились лишь отрывочно на оборотах рукописей ХВ В и ГЛ. Улица Премногоблагодарения в них значится как Куроедова улица, Урочище Тяжелых Мечей — Урочище Больших Мечей. Отец Гаук в них собственного имени еще не имел — просто хозяин оружейной лавки.

В этих же черновиках, мало отличающихся от окончательного текста повести, присутствуют и интересные варианты отдельных отрывков. К примеру, интересное дополнение к эпизоду, когда Румата отдал бумагу смотрителю:

— Ну и пишут же люди! Все как есть. Отдай, мол, Будаха-отравителя сему дону. Ты, дон, постой в сторонке…

По-другому спорили и Румата с Будахом (начало спора, к сожалению, отсутствует):

…королей, слово раб станет непонятным, и все люди станут учеными…

— А! — сказал Будах и махнул рукой.

— Уверяю вас, — сказал Румата, развеселившись. — Будет такое время! Человек посмеется над вашими пирамидами и станет сам управлять историей… Ему больше будет нравится работать, чем отдыхать, он будет всемогущим и всезнающим.

— У вас богатое воображение, — с удовольствием сказал Будах. — Это хорошо. Вы грамотны? Прекрасно! Я бы с удовольствием позанимался с вами. Потому что, мой благородный друг, воображение никак не может заменить знание. Вероятно, все, что способен вообразить человек, существует где-то в неизвестности. Но вообразить и познать — это совершенно разные вещи. Вот например, вы наверняка легко можете вообразить себя отцом, — лицо его вдруг стало удивительно добрым и ласковым, — но я вижу, вы не знаете, что вот эта милая молодая женщина ожидает ребенка. И я вижу, она этого тоже не знает…

Румата заморгал, медленно повернул голову и встретился взглядом с испуганными глазами Киры. Доктор Будах еще долго и, кажется, очень тонко разглагольствовал о соотношении между воображением и знанием, но ни Румата, ни Кира не слыхали больше ни слова.

Позже этот отрывок был переделан из-за мелодраматичности[92] эпизода, а жаль. Была бы еще возможность читателю порассуждать о воображении и познании.

Какие-то особенности и странности, отмеченные Руматой при выходах в город, обдумывались им позже — наедине с собой. В рукописи размышления шли сразу за новостями и были отстраненными от героя. Скорее, передавались не мысли главного героя, а рассказ об этих мыслях. Перед разговором с Вагой Колесом:

И сейчас Румата был озадачен. Он не надеялся найти ночного короля так быстро. Вага в городе! Это надлежало тщательно обдумать.

Когда Румата узнал, что он обворован и чуть не зарубил ухмыляющихся штурмовиков:

Тогда он сразу остыл, ему стало смешно и стыдно. Положив ладони на рукоятки мечей, он двинулся домой, посвистывая сквозь зубы и с некоторой горечью размышляя о том, что нервы у него стали не те. Что если все пойдет дальше таким же путем, то скоро он примется рубить всех в капусту направо и налево. Впрочем, это, наверное, сказывалось напряжение последних недель и темное неопределенное ощущение каких-то грозных неотвратимых событий.

Убирается и публицистичность…

Если бы не были так темны крестьяне, если бы не были так разъединены ремесленники в тысячах крошечных мастерских, если бы они уже были способны подняться над мыслишками о лишнем медяке — словом, если бы было кого объединить, научить, направить. Нет, серая волна в Арканаре поднялась слишком рано вопреки всем теориям и ожиданиям…

lt;…gt;

Для Руматы, редко сталкивавшегося с детьми, десятилетний принц был антиподом всех сословий этой дикой страны: и тупых запуганных крестьян, и замученных ремесленников, и невежественных звероподобных лавочников, и оскотиневших в своих замках баронов, и развратного глупого дворянства.

И даже размышления «в лоб»:

…и снова поднялся в гостиную, лег на диван и с некоторым усилием заставил себя вернуться к мыслям о Будахе. По-видимому, случилось самое вероятное. Дон Сатарина и Вага Колесо к Будаху непричастны. Значит, все-таки дон Рэба.

Убирается излишняя фантастичность: плазменные взрывы заменяются выстрелами, плазменные пистолеты на пулеметы, а лучевые удары убираются вообще.

В заявлении дона Сэры «а эти девочки (он указал на караульных гвардейцев, игравших в карты за другим столом) пусть идут сюда» было добавление: «Я буду их ласкать». Речь и так смешна, лишнее Авторы убирают. Как убирают и фразу в обсуждении покушения на короля: «Однако все решительно сомневались относительно возможности пребывания на королевском ложе доны Мидары или какой-нибудь иной доны».

Архаизмы из речи Руматы убраны тоже («давеча», «братец»), как и книжное «искушен в истории» заменено на «силен в истории». Чистится и речь остальных персонажей. Из речи барона Пампы убрано «король, на которого я, впрочем, чихал».

Хотя некоторые эпизоды в черновиках были описаны более зримо и как-то знакомей… К примеру, опьянение Руматы.

Этой ночью неодолимое ощущение чего-то страшного, надвигающегося на город, стало таким давящим, таким острым и горьким, что он сдался. Да, давайте называть вещи своими именами: он сдался. Как никогда отчетливо он ощутил свое совершенное бессилие в этом грязном и алогичном мире. Он даже не заметил, как им овладело отчаяние. Эксперимент? Наблюдение? Да разве может коммунар, настоящий человек, быть наблюдателем? Разве может землянин спокойно и равнодушно наблюдать всю эту подлость и безобразие? А если не может, то зачем я здесь?[93] Обстоятельства убили во мне человека. Человека больше нет. Есть Румата Эсторский, благородный дон! Так падайте же, дон Румата Эсторский, падайте, черт вас возьми. Падайте вместе со всем этим миром. И он упал. Как-то незаметно для себя он обнаружил, что мир не так уж плох, что безденежные доны — настоящие остряки, а выходки барона просто очаровательны. Он ощутил непреодолимую потребность избить какого-нибудь неприятного типа. И кажется, он неоднократно делал это под одобрительные возгласы собутыльников, и эти одобрительные возгласы чрезвычайно льстили его самолюбию. Он дошел до такого состояния, когда все кажется простым и ясным, и он окончательно понял, что он в самом деле Румата Эсторский, наследник двадцати поколений великих предков, прославленных грабежами и пьянством, а дон Рэба просто жалкий выскочка, которого надлежит осадить, в отличие от короля, личности, несомненно, светлой, хотя и уступающей ему Румате, в родовитости… А суть жизни заключается в том, чтобы безудержно пить, рубить мечами столы (одним махом, наискось, пусть все знают), тискать служанок и вообще делать все, что хочется. А Земля, Эксперимент — вздор, очень бла-арод-но, но совершенно непонятно, как там насчет баб…

Мысли о том, что он — плохой разведчик, что он ненавидит реально, хотя должен только жалеть, в рукописи продолжены:

Но почему — в трясину? Что это, собственно, значит? Перестать быть бесстрастным наблюдателем? Дать волю эмоциям? А если сама идея Эксперимента порочна? Разведчика посылают сюда в уверенности, что он будет работать, как работают на необитаемых планетах. Что он будет наблюдать, постигать, делать выводы. Никаких эмоций. И на Земле он сам в этом уверен. Все необычайно просто. На необитаемую планету посылают люди, которые собираются перестроить ее природу. В инопланетное общество посылают люди, которые собираются перестроить это общество. Вот и вся разница. В обоих случаях от разведчика требуется любовь к делу, большие знания и быстрая реакция. Отличная аналогия. Очень утешительная для тех, кто изучает историю по книгам. Только забывают, что на необитаемой планете не плюют в живую человеческую душу, не льется красная кровь, не глумятся над всем, что нам дорого. Забывают, что это страшнее самых страшных извержений, землетрясений, ураганов, страшнее самых страшных чудовищ — электрических, кристаллических, химических и какие там есть еще. Забывают, что разведчик — это землянин, коммунар, человек, рожденный для борьбы, для действия, для радости по беды…

Слово «книгочей» мне всегда казалось придуманным, составленным из двух слов «книга» и «грамотей». Причем пренебрежительное значение второго слова удачно ложилось на значение новообразованного — в книге. Замена в издании ТББ в «Библиотеке современной фантастики» этого слова на «книгочий» повлекла за собой пересмотр словарей, и в результате обнаружилось странное несоответствие. В словаре Даля есть слово «книгочий» с двумя значениями: «любитель чтенья, много читающий» и церковное «книжный, письменный человек, письмовод». В словаре Ожегова есть слово «книгочей» со значением «человек, любящий читать, увлекающийся чтением». В современном словаре русского языка и в словаре Ушакова этого слова ни в том, ни в другом написании нет. Неизвестно, придумали Авторы это слово или взяли его откуда-то, но смысл его в повести отличается от встречающихся. Мало просто читать книги, чтобы быть книгочеем, Кира ведь не книгочей. Ученый, изобретатель, поэт — человек созидающий и глубоко мыслящий — новое значение этого слова, данное Авторами.[94]

Если же говорить об именах и различных названиях в фантастических произведениях, то их появление и употребление в тексте часто весьма любопытны и привлекают исследователей. Выдуманные Стругацкими имена персонажей в ТБ Б интересны не только привязкой к месту {«Румата» — два японских иероглифа) или прототипом (Берия-Рэбия-Рэба), но и лингвистическими вопросами. К примеру, в рукописи и первых изданиях слово «Рэба» не склонялось, позже (может быть, став привычным для Авто ров?) стало склоняться. То же произошло у дона Сэры («дона Сэра» в первых изданиях) и брата Абы («брата Аба»). Даже о единице измерения в тексте говорится поначалу как не о децирэбах, а о децирэба.

Издателя любое придуманное слово или словосочетание настораживает. Так и хочется заменить незнакомое, непривычное чем-то известным, употребляемым. Так произошло в издании ТББ в «Библиотеке современной фантастики», где в одном месте вместо Арканара стоит Анкара. Так в издании «Миров братьев Стругацких» произошло с действием, отгоняющем нечистого. В ТББ многие жители Арканара для этого ОМАХИВАЮТСЯ большим пальцем. Похоже на «крестятся щепотью», но отличается от привычного и поэтому добавляет колорит. В «Мирах» они ОТМАХИВАЮТСЯ. Можно было бы просто попенять на невнимательность, но… попробуйте отмахнуться большим пальцем…

Иногда варианты одного слова ставят не только издателя, но и исследователя в тупик. К примеру, известное стихотворение Гура Сочинителя:

В изданиях в последней строке иногда употребляется «уступило», иногда «уступила», что меняет смысл, но не меняет сути. Как хотели сказать Авторы, можно узнать в рукописи. Там именно «уступила».[95]

Издания начала 80-х годов возмутили любителей творчества Стругацких политическими правками в тексте. Исправление «товарища» на «мужика» в диалоге Румата — Кира:

— «Барон Пампа — отличный товарищ.

— Как это так: барон — товарищ?»

Стихи УЛЬТРАПАТРИОТИЧЕСКОГО содержания стали стихами ультраарканарского содержания. В фразе: «…И серые люди, стоящие у власти…» — «серые люди» исчезли. Полюбившуюся фразу «весь народ, в едином порыве» заменили на просто «все». Вместо «гнева народного» поставили «правосудие». Из провозглашаемого доном Тамэо «Я был убежден, что он в конце концов свергнет ничтожного монарха, проложит нам новые пути и откроет сверкающие перспективы» исчезла вся вторая половина: «Я был убежден, что он в конце концов свергнет ничтожного монарха». Изменено было и другое знаменитое высказывание дона Тамэо: в фразе «дабы вонючие мужики» слово ВОНЮЧИЕ поменяли на ГРЯЗНЫЕ.

В таком виде ТБ Б издавался до конца восьмидесятых, пока не вышло первое собрание сочинений Стругацких в издательстве «Текст». И там бы оно вышло в таком же переделанном виде (произведения для собрания брались, в основном, по последним изданиям), если бы не настойчивость Алексея Керзина, «людена»- москвича, узнавшего об этом и заставившего возвратить любимые фразы уже при верстке тома.

«Миры братьев Стругацких» опять внесли свою лепту в текст ТББ. Из эпиграфа Хемингуэя повтор «Ни при каких обстоятельствах» выпал. В прологе изменено: в лесу было «тихо и томно» «Миры» — «тихо и темно». В ответе Киры («Я не могу думать о других») на Руматово «Счастлив тот, кто думает о других», вероятно, смысл не понравился издателю (разве подруга Руматы может так говорить?), поэтому она отвечает: «Я не могу не думать о других».

И пропуски, пропуски, пропуски… Так же, как в свое время любители ТББ, знающие текст почти наизусть (во всяком случае, «любимые кусочки»), негодовали, видя искажения в изданиях начала 80-х, и здесь современный читатель будет тщетно искать после «Мы знаток и боевых верблюдов» замечание Руматы на эту тему: «Хорошо, что в Арканаре почти нет верблюдов». Его там нет. В предложенном Будахом описании системы общества («Внизу крестьяне и ремесленники, над ними дворянство, затем духовенство и, наконец, король») исчезла средняя часть, получилось обрезано: «Внизу крестьяне и ремесленники, над ними король».

Впрочем, об этом издании не стоило бы говорить, если бы не его столь многотысячный тираж. Мы знаем, каково оно было, но молодое поколение будет впервые читать ТББ именно в этом издании. Тем более что ТБ Б уже изучают в школах.

Почитатели творчества какого-либо писателя обычно настороженно относятся к киноверсиям или театральным постановкам по любимому произведению, даже если киносценарий или пьесу писал тот же самый автор. Любой отступ от канона (сюжета и повествования произведения) раздражает широкую публику. Но по таким изменениям произведения можно понять не только насколько литература отличается от кино или театра, но и, отслеживая конкретные переделки в тексте, узнать, что для самого автора является в его произведении основным (уж это-то он переделывать или выбрасывать не будет), либо увидеть, как изменилось само мировоззрение автора и его отношение к своему детищу, если пьеса или киносценарий писались спустя некоторое существенное время после написания основы — прозаического произведения.

Здесь не будут отслеживаться различия между прозаическим произведением и его кино — или сценоверсиями, так как основные тексты опубликованы и сравнить их может каждый желающий. Но различные варианты киносценария или пьесы, при наличии материала, будут рассмотрены.

Пьесу «Без оружия», опубликованную в «Мирах братьев Стругацких», Авторы считали неудачной. Настолько неудачной, что, формируя состав томов собрания сочинений «Сталкер», Б.Н. Стругацкий вычеркнул ее из перечня публикуемых пьес и киносценариев, чем подверг некоему сомнению свою же фразу о «наиболее полном собрании сочинений».

Любитель творчества Стругацких найдет в ней немало интересного, широкий читатель, как всегда, возмутится многочисленными изменениями в сюжете (брат Аба, духовное лицо, превратившийся в серого штурмовика и брата Киры; Будах, приобретший черты и биографию Кабани; сцены бесед доны Оканы и Киры и многое другое), но ведь ставили же эту пьесу в театрах, пусть хотя бы и в любительских! Даже тогда еще, когда пьеса по ТББ не была опубликована, находились почитатели ТББ, которые сами писали пьесу по повести. К примеру, в театре Олди[96] — с песнями и стихами.

Пьеса же самих Авторов по ТБ Б существует в двух версиях: «Без оружия», о которой шла речь выше, вторая — с подзаголовком «Человек с далекой звезды». Вторая версия может не сколько обескуражить читателя, когда он прочтет, что дело происходит на Гиганде (уж не «Парень из преисподней» ли?), что землянин случайно оказался на этой планете, потерпев аварию, и долго думал, что он — один-одинешенек, пока не узнал, что земляне уже долго и осторожно исследуют данную цивилизацию (уж не «Обитаемый остров» ли?)..

Впрочем, так как второй вариант опубликован был лишь единожды, да еще в приложении к Новокузнецкой газете «Пресс-курьер» в 1991 году, да еще в сокращении… Чем описывать многочисленные изменения при сравнении данного варианта с другой версией пьесы по ТББ либо с самим романом, лучше дать этот вариант текста полностью, а уж маститые литературоведы-критики поспорят, какой из вариантов лучше и где ярче выражена идея произведения…

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Румата (он же Максим).

Кира (она же Уно).

Будах.

Арата.

Рэба.

Муга, камердинер Руматы.

Кондор (он же Александр Васильевич).

Пилот.

Цупик.

Штурмовики, монахи.

По авансцене перед закрытым занавесом под грохот барабана маршируют серые штурмовики — серые рубахи до колен, серые штаны, черные сапоги, на правом плече — топор, на правом предплечье — знак: белая повязка с черной треххвостой свастикой. Последние два штурмовика волокут на веревке связанного избитого человека в партикулярном платье.

За занавесом на фоне шума толпы — крики:

— Братья! Вот они, защитники! Разве эти допустят? Да ни в жисть!

— А мой-то, мой-то… На правом фланге! Вчера еще его порол!

— Да, братья, это вам не смутное время! Прочность престола, спокойствие! Ура, серые роты!

— Ура, дон Рэба! Слава королю нашему!

— Книгочеев — на кол!

— Грамотеев — на фонарь!

— Ура, орел наш дон Рэба!

Штурмовики проходят, шум стихает, занавес раздвигается.

На сцене внутренность Пьяной Берлоги, убогое помещение с корявыми бревенчатыми стенами, крошечное окошко, одна дверь на выход, вторая — в соседнюю «комнату». Стол, две длинных скамьи. За столом над грудой обглоданных костей и кусков вареной брюквы, прочно ухватив огромную глиняную кружку, восседает пьяный Будах. Седой красавец в растерзанном платье средне векового горожанина, он немузыкально мурлыкает какую-то мелодию. Слышится стук копыт, стихает. В Берлогу входит Румата — лет двадцати, в дворянском одеянии, при шпаге и пистолетах.

Румата. Добрый вечер, отец Будах!

Будах (хрипло). Я вас приветствую, дон Румата!

Румата подходит к столу, бросает на стол перчатки и садится на скамью напротив Будаха.

Ящик… Это мы говорим, будто мы выдумываем. На самом деле все давным-давно выдумано. Кто-то все выдумал, сложил все в ящик, провертел в крышке дыру и ушел… Тогда что? Приходит отец Будах, сует руку в дыру. Х-хвать! Выдумал! Я, грит, это самое и выдумывал! Сую руку — раз! Проволока с колючками. Скотный двор от волков… Молодец. Сую руку—два! Умнейшая штука — мясокрутка. Нежный мясной фарш… Молодец! Сую руку — три! Горючая вода… сырые дрова разжигать…

Будах замолкает, голова его клонится к столу. Румата берет кружку, заглядывает в нее, с отвращением отшатывается, тря сет головой. Наливает несколько капель на тыльную сторону ладони, брезгливо принюхивается, затем тщательно вытирает руку платком. Будах выпрямляется.

Кто сложил все в ящик — он знал, для чего это выдумано… Колючки от волков? Это я, дурак, — от волков… Рудники, рудники оплетать этими колючками! Чтобы рабы с рудников не бегали! А я не хочу! А меня спросили? Спросили! Колючка, грят? Колючка! От волков, грят? От волков… Хорошо, грят, молодец! Оплетем рудники… Сам дон Рэба и оплел. И мясокрутку мою забрал. Молодец, грит! Голова, грит, у тебя!.. И теперь, значит, из грамотеев нежный фарш делает… Очень, говорит, способствует…

Будах хватает кружку и с рычанием припадает к ней. Сует кружку на стол и засовывает в рот кусок брюквы. По щекам его текут слезы.

Или вот — горючая вода… Для растопки костров и производства веселых фокусов. А ее в пиво ежели — цены пиву не будет. А я ее и без пива… День пью. Ночь. Опух весь. Падаю все время. Давеча, дон Румата, не поверишь, к зеркалу подошел — испугался… Смотрю — помоги господи! — где же отец Будах? Морской зверь спрут — весь цветными пятнами иду. То красный. То синий. Выдумал, называется, воду для фокусов… (Будах сплевывает, затем спрашивает.) Какой нынче день?

Румата. Канун Каты Праведного.

Будах. А почему нет солнца?

Румата. Потому что ночь…

Будах (с тоской). Опять ночь…

Он падает лицом в объедки. Румата обходит стол, берет Будаха под бока и уволакивает в соседнюю «комнату». Возвращается, оглядывает помещение. Берет со стола кружку, выливает содержимое в угол, в крысиную нору. Затем берет веник, смахивает мусор со стола и подметает пол. За это время из соседней «комнаты» доносятся сонные возгласы Будаха: «Гиена вы, дон Рэба, вот вы кто!» и, на игривый мотивчик, начало песенки: «Ты как цветочек аленький в моей ладошке маленькой», затем густой храп.

Прибрав помещение, Румата садится к столу и задумывается, подперев голову ладонью. И вдруг настораживается, прислушиваясь. Слышно нарастающее характерное жужжание вертолета. Жужжание усиливается, перерастает в оглушительный грохот и смолкает. Румата встает (видно, что он очень волнуется). Ив Берлогу входят двое.

Первый — сухощавый, пожилой, с бородкой клинышком, в обтягивающем бархатном костюме средневекового вельможи, при шпаге и в шляпе с пером. Второй — в серебристом рабочем комбинезоне землянина 22-го века, моложавый, курносый, в пилотском шлеме.

Румата, протянув к ним руки, делает шаг вперед, но пожилой срывает шляпу, делает глубокий поклон, согнув ногу в колене, усаживается на скамью, поставив шпагу между колен.

Пилот. Благородные доны, прошу познакомиться. Генеральный судья и хранитель больших государственных печатей торговой республики Соан, вице-президент Конференции двенадцати негоциантов и кавалер имперского Ордена Десницы милосердной дон Кондор.

Пожилой важно наклоняет голову.

Дон Румата Эсторский Восемнадцатый, единственный отпрыск и наследник рода герцогов Румат Эсторских.

Румата кланяется Кондору и садится.

А по-нашему, по-земному, — резидент Института экспериментальной истории в Соане на Гиганде Александр Васильевич Симонов и курсант Ленинградской школы высшей космогации Максим Литвинчев.

Румата (бормочет). Бывший курсант…

Пауза.

Кондор (резко). Как ты сюда попал?

Румата. Вышел в первый самостоятельный рейс. Предельно простая программа — Земля — система ЕН 22. Дурацкая случайность, уникальный случай: на втором промежуточном вы ходе из подпространства врезался в голову кометы. Киберпилот не успел сработать — у него время релаксации полторы секунды, — получил две пробоины под индикаторное кольцо. Два месяца блуждал на планетарных двигателях по местной системе, пока не добрался до Гиганды. Благополучно и скрытно сел в тридцати километрах от Эстора.

Кондор. Потом?

Румата (пожимает плечами). Вживался, изучал язык… Здесь очень ценится золото, а у меня был полевой синтезатор… настроил его на производство золота из морского песка… Скитался, долгое время не знал, как быть… насмотрелся здесь всякого. Думаю: надо вживаться. Я же не знал, что на Гиганде есть наши, земляне… Год назад попал в плен к ируканским пиратам. Соседом по веслу оказался Румата Эсторский, его захватили за месяц до меня. Хороший парень, но совершенно безмозглый… Пираты его убили, и тогда я…

Кондор. Ну?

Румата (опустив голову). Мне не хотелось бы говорить об этом. Короче говоря, мне удалось освободиться, я привел галеру к берегам Арканара, распустил пленников, а сам под видом Руматы пустил корни в столице…

Пилот. Замаскировался он превосходно. Орловский так и не заподозрил его. И если бы не это несчастье, мы бы тоже проглядели его…

Кондор поднимается и в раздумье прохаживается по Берлоге. Останавливается перед Руматой.

Кондор. Тосковал по Земле?

Румата. Да. Очень. Думал, что никогда больше не увижу…

Кондор. Увидишь. И очень скоро. Отправишься на Землю сегодня же… (Поворачивается к Пилоту.) Субмарина на месте?

Пилот. Так точно, Александр Васильевич.

Кондор (снова поворачивается к Румате). Вот так. Полчаса лету до Зеленой бухты, там на субмарину, через два часа будешь на полярной базе и — домой.

Румата (отступает на шаг). Погодите… Как это — домой?

Кондор. На Земле мать по нему с ума сходит… Отец работу забросил… девицы какие-то звонят непрерывно…

Румата. Погодите, Александр Васильевич… Это невозможно. Я не могу отсюда уехать…

Кондор. То есть как это — не можешь?

Румата (решительно трясет головой). Не могу. Я здесь столько увидел… столько узнал… Нет, мое место здесь. Отныне и навсегда — мое место здесь.

Пилот и Кондор переглядываются.

(Страстно.) Поймите, я ведь не историк… Когда я оказался на Гиганде, я подумал, что здесь происходит что-то ужасное… какое-то стихийное бедствие, что ли… И только потом убедился: здесь просто своя жизнь, здесь так живут, вот и все… Но так же нельзя жить, как они… А уж здесь, в Арканаре…

Кондор (недовольно). Тихо, тихо, не так темпераментно…

Румата. Простите… Вот сейчас этот орел наш, министр ох раны короны, дон Рэба… Ведь он сознательно натравливает всю серость в королевстве на каждого, кто хоть немного поднимается над средним серым уровнем! Если ты умен, образован… да просто не пьешь вина, наконец! — ты под угрозой. Любой лавочник вправе затравить тебя хоть насмерть. Сотни и тысячи людей объявлены вне закона. Их ловят штурмовики и развешивают вдоль дорог. Голых, вверх ногами…

Кондор (криво усмехаясь). И ты, разумеется, возмущен тем, что мы здесь сидим и бездействуем…

Румата (после короткого молчания). Нет. Не возмущаюсь. Я не историк, но кое-что знаю. Знаю о Совете Галактической. Безопасности. И знаю немного о вашем Институте экспериментальной истории. Знаю о тех, кто отдает свою жизнь, свой талант за счастье гуманоидных рас во Вселенной… Знаю, каким ужасом может обернуться бездумное вмешательство в чужие истории…

Кондор. И все-таки?

Румата. Месяц назад дон Капада, командир роты мушкетеров его величества… это, конечно, был наш, вы его называли… Орловский, кажется? Во время публичной пытки восемнадцати ведьм он приказал солдатам открыть огонь по палачам, зарубил королевского судью и двух судебных приставов и был поднят на копье дворцовой охраной. Он корчился в предсмертной муке и кричал: «Вы же люди! Бейте их, бейте!» И его едва было слышно за ревом толпы: «Огня! Еще огня!»… (Помолчав.) Я кинулся к нему на помощь, и тогда этот негодяй, главарь серых рот Цупик, выстрелил мне в грудь из пистолета… Отец Будах подобрал и выходил меня…

Кондор. Ты твердо решил остаться здесь?

Румата. Да. И мне все равно, примите вы меня к себе или нет…

Пауза.

Кондор. Ты должен твердо понять, что никто из нас реально ощутимых плодов своей работы не увидит. Мы не физики, мы историки. У нас единица времени не секунда, а век, и дела наши — это даже не посев, мы только готовим почву для посева…

Румата. Я понимаю.

Кондор (горько). Ничего ты не понимаешь. И наладил бы я тебя отсюда в два счета, да только вот с гибелью Орловского никого у нас в Арканаре не осталось. А ты как-никак здесь уже год, легенда у тебя — не подкопаешься… И пусть случай с Орловским будет тебе уроком. Твое дело — наблюдение, изучение, спасение культурных ценностей… (Он вскакивает, подходит к Румате вплотную и хватает его за плечо.) Кто спас Арату Горбатого?

Румата. Простите, я, Александр Васильевич…

Кондор. Мальчишка… Как ты это сделал?

Румата. Я познакомился с ним еще в метрополии… Его схватили и посадили в башню. А у меня был ранцевый птицелет. Ну, вот я и… гм…

Кондор (с отвращением). Невиданная безответственность…

Пилот (смеясь). Легендой больше, легендой меньше, Александр Васильевич! Представляю, какое это произвело впечатление на стражников!

Румата (тихонько). На Арату тоже…

Кондор. Ладно. Еще одно, Максим. Еще одного бойся — самого страшного. Ты — Румата Эсторский, благородный подонок до восемнадцатого предка. Так вот, бойся войти в роль. В каждом из нас благородный подонок борется с коммунаром. И всё вокруг помогает подонку, а коммунар — один-одинешенек, до Земли тысяча лет и тысяча парсеков. Ладно. Мне с тобой еще не раз беседовать. А теперь пора.

Он пожимает Румате руку и двигается к выходу. Пилот тоже обменивается с Руматой рукопожатием. В дверях Кондор вдруг останавливается.

Да, чуть было не забыл… (Возвращается к Румате.) Я бы… э- э… не хотел быть бестактным, и не подумай, будто я… э-э… вмешиваюсь в твои личные дела…

Румата. Я вас слушаю.

Кондор. Все мы разведчики. И всё дорогое, что у нас есть, должно быть либо далеко на Земле, либо внутри нас. Чтобы его нельзя было отобрать у нас и взять в качестве заложника.

Румата (медленно). Я вас понял, Александр Васильевич.

Сцена погружается во тьму.

На темной сцене в луче прожектора появляется Румата — в черном трико с ног до шеи.

Румата. То были дни, когда я познал, что значит: страдать; что значит: стыдиться; что значит: отчаяться…

Мужской голос из темноты. Должен вас предупредить вот о чем. Выполняя задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах.

Вы меня поняли?

Женский голос из темноты. Спаси, спаси нас! Нам бы хоть как-нибудь да пожить!

Луч прожектора гаснет. Сцена освещается. Зала в доме Руматы.

Входит, вытирая на ходу лицо и руки полотенцем, Румата — в цветастых штанах с пуфами, в чулках и башмаках с пряжками, в расстегнутой до пупа сорочке с кружевными манжетами. За ним в двух шагах позади следует его камердинер Mуга — длинный, тощий, с барским камзолом в одной руке и с огромным гребнем в другой.

Муга (ворчит). У всех как у людей, только у нас с выдумками. Где это видано — в двух сосудах мыться. В отхожем месте горшок какой-то придумали… Полотенце им каждый день чистое… А сами, не помолившись, каждое божье утро голый по комнате скачут, руками машут, ногами выше головы дрыгают…

Румата швыряет ему полотенце, берет гребень и принимается причесываться.

Румата. Я при дворе, не какой-нибудь барон вшивый. Придворный должен быть чист и благоухать.

Муга. Только у его величества и забот, что вас нюхать… А вот дон Рэба и вовсе никогда не моются. Сам слышал, ихний лакей рассказывал…

Румата. Ладно, не ворчи… Кто-нибудь дожидается?

Муга. Девка какая-то. А может, дона. По обращению вроде девка — ласковая, одета по-благородному… Красивая…

Румата застывает с гребнем в руке.

Прогнать, что ли?

Румата. Балда ты… Я тебе прогоню!.. Где она? (Сует гребень Муге, торопливо застегивает сорочку.) Проводи сюда, быстро!

Mуга подает ему камзол, уходит и возвращается с Кирой — хорошенькой девушкой лет семнадцати, в строгом, темного цвета платье. Румата подбегает к ней, обнимает, погружает лицо в ее пышные золотые волосы. Mуга деликатно удаляется. Румата отстраняется от Киры, смотрит в ее запрокинутое лицо.

Румата. Почему ты плакала? Кто тебя обидел?

Кира. Никто меня не обидел.

Румата. Нет, ты скажи, почему ты плакала?

Кира. Увези меня отсюда.

Румата. Обязательно.

Кира. Когда мы уедем?

Румата. Я еще не знаю, маленькая. Но мы обязательно уедем…

Кира. Далеко?

Румата. Очень далеко. Ко мне.

Кира. Там хорошо?

Румата. Там дивно хорошо. Там никогда никого не обижают.

Кира. Так не бывает.

Румата. Бывает.

Кира. А какие там люди?

Румата. Обыкновенные. Как я.

Кира. Все такие?

Румата. Не все. Есть много других, гораздо лучше.

Кира. Вот это уж не бывает…

Румата. Вот это уж как раз бывает!

Кира. Почему тебе так легко верить? Отец никому не верит. Брат говорит, что все свиньи, только одни грязные, а другие нет. Но им я не верю, а тебе всегда верю…

За окном раздается треск барабана и тяжелый марширующий грохот сапог. Кира вздрагивает и прижимается лицом к груди Руматы.

Кира. Я больше не могу дома. Я больше не вернусь домой. Страшно мне дома. Можно, я у тебя служанкой буду? Даром…

Румата подводит ее к креслу, усаживает.

(С отчаянием.) Отец каждый день доносы переписывает… А бумаги, с которых переписывает, все в крови. Ему их в канцелярии дона Рэбы дают. И зачем ты только меня читать научил? Каждый вечер, каждый вечер… Перепишет пыточную запись — и пьет. Так страшно, так страшно! А брат придет из патруля — пьяней пива, руки все в засохшей крови… Отца допрашивает, почему, мол, грамотный… Нынче ночью с приятелями затащил в дом какого-то человека… Били его, все кровью забрызгали. Он уж и кричать перестал. Не могу я так, не вернусь, лучше убей меня!

Пауза. Румата берет со стола колокольчик, звонит. Входит Mуга.

Румата. Эта дама будет жить у меня. Отведешь ее в угловой покой. Переоденешь в мужское платье. Жить будет подвидом моего пажа… имя ей будет Уно. (Подходит к Муге вплотную.) Если болтать за воротами станешь — язык вырву, понял?

(Возвращается к Кире.) Ступай, маленькая, переоденься, прическу перемени и приходи сюда, будем завтракать.

Кира хватает его руку, целует и убегает из залы. Mуга невозмутимо следует за нею.

(Ему вслед.) Да никого в дом не пускать! Хоть король, хоть черт, хоть сам дон Рэба!..

Оставшись один, Румата принимается расхаживать по зале, опустив голову. Останавливается.

Пулемет бы сюда, пулемет!.. Свинцом по серой сволочи, по бледненькой роже дона Рэбы, по окнам его прокисшей от крови канцелярии!.. Это было бы сладостно. Это было бы настоящее дело. Но вот потом… (Он с силой трет ладонями лицо.) Ах, они в Институте правы. Прав дон Кондор, дорогой Александр Васильевич. Потом — кровавый хаос в стране. Орды баронских наемников, отлученных всеми церквами, насильников, убийц, растлителей… Огромные толпы слепых от ужаса крестьян и горожан, бегущих в леса, горы, пустыни… и твои сторонники — веселые люди, смелые люди! — которые будут резаться в жесточайшей борьбе за власть и за твой пулемет после твоей неизбежно насильственной смерти…

Размышления Руматы прерываются негодующими криками Муги и благодушным басистым ревом за сценой.

— Пошел, пошел, старый хрыч, отдавлю уши!

— Не велено, говорят вам!

— Брысь, не путайся под ногами!

— Да не велено же… Ох!

В залу вваливается Будах, волоча за собой вцепившегося в него Мугу.

Румата. Отец Будах! Как вы очутились в городе, дружище? Муга, оставь отца Будаха в покое…

Будах. На редкость въедливая старая песочница… (Приближается к Румате с распростертыми объятиями.) Но верен, верен, ничего не скажешь… Дайте мне обнять вас! (Они обнимаются.) Я вижу, вы совершенно трезвы, мой друг. Впрочем, вы всегда трезвы. Счастливец!

Румата. Садитесь, мой друг. Муга, подавай завтрак! И скажи, чтобы… э… Уно шел сюда.

Муга. Ученый человек, а дерется. Срам какой.

Будах. Па-шел, старый черт, делай, что тебе хозяин велел… Да принеси пива! Я вспотел, мне нужно возместить потерю жидкости!

Муга, ворча что-то под нос, удаляется. Румата и Будах усаживаются за стол.

Румата. Как вы здесь оказались, отец Будах? Ведь вам опасно появляться в городе, дон Рэба ищет вас.

Будах. А, вздор! Мне надоело сидеть в Пьяной Берлоге.

Захотелось проветриться… Между прочим, вчера ночью мне удалось установить интереснейшую вещь. Хотя боюсь, для вас это будет не совсем…

Румата. Ничего, ничего, я с удовольствием выслушаю вас…

Входит Mуга с подносом, принимается накрывать на стол.

Будах. Вы представляете себе треугольник, у которого один угол равен четверти окружности?

Румата. Гм… Представляю.

Будах с сомнением глядит на него.

Будах. Ну, хорошо. Так вот, мне удалось доказать, что сумма численных выражений коротких сторон такого треугольника, помноженных сами на себя… Вы следите за моим рассуждением?

Румата. Самым внимательным образом.

Будах. Так вот, эта сумма в точности равна численному выражению длинной стороны, тоже помноженной на саму себя! А?

Румата (с искренним восхищением). Вы молодец, отец Будах!

Будах. Значит, вы меня все-таки поняли? В жизни еще не встречал такого толкового дворянина. Как правило, все вы — непроходимое дубьё. Впрочем, вы с самого начала показались мне личностью незаурядной… Кстати, как ваша рана?

Румата. Зажила как на собаке.

Будах. Как на собаке… Оригинальное выражение. Разрешите, мой друг… (Берет кувшин, наливает Румате и себе пиво, одним глотком осушает свой стакан и наливает снова.) Недурное пиво… О чем бишь я?

Румата. Вы говорили…

Входит Кира в костюме пажа, волосы подобраны под берет с пером. Румата машинально вскакивает, но сейчас же снова садится.

Позвольте представить вам, мой друг, этого мальчика. Мой родственник, прибыл вчера из Эстора. Зовут его… э… Уно. Я взял его к себе пажом. Уно, это отец Будах, знаменитый поэт, механик, астролог и математик… Муга, можешь идти, нам будет прислуживать Уно.

Муга уходит. Уно-Кира подходит к столу и принимается было прислуживать, но Румата останавливает ее.

Я думаю, отцу Будаху приятнее есть и пить без посторонней помощи. Садись и завтракай с нами.

Кира. Благодарю вас, господин мой… (Садится.)

Будах с благожелательным любопытством разглядывает ее.

Будах. Превосходный цвет лица. Впрочем, у вас тоже, дон Румата. Видимо, это фамильное…

Румата. Несомненно. Еще пива, отец Будах?

Будах. Охотно… Кстати, мне припомнился анекдотец… игривого такого свойства историйка…

Румата. (поспешно). Простите, мой друг, я забыл спросить вас…

Будах. Да?

Румата. Э-э… Как это… Ага, вот. Меня страшно интересует состав мази, которой вы столь блистательно залечили мою рану…

Будах. Я непременно напишу рецепт и вручу его вам, мой друг. Так вот, анекдот…

Кира. Разрешите обратиться к вам с вопросом, высоко ученый отец Будах…

Будах. Пожалуйста, дитя мое.

Кира. Как сочиняют стихи?

Будах (удивленно). М-м? Как сочиняют стихи? Ты что — грамотен? Удивительное семейство! Но с таким вопросом тебе уместнее было бы обратиться к твоему родственнику. После того как дон Румата прочел мне несколько своих стихотворений, я не позволяю себе именоваться поэтом в его присутствии.

Румата. Отец Будах, вы смущаете меня, друг мой!

Будах. Но это так, мой друг! Возьмите, например, это ваше…

За сценой вдруг слышится шум, возня, затем из-за кулис вылетает в залу как бы от сильного толчка старый Mуга, падает и катится по полу. Все вскакивают. В залу стремительно входит с обнаженной шпагой в руке командир серых штурмовиков Цупик — в узком сером мундире при белой нарукавной повязке с треххвостой свастикой. За ним вваливаются два здоровенных штурмовика с топорами наизготовку.

Румата. Какой приятный сюрприз! Никак это Цупик, бакалейщик с улицы Святого Мики?

Цупик (злобно). Придет время, я поднесу вам сюрприз еще приятнее, дон Румата. В прошлый раз я промахнулся, но уж в следующий — не промахнусь… Но хватит болтать… (Поворачивается к Будаху.) Опасный книгочей, колдун и шпион Будах, ты арестован!

Будах (с невыносимым презрением). Арестован? Я? Ах ты серая шпана, как ты смеешь так со мной разговаривать?

Он медленно надвигается на Цупика, тот пятится, выставив перед собой шпагу.

Цупик. Ну-ну-ну! Без этих… безо всяких… Проткну как кабана!

Румата, опершись ладонями на стол, с интересом наблюдает эту сцену. Кира прячется за его спину. Муга проворно отползает в другой угол залы. Штурмовики начинают обходить Будаха сзади.

Будах (продолжая надвигаться). Я тебе проткну, сукин сын… Я тебя на мыло пущу, мокрица ты мокрая…

Обходя Будаха, штурмовики оказались между ним и столом спиной к Румате. Румата хватает их сзади за загривок и со страшной силой бьет друг о друга головами. Пороняв топоры штурмовики валятся на пол. В ту же секунду Цупик делает выпад. Будах с неожиданной ловкостью отбивает шпагу левой рукой, а правой закатывает Цупику оглушительную затрещину.

Цупик кубарем катится по полу. Будах подбирает шпагу, досматривает ее.

(Презрительно.) Тупая… Тоже мне вояка! (Бросает шпагу под ноги Цупику, который уже поднялся на ноги и, пошатываясь, очумело оглядывается по сторонам.)

Румата. У вас все, господин бакалейщик? Можете идти, вы свободны.

Цупик уже пришел в себя. Он молча подбирает шпагу, сует ее в ножны и, ни на кого не глядя, идет к выходу. Штурмовики тоже поднимаются и, поддерживая друг друга, бредут за ним. На пороге Цупик останавливается и обводит всех холодным пристальным взглядом.

Цупик. Мы еще встретимся, благородные доны. Клянусь спиной святого Мики, мы еще встретимся, я надеюсь всласть побеседовать с вами, и это будет очень скоро…

Будах. Ползи, ползи отсюда, лишай серый!

Румата. Муга, вынеси им эти… инструменты, отдай с вежливостью.

Муга неохотно подбирает топоры штурмовиков и выносит их.

Будах. Ну вот, теперь настало время как следует выпить и закусить! (Возвращается к столу.)

Румата. А не кажется ли вам, мой добрый друг, что настало вам время бежать из города и скрыться?

Будах (разливая пиво). Вздор, мой друг. Я знаю этих лавочников. Пока они соберутся, да пока решатся…

Румата. Однако ваши мастерские они взяли одним ударом…

Будах. Это потому, что я их не ждал… и меня захватили сонного, а то я бы напек из них пампушек… Полно, мой благородный друг, уж не испугались ли вы их?

Румата. Испугался? Нет, разумеется. Во всяком случае, не за себя…

Будах. А за меня не бойтесь. Мечом, правда, я владею средне, но в доме, наверное, найдется что-нибудь вроде дубины… В молодости я неплохо дрался на дубинках… (Мечтательно.) Видели бы вы, как я проломил башку этому ослу, казначею Барканского монастыря! А он был ба-альшой мастер подраться! А как вы?

Румата. Что — я?

Будах. Как вы на дубинках?

Румата (бодро). Как-нибудь мы с вами попробуем. Надеюсь в грязь лицом не ударить…

Будах (Кире). А ты, дитя мое?

Кира. Я? Что вы, отец Будах… я в жизни никогда…

Румата. Он у меня очень робкий мальчик. Драться не любит.

Будах. Жаль. Напрасно. Впрочем, с таким цветом лица…

(Внезапно широко зевает.) Извините меня, мой друг. Я провел всю ночь в седле…

Румата. Понимаю, мой друг. И казню себя за недогадливость… Муга! (Звонит в колокольчик.)

Входит Муга.

Муга, постели отцу Будаху у меня в кабинете…

Будах. И принести туда кувшинчик пива… на всякий случай.

Он встает. Румата и Кира тоже встают.

Временно оставлю вас, благородные доны.

Румата. Отдыхайте, мой добрый друг.

Будах, отчаянно, с прискуливанием зевая и потягиваясь, уходит вслед за Mугой. Румата глядит ему в спину. Кира подходит и прижимается к нему.

Кира. Румата, мне страшно…

Румата. Мне тоже, маленькая…

Кира отшатывается, глядит с изумлением.

Кира. Тебе?

Румата. Да. Мне.

Кира. Ах, да… Ты все-таки боишься за отца Будаха… Он славный, веселый…

Румата. Нет, за отца Будаха я не боюсь. Он отличный вояка… и вообще… (Он прижимает к себе Киру, бормочет.) Все дорогое, что у нас есть, должно быть либо далеко на Земле, либо внутри нас. Чтобы его нельзя было отобрать у нас и взять в качестве заложника…

Кира. Что? Что ты такое говоришь?

Румата. Ничего, это я так… Ты бы тоже отдохнула… Ведь тоже ночью не спала.

Кира. Я не хочу уходить от тебя. Можно я прилягу здесь, на диване?

Румата. Конечно… Ложись, я прикрою тебя…

Кира ложится на диван. Румата достает из шкафа плащ, накрывает ее.

Кира. Сядь рядом со мной, посиди минутку… (Румата садится.) Дай руку. Вот так… Так хорошо…

Они молчат. Сцена погружается в темноту. Прожектор освещает только Румату, который сидит сгорбившись, подперев подбородок кулаком.

Румата. Дон Рэба, дон Рэба! Что же ты задумал на этот раз, цепкий и беспощадный гений посредственности? Взять Будаха. Это понятно. Будах — известный книгочей. Книгочея — на кол. С треском, с помпой, чтобы все знали. Но где же треск? Приходит командир серых штурмовиков с двумя болванами. Не мог же ты ожидать, что благородный дон позволит без боя арестовать в своем доме своего лучшего друга? Значит, что-то другое. Что? (Румата поднимается и выходит на середину залы.) Что? Значит, Будах был не целью, — а поводом. А целью был — я? Визит Цупика — разведка?

Сцена освещается. Румата поворачивается и видит: у стола кресле сидит сгорбленный монах в черной рясе с капюшоном, надвинутым налицо.

(Резко.) Кто ты такой? Кто тебя пустил?

Монах (откидывает капюшон). Добрый день, благородный Румата.

Румата. Ловко! Добрый день, славный Арата. Почему вы здесь? Что случилось?

Арата. Все как обычно. Моя крестьянская армия разбрелась, все делят землю, на юг идти никто не хочет. Герцог собирает своих недобитых латников и скоро развесит моих мужиков вверх ногами вдоль Эсторского тракта. Все как обычно.

Румата. Понятно. (Садится к столу, придвигает Арате кушанья и бутылки.) Подкрепляйтесь, Арата.

Арата. Благодарю. (Принимается за еду.) Иногда мне кажется, что мы бессильны. Я — вечный главарь мятежников, и я знаю, что вся моя сила в необыкновенной живучести… (На диване Кира приподнимается на локте, слушает. Арата не замечает этого.) Но эта сила не помогает моему бессилию. Мои победы волшебным образом оборачиваются поражениями. Мои боевые друзья становятся врагами, самые храбрые бегут, самые верные предают или умирают. И нет у меня ничего, кроме голых рук, а голыми руками не достанешь раззолоченных свиней, сидящих за крепостными стенами… (Отодвигает тарелку, выпивает стакан вина.) Спасибо, благородный Румата.

Румата. Как вы здесь очутились?

Арата. Приплыл с монахами.

Румата. Вы с ума сошли. Вас же так легко опознать…

Арата. Только не в толпе монахов. Половина из них юродивые или увечные, как я. Калеки угодны богу. (Усмехается, глядя Румате в лицо.)

Румата. Ну, хорошо. И что вы намерены здесь делать? Свести счеты с доном Рэбой?

Арата. Счеты? (Смотрит на свои пальцы.) Да, он вырвал мне ногти в своей канцелярии… Но мало ли с кем у меня есть счеты? С генеральным прокурором Соана — он выжег мне клеймо на лбу… (Касается лба ладонью.) С каким-то бароном из метрополии — он выбил мне глаз булавой в битве под Эстором… (Касается пустой правой глазницы.) С герцогом Убанским — у меня горб от его железных палок… Нет, дело не в моих счетах. Но дон Рэба зарвался. Не пройдет и года, как здешний люд полезет из своих каморок с топорами — драться на улицах с серыми. И поведу их я, чтобы они били тех, кого надо, а не друг-друга и всех подряд.

Румата. Вам понадобятся деньги.

Арата. Да, как обычно. И оружие… (Вкрадчиво.) Дон Румата, помните, после чудесного спасения на ваших крыльях, вы рассказали о себе… показали даже в небе звездочку, откуда вы к нам явились… Признаться, я был огорчен. Я ненавижу попов, мне было горько, что их лживые сказки оказались правдой. Но бедному мятежнику надлежит извлекать пользу из любых обстоятельств. Попы говорят, что боги владеют молниями… (Румата вздрагивает.) Дон Румата, мне очень нужны ваши молнии, чтобы разбивать крепостные стены.

Пауза.

Румата. Это невозможно. У меня… у меня нет молний.

Арата (спокойно). Тогда дайте мне ваши крылья…

Румата молчит.

Ладно, мы еще вернемся к этому разговору… (Поднимается.)

Мне пора, благородный дон. Спасибо за угощение.

Румата молча достает из стола мешок с деньгами, протягивает Арате. Тот так же молча прячет мешок за пазуху и поворачивается, чтобы идти.

Румата. Кстати… вы говорите, что приплыли с монахами…

Арата останавливается.

Арата. Да.

Румата. Монахи, монахи… За последнее время их стало заметно больше в городе…

Ар а т а. Вы думаете… (Быстро.) Это точно?

Румата. Что бы это могло значить?

Несколько секунд они молча глядят друг на друга. Затем Арата надвигает капюшон.

Арата. Попробую выяснить… Счастливо оставаться, дон Румата. (Выходит.)

Румата глядит ему вслед, затем оборачивается и видит, что Кира сидит на диване и во все глаза смотрит на него. Он быстро подходит, садится рядом.

Румата. Проснулась, маленькая?

Кира. Я не спала… Румата, я все слышала!

Румата. Что ты слышала?

Кира. Румата, это правда? Ты правда бог с далекой звезды?

Румата. Ну что ты, дурочка, какой же я бог?

Кира. Но он говорил…

Румата. Ты не поняла. Это было иносказание…

Кира. Но ведь он…

Румата. И про молнии, и про крылья… Это он все в духовном смысле… Крылья души, молнии мысли, звезды надежды…

Кира ложится навзничь, смотрит в потолок.

Кира. Иногда я не могу понять, почему ты не бьешь меня.

Румата (растерянно). То есть как это — почему не бью? Разве тебя можно бить?

Кира (не слушая). Ты не просто добрый, хороший человек. Ты еще и очень странный человек. Ты действительно словно архангел. Без иносказаний… Когда ты со мной, я делаюсь смелой. Сейчас вот я смелая… И я спрашиваю: ты — не сейчас, а потом, когда все уладится — расскажешь мне о себе?

Пауза.

Румата. Да. Когда-нибудь я расскажу тебе все, маленькая.

Кира. Я буду ждать. А сейчас, если можно, поцелуй меня…

Румата наклоняется над ее лицом, целует. Она обнимает его за шею, и вдруг за окнами залы возникает многоголосый вой. Слышится залп из мушкетов, еще один залп, окна озаряются багровыми бликами. Румата вскакивает, подбегает к окну, всматривается. Поворачивается к Кире.

Румата. Похоже, дело дрянь. Быстро, беги в свою комнату… Муга!

Вбегает растерянный Муга.

Бегом, бери ее, полезайте на чердак, уходите по крышам…

Кира. Румата!

Румата. Спокойно, маленькая, спокойно… возьми себя в руки… Муга, что же ты стоишь, как столб? Бегите, я прикрою…

(Он торопливо достает из стола пистолет, хватает со стены шпагу.) Кира, за меня не бойся! Я…

Множественный грохот сапог раздается под окнами. Крики:

— Ломай дверь!

— Открывай, именем короля!

— Давай лестницы! К окнам!

Румата. Поздно. Ну, хорошо, сделаем все, что можем.

Что-то с треском рушится за сценой, в залу вбегают штурмовики во главе с Цупиком. Распахивается окно, на подоконник взбираются штурмовики.

Румата стоит, загородившись столом, угрожая шпагой и пистолетом.

Румата. Назад!

Штурмовики, выстроившись вокруг него полукругом, останавливаются. Цупик направляет на Румату пистолет.

Цупик (задыхаясь). Дон Румата! Вы арестованы. Отдайте оружие.

Румата (оскорбительно смеется). Возьмите!

Цупик. Взять его!

Штурмовики разом кидаются на Румату.

Кира. Боже мой! Румата! Оставьте его, вы, подлые люди.

Несколько секунд длится свалка. Румату не видно за спинами.

Слышатся вскрики, задавленные вопли, шумные вдохи и выдохи.

Затем штурмовики откатываются. Румата, слегка встрепанный, стоит на прежнем месте со шпагой в руке. Возле него на полу валяются несколько топоров. Двое штурмовиков со стонами, держась за ушибленные места, отползают в сторону.

Румата. Сунетесь еще раз — буду отрубать руки! А ну, прочь отсюда!

В зале появляется Будах со здоровенной доской в руках.

Будах. Держитесь, благородный Румата! Мы сейчас славно отделаем эту серую сволочь!

И тут Цупик одним прыжком подскакивает к Кире, хватает ее за плечо и упирает ствол пистолета ей в бок.

Цупик. Только троньтесь с места, и я продырявлю кишки этой девке в штанах!

Будах и Румата замирают.

Румата. Отпусти ее бакалейщик!

Цупик (злорадно хихикнув). Ей и со мной хорошо, благородный дон.

Штурмовики регочут.

Будах. Благородный Румата!

Румата. Подлец…

Кира. Бей их, Румата! (Пытается вырваться.) Не давайся им в руки! Они убьют тебя!

Цупик. Не дергайся, тварь!

Кира. Бей их! Бей! Забудь про меня! Я тебя…

Цупик стискивает ей горло, и она замолкает, запрокинув го лову.

Цупик (злобно). Бросайте оружие. Считаю до трех, затем стреляю. Ну? Раз…

Румата бросает шпагу. Будах, поколебавшись, бросает свою доску. В залу в сопровождении двух монахов в черных рясах и с капюшонами, надвинутыми на лица, входит дон Рэба — небольшой, полненький, в сером мундирчике.

Рэба. Ну, что тут у вас? Закончили? Свяжите их.

Штурмовики осторожно приближаются к Румате и Будаху, на ходу разматывая веревки.

ЗАНАВЕС

На темной сцене в луче прожектора сидит, привалившись спиной к стене, связанный Румата — без камзола, в разорванной сорочке.

Румата. Я просчитался. Ах, как я просчитался! Мне надо было убить их!

Голос Кондора (гулко, из тьмы). Кого?

Румата. Этих мерзавцев. Дона Рэбу. Бакалейщика Цупика.

Голос Кондора. За что?

Румата. Они убивают все, что мне дорого…

Голос Кондора. Они не ведают, что творят.

Румата. Они ежедневно, ежечасно убивают будущее!

Голос Кондора. Они не виноваты. Они — дети своего века.

Румата. То есть они не знают, что виноваты? Но мало ли чего они не знают! Я, я знаю, что они виноваты!

Голос Кондора. Тогда будь последовательным. Признай, что придется убивать многих.

Румата. Не знаю, может быть, и многих. Одного за другим. Всех, кто поднимает руку на будущее…

Голос Кондора. Это уже было. Травили ядом, бросали самодельные бомбы в царей. И ничего не менялось…

Румата. Нет, менялось! Так создавалась стратегия революции!

Голос Кондора. Нам не надо создавать стратегию революции, мы владеем ею в совершенстве, она перешла к нам от великих предков наших, первых коммунаров! А тебе хочется просто убивать!

Румата. Да, хочется.

Голос Кондора. А ты умеешь?

Румата молчит.

Мы пришли сюда, чтобы помочь этому человечеству, а не для того, чтобы утолять свой справедливый гнев. Если ты слаб, уходи. Возвращайся домой. В конце концов, ты не ребенок, ты знал, на что идешь.

Пауза.

Румата (тихо). А Кира? А Будах? А мятежный Арата?

В кругу света появляются двое монахов. Молча и бесшумно они поднимают Румату, в ту же секунду сцена освещается. Зала в доме Руматы, обстановка прежняя, только за столом в креслах восседают дон Рэба и Цупик, а позади них — двое штурмовиков с топорами. За окнами — ночь, озаряемая колеблющимися отблесками пожаров. Монахи ставят Румату перед столом и, отступив, застывают рядом со штурмовиками.

Рэба. А вот и благородный дон Румата! (Цупик злорадно скалится.) Наш старый и весьма последовательный недруг.

Цупик. Раз недруг — повесить!

Рэба. Что ж, пожалуй…

Цупик. Или еще лучше — сжечь. Нужно сохранять у черни уважительное отношение к сословиям. (Хихикает.) Все-таки отпрыск древнего рода…

Рэба. Хорошо, договорились. Сжечь.

Цупик. Впрочем, дон Румата может облегчить свою участь. Вы меня понимаете, дон Рэба?

Рэба. Признаться, не совсем…

Цупик. Имущество! Руматы — сказочно богатый род!

Рэба. Вы, как всегда, правы, почтенный Цупик. Что ж, тогда начнем по всей форме…

Румата. Развяжите мне руки.

Цупик вздрагивает, отчаянно мотает головой.

Рэба. А? (Смотрит на Цупика.) Я вас понимаю, почтенный. Но если принять некоторые меры предосторожности…

Развяжите ему руки.

Один из монахов неслышно подскакивает к Румате и развязывает его. Цупик поспешно достает из-под стола и кладет перед собой два пистолета.

Румата (растирая затекшие руки). Предупреждаю, его величество будет поставлен в известность об этом безобразии. Самоуправное вторжение в дом благородного дворянина…

Рэба. Его величеству об этом известно. Собственно, мы здесь действуем по королевскому приказу…

Цупик (злорадно). Вот так-то, благородный дон!

Рэба. Итак, начнем. Ваше имя, род, звание?

Румата. Румата, из рода Румат Эсторских, благородный дворянин до восемнадцатого предка… (Он оглядывается, садится на диван, продолжая массировать кисти рук.)

Цупик, засопев, поворачивает к нему стволы пистолетов.

Рэба. Сколько вам лет?

Румата. Двадцать два года.

Рэба. Когда прибыли в нашу страну?

Румата. Год назад.

Рэба. С какой целью?

Румата. Ознакомиться с состоянием наук и искусств в этом городе.

Рэба. Странная цель для молодого человека вашего положения.

Румата. Мой каприз.

Рэба. Вы уверены?

Румата. Как в самом себе.

Рэба. Мы хотим правды! Одной только правды.

Румата. Ага… А мне показалось…

Рэба. Что вам показалось?

Румата. Мне показалось, что вы хотите прибрать к рукам мое родовое имущество. Не представляю, каким образом вы надеетесь его получить?

Цупик. А дарственная? А дарственная?

В эту секунду, совершенно неожиданно для Руматы, за спинами Рэбы и Цупика происходит следующее. Монахи одновременно бьют своих соседей-штурмовиков чем-то тяжелым по головам, подхватывают тела и бесшумно уволакивают их из залы, а на их место сейчас же становятся двое новых монахов.

Цупик (торжествующе). Ну, что вы молчите, дон Румата? А насчет дарственной?

Румата (с наглым смехом). Ты дурак, Цупик… Сразу видно бакалейщика. Тебе, конечно, невдомек, что майорат не подлежит передаче в чужие руки…

Разъяренный Цупик хватается за пистолеты.

Рэба (строго). Вам не следует разговаривать в таком тоне.

Румата. Вы хотите правды? Вот вам правда, истинная правда и только правда: ваш Цупик — дурак и бакалейщик.

Цупик (сдерживаясь). Что-то мы отвлеклись, как вы полагаете, дон Рэба?

Рэба. Вы как всегда правы, почтенный Цупик. Ну-с, так вы богаты, благородный дон?

Румата. Я мог бы скупить весь ваш город, но меня не интересуют помойки…

Рэба (со вздохом). Мое сердце обливается кровью. Обрубить столь славный росток столь славного рода! Это было бы преступлением, если бы не вызывалось государственной необходимостью.

Румата. Поменьше думайте о государственной необходимости и побольше думайте о собственной шкуре…

Рэба. Вы правы. (Он поднимает руку, щелкает пальцами.)

Монахи за его спиной мгновенно и бесшумно смыкаются над все еще грозно хмурящим брови Цупиком, хватают его и заворачивают руки к лопаткам.

Цупик (кривясь от боли). Ой-ёй-ёй-ёй!..

Рэба. Скорее, скорее, не задерживайтесь…

Монахи выволакивают отчаянно брыкающегося и вопящего Цупика из залы. Слышится тяжелый удар, и вопль обрывается. Двое новых монахов бесшумно появляются и становятся за спиной дона Рэбы. Рэба встает, осторожно спускает курки пистолетов и прячет их под стол.

Рэба (довольно улыбаясь). Как я их? А? Никто и не пикнул… У вас, я думаю, так не могут…

Румата молчит.

Да-а… Хорошо! Ну что ж, а теперь поговорим, дон Румата… А может быть, не Румата? И может быть, даже и не дон? А? (Выжидает секунду, затем тычет большим пальцем себе через плечо.) При них можно говорить свободно, они не знают языка… Ну?

Румата. Я вас слушаю.

Рэба. Вы не дон Румата. Вы самозванец. Капитан пиратской галеры Кэу показал под пыткой, что Румата Эсторский был зарезан полтора года назад и пошел на корм рыбам. И святые давно упокоили его мятежную и, прямо скажем, не очень чистую душу. Вы как, сами признаетесь, или вам помочь?

Румата. Сам признаюсь. Меня зовут Румата Эсторский, и я не привык, чтобы в моих словах сомневались.

Рэба (зловеще). Я вижу, что нам придется продолжить разговор в другом месте.

Румата. У вас что, геморрой, дон Рэба?

Рэба вздрагивает и выпрямляется.

Вам следует обратиться к отцу Будаху. Отличный специалист.

Рэба. Итак, вы отказываетесь признаться.

Румата. В чем?

Рэба. В том, что вы самозванец.

Румата. Почтенный Рэба, такие вещи доказывают. Ведь вы меня оскорбляете!

Рэба. Мой дорогой дон Румата! Простите, пока я буду называть вас этим именем. Так вот, я никогда ничего не доказываю. Доказывают у меня в канцелярии. Для этого я содержу опытных, хорошо оплачиваемых специалистов, которые могут доказать все, что угодно. Вы понимаете меня? Известное количество крови, содранная кожа, обугленное мясо, ломаные кости… Посудите сами: зачем мне доказывать то, что я и так знаю? (Помолчав.) Дон Румата, признание ничем вам не грозит…

Румата. Мне не грозит. Оно грозит вам.

Пауза.

Рэба. Хорошо. Видимо, начать придется все-таки мне. Давайте посмотрим, в чем замечен дон Румата Эсторский за год своей загробной жизни в нашем королевстве. А вы потом объясните мне смысл всего этого. Согласны?

Румата. Мне бы не хотелось давать опрометчивых обещаний. Но я с интересом вас выслушаю.

Рэба. Мною были предприняты некоторые действия против так называемых книгочеев, ученых и прочих бесполезных и вредных для королевства людей. Эти акции встретили некое странное сопротивление. Кто-то неведомый, но весьма энергичный выхватывал у меня из-под носа и прятал самых важных, самых отпетых и отвратительных преступников — безбожного астролога Багира, преступного алхимика Синду, мерзкого памфлетиста Цурэна и иных, рангом поменьше. Кто-то похищал, спасая от справедливого уничтожения, богохульные библиотеки, развращающие картины, отвратительные астрологические и химические приборы. Кто он?

Румата. Продолжайте.

Рэба. Кто-то при поистине фантастических обстоятельствах, заставляющих вспомнить о враге рода человеческого, освободил из-под стражи чудовище разврата и душегуба, атамана крестьянских бунтов Арату Горбатого, и тот сейчас же пошел гулять по восточным областям метрополии, обильно проливая благородную кровь… Ну?

Румата. Верю. Он сразу показался мне решительным человеком.

Рэба. Ага! Вы признаётесь?

Румата (удивленно). В чем?

Пауза.

Рэба. Я продолжаю. На спасение этих растлителей душ вы, дон Румата, по моим очень неполным подсчетам, потратили не менее пуда золота… Ваше золото! (Он выхватывает из-за пазухи кошелек и высыпает на стол звонкие золотые кружочки.) Одного этого золота достаточно было бы, чтобы сжечь вас на костре! Это дьявольское золото! Человеческое искусство не в силах изготовить металл такой чистоты!

Румата. Вот тут вы молодец. Этого я не учел.

Рэба. И вообще вы ведете себя очень неосторожно, дон Румата. Я все время так волновался за вас… Вы такой дуэлянт, такой задира! Три десятка дуэлей за год! Три десятка блистательных побед! И ни одного убитого… вывихнутые руки, царапины на задних частях, синяки от ударов плашмя не в счет… Вы — мастер. Вы, несомненно, продали душу дьяволу, ибо только в аду можно научиться этим невероятным, сказочным приемам боя. Я готов даже допустить, что это умение было дано вам с условием не убивать. Хотя трудно представить себе, зачем дьяволу понадобилось такое условие…

Румата. Довольно. Хватит пустой болтовни.

Дон Рэба замолкает, дрожащей рукой утирает вспотевшее лицо. Где моя невеста? Где Будах?

Рэба (хихикнув). В надежном месте, разумеется.

Румата. Не морочьте мне голову. Где они? Немедленно доставьте их сюда!

Рэба. Ну зачем же так срочно? Мне они самому нужны. Геморрой, знаете ли… Другие старческие слабости… Признаться, ваша… гм… невеста — она, знаете ли, штучка! А? Шельмочка этакая! Цупика, знаете ли, — нехорошо говорить дурно о покойниках, но это был очень жестокий человек, — за нос укусила, представляете?

Румата вскакивает. Дон Рэба тоже поднимается. Монахи за его спиной делают шаг вперед и направляют на Румату стволы мушкетов.

Румата (бешено). Слушайте, Рэба! Я с вами не шучу! Если с Кирой или Будахом что-нибудь случится, вы подохнете, как собака! Я раздавлю вас.

Рэба. Не успеете.

Румата. Вы дурак, Рэба. Вы опытный интриган, но вы ничего не понимаете. Никогда в жизни вы еще не брались за такую опасную игру, как сейчас. И вы даже не подозреваете об этом…

Рэба (пятясь, плаксиво). Ну что вы, в самом деле… Сидели, разговаривали. Да живы они, целы и невредимы, ваша девчонка и Будах. Он меня еще лечить будет… Сидят под стражей в подвале. Будах, поди, бочонок эсторского почал…

Румата. Давайте их сюда! Не сердите меня и перестаньте притворяться! Вы же меня боитесь. И правильно делаете.

Рэба (взволнованно, плюясь слюной). Мальчишка! Я никого не боюсь! Это я могу раздавить тебя, как пиявку!

Слышится множественный грохот копыт. За окнами проплывают силуэты всадников с копьями. Рэба кидается к окну.

Смотри!

Румата идет к окну, монахи-мушкетеры следуют за ним.

Пр-рошу! Смиренные дети господа нашего, конница Святого ордена! Вы говорили, кажется, о короле? Короля больше нет! Слабый монарх отрекся от престола и отдался под власть Святого Ордена! И армия его святейшества высадилась в порту для подавления варварского бунта возомнивших о себе лавочников. Святой Орден владеет городом и страной, отныне областью Ордена!..

Румата. Вот это провокация!

Рэба. Мы еще не знакомы. Позвольте представиться: наместник Святого Ордена в королевстве, епископ и боевой магистр раб божий Рэба!

Румата. Эх, историки, так вас и не так… Можно же было догадаться: там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные…

Рэба. Что? (После паузы.) Ну? Все еще молчите?

Румата (брезгливо). Я устал. Я хочу спать. Я хочу помыться в горячей воде и смыть с себя кровь и слюни ваших головорезов. Убирайтесь отсюда и дайте мне покой.

Рэба (кричит, указывая в окно). Их двадцать тысяч!

Румата. Немного потише, пожалуйста. И запомните, Рэба, я вижу вас насквозь. Вы хоть и епископ, но все равно всего лишь грязный предатель и неумелый дешевый интриган… Я вас ненавижу, учтите это. Я согласен вас терпеть, но вам придется научиться вовремя убираться с моей дороги. За каждую подлость по отношению ко мне или моим друзьям вы ответите головой. Вы поняли меня?

Рэба. Послушайте, дон Румата… Я тоже вижу вас насквозь. Ведь чего хотите вы? Того же, что и я. Власти! Безграничной власти! Так давайте разделим с вами власть, а? Давайте разумно считаться друг с другом!

Румата. У меня на родине есть такая притча. Ворона спросила орла: «Для чего ты летаешь на такой страшной высоте?» — «Просто я люблю парить в синем небе», — ответил орел. «Врешь, — сказала ворона. — Там наверняка полным-полно дождевых червей…» Где уж вам понимать меня, Рэба…

Рэба. Я хочу одного. Я хочу, чтобы вы были при мне, дон Румата. Я не могу вас убить. Не знаю, почему, но не могу.

Румата. Боитесь.

Рэба. Ну и боюсь! Может быть, вы дьявол. Может быть, сын бога. Кто вас знает? Я даже не пытаюсь заглянуть в пропасть, которая вас извергла. У меня кружится голова, и я чувствую, что впадаю в ересь… (Кричит.) Но я тоже могу убить вас! В любую минуту! Сейчас! Завтра! Вчера! Вы это понимаете?

Румата. Это меня не интересует.

Рэба. А что же? Что вас интересует?

Румата. А меня ничего не интересует. Я развлекаюсь. Я не дьявол и не бог, я — кавалер Румата Эсторский, веселый благородный дворянин, обремененный капризами и предрассудками и привыкший к свободе во всех отношениях. Запомнили?

Рэба (утирает лицо платочком и приятно улыбается). Я ценю ваше упорство. В конце концов, вы тоже стремитесь к каким-то идеалам. И я уважаю эти идеалы, хотя и не понимаю их… а может быть, когда-нибудь и пойму. Я — человек широких взглядов, я вполне могу представить себе, что когда-нибудь стану работать с вами плечом к плечу…

Румата. Там видно будет. А сейчас я очень прошу вас, господин епископ. Освободите мой дом. Повторяю, я очень устал.

Рэба. Сию минуту… Действительно, мне пора в канцелярию. Вы — счастливец, будете отдыхать и нежиться в кругу друзей, а мне — увы! — предстоит столько забот…

Он достает свисток и издает три пронзительных трели. Слышится топот, монахи в черных рясах, с надвинутыми капюшонами, вооруженные пиками и мушкетами, пробегают через залу и скрываются за выходной дверью.

А вот и ваши друзья!

Входят Кира, Будах и старый Муга. Кира молча бросается Румате на шею. Будах, в изодранном камзоле, слегка пошатывается и опирается на плечо Муги, который и сам нетвердо стоит на ногах.

Румата (бормочет, лаская Киру). Кира, девочка моя… маленькая моя…

Рэба. Ну, я оставляю вас. Счастливого отдыха.

Румата. Отдыхать вряд ли придется. Я сегодня же увезу отца Будаха из города. А то вы с вашим геморроем…

Рэба. Ну что вы. Что вы… мы же договорились… Откланиваюсь.

Рэба выходит. За сценой слышится ржание коней, затем удаляющийся цокот копыт.

Будах. Вот это приключение! Ничего не понимаю!

Румата (протягивает к нему руку). Мой бедный друг!

Будах. Бедный? Ничего я не бедный… Просто у вас в погребе оказался бочонок… Кстати, мой друг, у вас отличные маринованные грибы, а уж окорок копченый — превыше всех похвал… Но ваша девочка, ваша Кира! Подите сюда, дитя мое!

(Отрывает Киру от Руматы и звучно целует ее в лоб.)

Муга. Дозвольте к ручке… (Целует Кире руку.)

Румата. Да что произошло?

Будах. Вы не поверите, мой благородный друг. Нас связали и всех троих швырнули в погреб. Ну, там были всякие эксцессы… Нас с Мугой лупили, как в барабан. Этот подлец… Цупик, кажется?… полез к Кире, она его укусила, ей тоже вломили. Да… Потом оставили в покое, ушли. Сидим в темноте. Слушайте, мой друг, у меня ужасная жажда от этого окорока…

Муга. Сию минуту… (Уходит, покачиваясь.)

Будах. Да, сидим в темноте, готовимся к бесславной гибели… И вдруг, представьте, я чувствую, что меня кто-то грызет!

Румата. Вас, мой друг?

Будах. То есть, не совсем меня, конечно… Но я чувствую… Короче говоря, эта наша прелесть, эта наша ласточка… Подите сюда, дитя мое! (Снова отрывает Киру от Руматы и звучно целует ее в щеку.) Одним словом, она перегрызла на мне веревки! Ну, тут уж пошло другое дело. Я освободился от пут, развязал ее и Мугу, и мы стали готовиться к драке…

М у га (входит с кувшином). Извольте, отец Будах.

Будах. Благодарю тебя, друг мой. (Залпом выпивает кувшин.) О чем бишь я? Ну, ждем. Тянется время. Вы знаете, как тянется время в темноте, мой друг? И тут наша красавица… Подойдите сюда, дитя мое!

Румата. Вы так избалуете ее, мой друг. (Отстраняет руки Будаха.)

Будах. Да? Гм… Ну, хорошо. В общем, она нашла в погребе бочонок пива, окорок, грибы и еще что-то… Стыд и позор тебе, Муга, это было твое дело!

Муга. Я был убит горем и ничего не соображал…

Будах. Так или иначе, мы основательно подкрепились, и тут дверь распахивается. Я схватил бочонок, чтобы проломить башку первому же негодяю, но… этого негодяя бросают к нам с уже проломленной головой. Вы представляете, дон Румата?

Румата. Продолжайте…

Будах. За несколько минут какие-то монахи накидали нам в погреб десяток дохлых штурмовиков, после чего снова заперли дверь.

Муга. Я чуть не помер от страха.

Будах. Да, это было неприятное соседство. Я совершенно потерял аппетит и мог только пить. А потом дверь снова открыли, гаркнули: «Выходи! Свободны!», и мы перелезли через трупы и вышли. Так что же произошло все-таки?

Румата (устало). Повторилась история с капитаном Рэмом.

Будах. Простите, не понял.

Румата. Да ничего особенного. Дон Рэба спровоцировал серые роты на мятеж, ввел в город войска Святого Ордена и перерезал штурмовиков, а короля низложил. Сейчас он во главе королевства.

Пауза.

Будах. Ловкая скотина. Такого даже я не ожидал от него… Ну, а как уцелели вы, мой друг? И мы тоже?

Румата. Я договорился с доном Рэбой. Временно, во всяком случае. Вам надлежит сегодня же покинуть город, отец Будах. Я отвезу вас.

Будах. Но мой благородный друг!..

Румата. Сейчас ни слова, мой друг. Идите все, приведите себя в порядок. Муга, обед через час… вернее, завтрак.

Сцена погружается в темноту. Только окна светятся розовым рассветом. На фоне одного из окон — черный силуэт Руматы. Слышится карканье ворон.

Румата. Город поражен невыносимым ужасом. Солнце озаряет пустынные улицы, дымящиеся развалины, содранные ставни, взломанные двери. Кроваво сверкают в пыли осколки стекол. Неисчислимые полчища ворон спустились на город, как на чистое поле. На площадях и перекрестках по двое и по трое торчат всадники в черном — медленно поворачиваются в седлах, поглядывая сквозь прорези в глухих черных шлемах. С наспех врытых столбов свисают на цепях обугленные тела над погасшими углями. Кажется, что ничего живого не осталось в городе — только орущие вороны и деловитые убийцы в черном…

Румата поворачивается и идет в луче прожектора к авансцене, останавливается лицом к зрительному залу.

В будущих учебниках истории этой планеты ученики прочтут: «В конце года Воды — такой-то и такой-то год по новому лето исчислению — центробежные процессы в древней Империи стали значимыми. Воспользовавшись этим, Святой Орден, представлявший, по сути, интересы наиболее реакционных групп феодального общества…» А как пахли горящие трупы на столбах, вы знаете? А вы видели женщин со вспоротыми животами, лежащих в уличной пыли? А вы видели города, в которых люди молчат и кричат только вороны? Вы, еще не родившиеся девочки и мальчики за партами в шкодах грядущей Коммунистической Республики Гиганды?

Прожектор гаснет. Сцена освещается: Зала в доме Руматы.

Всё более или менее прибрано, в креслах и на диване сидят Кира.

Румата и Будах, умытые, причесанные, хорошо одетые.

Будах. Когда торжествуют серые, к власти приходят черные. Да. Отличная мысль. Поздравляю, дон Румата.

Румата. Мысль, в общем, банальная. Но она в какой-то степени отражает закономерности движения нашего мира.

Будах. До чего же ловко научились выражаться эти дворяне! Не обижайтесь, мой друг. Мне очень приятно, что вы совершенно самостоятельно пришли к выводу о существовании закономерностей в нашем мире. Оно свидетельствует в свою очередь о совершенстве мира, не так ли?

Румата (удивленно). Неужели вы серьезно считаете этот мир совершенным? После ваших бесед с доном Рэбой, после погреба с трупами…

Будах. Мой молодой друг, ну конечно же! Мне многое не нравится в мире, многое я хотел бы видеть другим… Но что делать? В глазах высших сил совершенство выглядит иначе, чем в моих…

Румата. А что если бы можно было изменять высшие предначертания?

Будах. На это способны только высшие силы…

Румата. Но все-таки представьте себе, что вы бог…

Кира вздрагивает и прижимается лицом к плечу Руматы.

Будах (смеется). Если бы я мог представить себя богом, я бы стал им!

Румата. Ну, а если бы вы имели возможность посоветовать богу?

Будах. У вас богатое воображение, мой дорогой друг. Это хорошо.

Румата. Вы мне льстите… Но что же вы все-таки посоветовали бы всемогущему? Что, по-вашему, следовало бы сделать всемогущему, чтобы вы сказали: вот теперь мир добр и хорош?

Будах, посмеиваясь и покачивая головой, встает и проходится по зале.

Будах. Что ж, извольте. Я сказал бы всемогущему: «Создатель, я не знаю твоих планов, но захоти сделать людей добры ми и счастливыми. Так просто этого достигнуть! Дай людям вволю хлеба, мяса и вина, дай им кров и одежду. Пусть исчезнут голод и нужды, а вместе с тем и все, что разделяет людей».

Румата. И это всё?

Будах. Вам кажется, что этого мало?

Румата. Бог ответил бы вам: «Не пойдет это на пользу людям. Ибо сильные вашего мира отберут у слабых то, что я дал им, и слабые по-прежнему останутся нищими».

Будах. Я бы попросил бога оградить слабых. «Вразуми жестоких правителей», — сказал бы я.

Румата. Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют силу, и другие жестокие заменят их…

Будах останавливается и снова садится.

Будах. Накажи жестоких! Чтобы неповадно было сильным проявлять жестокость к слабым!

Румата. Человек рождается слабым. Сильным он становится, когда нет вокруг никого сильнее его. Когда будут наказаны жестокие из сильных, их место займут сильнейшие из слабых. Тоже жестокие. Так придется карать всех, а я не хочу этого.

Будах. Тебе виднее, всемогущий. Сделай тогда просто так, чтобы люди получили все и не отбирали друг у друга то, что ты дал им.

Румата. И это не пойдет людям на пользу. Ибо когда получат они все даром, без трудов, из рук моих, то забудут труд и обратятся в моих домашних животных, которых я вынужден буду впредь кормить и одевать вечно.

Будах. Не давай им всего сразу! Давай понемногу, постепенно!

Румата. Постепенно люди и сами возьмут все, что им понадобится.

Будах (чешет в затылке). Да, я вижу, это не так просто. Я как-то не думал о таких вещах… Кажется, мы с вами, мой друг, перебрали всё. Впрочем, есть еще одна возможность. Сделай так, чтобы больше всего люди любили труд и знание, чтобы это стало единственным смыслом их жизни!

Румата. Я мог бы сделать и это. Но можно ли лишать человечество его истории? Можно ли подменять одно человечество другим? Это же все равно, что стереть это человечество с лица планеты и создать на его месте новое…

Будах. Понятно… Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или, еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.

Румата (медленно). Сердце мое полно жалости. Я не могу этого сделать.

Пауза.

Кира отшатывается от Руматы и закрывает лицо руками.

Будах медленно поднимается из кресла.

Будах. Слушайте, дон Румата… Я хотел бы…

Торопливо входит старый Муга, что-то шепчет Румате на ухо. Тот встает.

Румата. Все готово, отец Будах, мой благородный друг. Вам пора.

Будах. Хорошо. Я иду. Но вы…

Румата. Я много бы дал, чтобы проводить вас…

Будах. Ни в коем случае. Давайте прощаться. Подите сюда, дитя мое.

Румата смеется. Кира подходит к Будаху и целует его.

Румата. До свидания, мой друг. Муга, проведешь отца Будаха до Зеленой бухты, сядешь вместе с ним на галеру и перевезешь через залив. Потом вернешься. Вот деньги. (Протягивает Муге кошелек с деньгами.)

Муга. Будет исполнено.

Румата (достает из-под стола пистолеты). Возьми, Муга, и в случае чего — бей без пощады…

Будах. К чертям. Муга стар. Дайте-ка их сюда. (Забирает оружие.) Уж я-то не промахнусь. Ах, дон Румата…

Румата. Прощаемся. Да, минутку… (Отводит Будаха на авансцену, шепотом.) Вот одна идея. Обратите внимание, отношение длины окружности к ее радиусу должно быть числом постоянным…

Будах. Как? Отношение длины к радиусу окружности… Слушайте, дон Румата!..

Румата. Пора, мой добрый друг. Ступайте.

Они обнимаются. Будах, засовывая на ходу пистолеты за пояс, уходит следом за Mугой. Румата и Кира остаются одни. Он садится на диван, Кира ложится, положив голову ему на колени.

Кира. Ты, наверно, очень хочешь спать. Ты спи.

Румата. Нет-нет, ты говори, я слушаю…

Кира. Ты сейчас заснешь, я знаю…

Румата. Я все равно слушаю. Я, правда, очень устал, но еще больше я соскучился по тебе. Мне жалко спать, маленькая…

Кира. Давеча я прибирала твой кабинет. Нашла одну книгу, отца Гура сочинение. Там про то, как благородный принц полюбил прекрасную, но дикую девушку из-за гор. Она была совсем дикая и думала, что он бог, и все-таки очень любила его. Потом их разлучили, и она умерла от горя.

Румата. Это замечательная книга.

Кира. Я даже плакала. Мне все время казалось, что это про нас с тобой.

Румата. Да, это про нас с тобой. И вообще про всех людей, которые любят друг друга. Только нас не разлучат…

Кира. Ты увезешь меня отсюда?

Румата. Обязательно.

Кира. И я все буду знать?

Румата. Конечно, маленькая. Я увезу тебя в чудесный город Ленинград…

Кира. Ле-нин-град…

Румата. Я сам поведу корабль. А ты будешь сидеть рядом, и я буду все тебе объяснять. И ты будешь…

В залу входит черный монах в рясе с надвинутым капюшоном. Румата вскакивает, хватает шпагу.

Румата. Стой, сукин сын!

Монах. Осторожно с железом, благородный дон Румата. Это опять я.

Румата. Арата? Вы?

Арата. Я. У меня срочное дело.

Румата нерешительно поворачивается к Кире.

Ничего. Девушка нам не помешает. А может быть, и поможет.

Румата. Садитесь, благородный Арата.

Они садятся. Кира на диване во все глаза разглядывает их.

Арата. Вы знаете, что творится в стране?

Румата. (мрачно). Представляю…

Арата. Такого даже я никогда не видел. Трупы, трупы, трупы… людишек режут, распинают и жгут прямо на улицах…

(Пауза.) Дон Румата, почему вы не хотите помочь мне?

Румата. Одну минутку. Прошу прощения, но я хотел бы знать, как вы проникли в дом.

Арата. Это неважно. Никто, кроме меня, не знает этой дороги. Не уклоняйтесь, дон Румата. Почему вы не хотите дать мне вашу силу?

Румата. (устало). Не будем говорить об этом.

Арата. Нет, мы будем говорить об этом! Я не звал вас. Я никогда никому не молился. Вы пришли ко мне сами. Или бог просто решил позабавиться?

Румата. Вы не поймете меня. Я вам двадцать раз пытался объяснить, что я не бог — вы так и не поверили. И вы не поймете, почему я не могу помочь вам оружием…

Арата. У вас есть молнии?

Румата. Я не могу дать вам молнии.

Арата. Я хочу знать: почему?

Румата. Я повторяю: вы не поймете.

Арата. А вы попытайтесь объяснить.

Румата. Что вы собираетесь делать с молниями?

Арата. Я выжгу черную и золоченую сволочь, как клопов, всех до одного, весь их проклятый род до двенадцатого потомка. Я сотру с лица земли их монастыри и крепости. Я сожгу их армии и всех, кто будет защищать и поддерживать их. Можете не беспокоиться — ваши молнии будут служить только добру, и когда на земле останутся только освобожденные рабы и воцарится мир, я верну вам ваши молнии и никогда больше не попрошу их…

Румата. Нет. Я не дам вам молний. Это было бы ошибкой. Я приведу вам только один довод. Он ничтожен по сравнению с главным, но зато вы поймете его. Вы живучи, славный Арата, но вы тоже смертны; и если вы погибнете и молнии перейдут в другие руки, уже не такие чистые, как ваши, тогда… мне страшно подумать, чем это может кончиться…

Пауза.

Арата. Вам не следовало спускаться с неба. Возвращайтесь к себе. Вы только вредите нам.

Румата. (мягко). Это не так. Во всяком случае, мы никому не вредим.

Арата. Нет, вы вредите. Вы внушаете беспочвенные надежды…

Румата. Кому?

Арата. Мне. Вы ослабили мою волю, дон Румата. Раньше я надеялся только на себя, а вы сделали так, что теперь я чувствую вашу силу за своей спиной. Раньше я вел каждый бой так, словно это мой последний бой, а теперь я заметил, что берегу себя для других боев, которые будут решающими, потому что вы примете в них участие…

Румата. Славный Арата, на моей родине борцы за свободу шли в бой с песней… «Никто не даст нам избавления, ни бог, ни царь и ни герой…»

Арата. Ага! Они понимали толк в борьбе! Нет, дон Румата, уходите отсюда, вернитесь к себе на небо и никогда больше не приходите… Или без оглядки переходите к нам, обнажите ваш меч и встаньте плечом к плечу с нами! (Помолчав, тихо.) В нашем деле не может быть друзей наполовину. Друг наполовину — это всегда наполовину враг.

Кира (вскакивает). Вы не смеете с ним так разговаривать! Он добрый, он сильный! Он сильнее всех на свете! Что мы ему? Муравьи! Один муравейник воюет с другим муравейником… И вы хотите, чтобы он разорил один муравейник во славу другого?

Арата (сурово). Мы не муравьи, девушка. Мы — люди. (Поднимается.) Прощайте, дон Румата.

Он идет к выходу и вдруг останавливается, прислушиваясь, повернув лицо к окнам. Румата тоже поднимает голову. Явственно слышится цокот множества копыт. Грубые голоса:

— Здесь, что ли?

— Вроде здесь…

— Сто-ой!

Кира (прижимает кулаки к груди). Это за мной… Я так и знала!

В дверь ударяют кулаки. Грубый голос:

— Во имя господа! Открывай, девка! Взломаем — хуже будет!

Румата подскакивает к окну, распахивает створку.

Румата. Эй, вы! Вам что — жить надоело?

Шум мгновенно стихает. Негромкие голоса:

— И ведь всегда они в канцелярии напутают. Хозяин-то дома, никуда не уехал…

— А нам что за дело?

— А то дело, что он на мечах первый в мире.

— Эх, а сказали, что уехал и до утра не вернется…

— Испугались?

— Мы-то не испугались, а только про него ничего не велено, не пришлось бы убить…

— Свяжем! Покалечим и свяжем! Эй, кто там с мушкетами?

— Как бы он нас не покалечил…

— Ничего не покалечит. Всем известно: у него обет такой — не убивать.

Румата (страшным голосом). Перебью как собак!

Кира подбегает к нему, прижимается к его плечу. Скрипучий голос:

— Ломай, братья! Во имя господа! Тащи бревно, тараном ее!

Румата. (Кире). Ну что ты, маленькая? Испугалась? Неужели этой швали испугалась? (Отходит от окна, берет шпагу.)

Сейчас я их…

Арата. Может быть, проще уйти? Я знаю потайной ход…

Румата. Уйти?.. (Колеблется, оглядывается на Киру.) Мне это как-то… Послушайте, славный Арата. Возьмите девушку и уходите. Спрячьте ее где-нибудь. А я…

Окна озаряются тремя багровыми вспышками, гремят три мушкетных выстрела.

Кира у окна медленно сползает на пол, цепляясь за портьеру.

Румата. Кира!

Подбегает к ней, подхватывает на руки, переносит на диван.

Кира (слабым голосом). Вот… больше не боюсь… хорошо…

Румата. (шепотом). Кира… Кира… Маленькая…

Пауза.

Румата выпрямляется, некоторое время стоит, шатаясь.

Затем кулаком, в котором зажата рукоять шпаги, проводит себя по глазам. Смотрит на шпагу, выходит на середину залы.

Румата. Ладно. Все. Конец.

Арата. Надо уходить, благородный дон Румата.

Румата. Уходить? Мне? (Трясет головой.) Я, видите ли, буду драться. А вы уходите, славный Арата. Это будет мой бой.

Арата. Ваш? Как бы не так! (Извлекает из-под рясы короткий широкий меч.) Нет, дон Румата. Нет, человек с далекой звезды! Это будет НАШ бой. Вероятно, последний, но НАШ!

Они стоят плечом к плечу и слушают, как трещит и ломается под ударами входная дверь. Сцена погружается в темноту.

Внутренность Пьяной Берлоги. На скамье у стола, упершись локтями в столешницу и прикрыв ладонями глаза, сидит Будах.

На другой скамье сидит дон Кондор — шпага меж раздвинутых колен, ладони скрещены на рукояти. Рядом неизвестный в широкополой шляпе с пером, закутанный в плащ. Посередине помещения стоит Пилот в серебристом комбинезоне и пилотском шлеме.

Пилот (негромко). Они произвели целое побоище. Изрубили весь отряд и вырвались на улицу. Тут на них навалилось сразу человек пятьдесят, пеших и конных. Они не остановились. Они шли по трупам, с ног до головы в своей и чужой крови. Первым пал Арата. Его изрешетили пулями. Максим дошел до дворцовой площади. И там, перед самым входом во дворец… (Замолкает.)

Кондор (глухо). Понятно. Тело?

Пилот (разводит руками, вздыхает). Мы прибыли слишком поздно.

Пауза.

Будах. Он был прав. Величина постоянная. Три целых четырнадцать сотых…

Кондор. Что — три и четырнадцать?

Будах. Отношение длины окружности к радиусу… (Опускает ладони на столешницу, поднимает голову, обводит всех взглядом.) Да не в этом дело! Я не знаю, кто вы — боги или дьяволы. Но он не был ни богом, ни дьяволом. Он был одним из нас. Он был добрый и умный, он умел драться и веселиться, и он погиб за нас и как один из нас. И он любил стихи… Он очень любил мои стихи… Особенно вот эти… (Встает.)

Но я всегда подозревал… (достает платок, сморкается) что сам-то… сам-то он знал, где у спрута… сердце… (Падает на скамью, плачет.)

Кондор. Да, он знал. И мы знаем… Ну что ж, начнем все сначала. (Встает.) Павел Сергеевич!

Неизвестный в плаще тоже встает. Плащ распахивается, под ним — кольчуга и перевязь с мечом.

Неизвестный. Слушаю вас, Александр Васильевич.

Кондор. Итак, с этой минуты вы начинаете свое существование как барон Пампа дон Бау. Но прежде чем пожелать вам успеха и попрощаться с вами, вспомним заповедь, вырезанную на мраморе в актовом зале нашего Института.

«Пампа дон Бау». «Выполняя задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах…»

Кондор. Ни при каких обстоятельствах.

ЗАНАВЕС.

20 мая 1976 г.

Сценарии к кинофильмам по ТББ, один из которых уже вышел, а другой ожидается, писали, к сожалению, не сами Стругацкие. Хотя, начиная со времени опубликования ТББ, Авторы несколько раз писали сценарии, предлагали в различные киностудии, работа по ним даже какая-то велась, но потом дело прекращалось. В связи с неоднократными попытками экранизировать ТББ сами тексты сценария Стругацких не сохранились — были розданы в киностудии и там пропали. В архиве сохранились лишь 6 разрозненных страничек — то ли самого киносценария, то ли одного из черновиков:

lt;…gt; лицо. Черные волосы охвачены таким же, как у Руматы, обручем с зеленым камнем. Из чулана выглядывает и снова прячется Кабани.

— Да сядьте же, дон Румата, прошу вас! У меня болит шея. Что с Будахом? Почему его нет?

— Будах исчез, — говорит Румата, садясь. — Его должен был переправить сюда Арата Горбатый…

— Знаю. Ну?

— Так вот Арата передает, что Будах на рандеву не явился.

— Вижу. Почему?

— Я пока не знаю. Есть несколько возможностей. В том числе и самая худшая. Ируканская граница патрулируется солдатами дона Рэбы.

Дон Кондор встает.

— Так я и знал. Опять потеряно время. И хорошо, если только время! Вы стали хуже работать, дон Румата. Мне очень жаль, но это так. Имейте в виду, потерять Будаха непростительно. Вы полагаете, он может быть уже убит?

— Подождите, дон Кондор, — говорит Румата. — Поговорим хоть несколько минут.

— У меня нет времени на разговоры. Ищите Будаха. Будах должен быть спасен…

— Я прошу вас сесть и выслушать меня, — говорит Румата.

Дон Кондор неохотно возвращается на скамью.

— Слушай, Антон, — говорит он с яростью. — Только не заводи все сначала. И учти, пожалуйста, что я сейчас нахожусь на заседании Государственного совета и вышел на пять минут в уборную…

— Александр Васильевич, — говорит Румата, — вы сказали, что я стал хуже работать. Вы спрашиваете меня, может ли Будах быть уже убит. Да! Я стал хуже работать. Да! Будаха, может быть, уже убили. В Арканаре все переменилось![97] Все выглядит так, будто дон Рэба сознательно натравливает на ученых всю серость в королевстве. Если ты умен, образован, говоришь непривычное, просто не пьешь вина, наконец, ты под угрозой. Любой лавочник вправе затравить тебя насмерть. Сотни и тысячи грамотных людей объявлены вне закона, их ловят штурмовики и развешивают вдоль дорог. Нормальный уровень средневекового зверства — это вчерашний счастливый день Арканара. Теперь уже никого не судят. Времени не хватает, и золото теряет цену, потому что опаздывает…

Дон Кондор при слове «золото» говорит: «Продолжай, продолжай, я слушаю». Он поднимается и идет в чулан. Румата, продолжая говорить, идет за ним.

— В Арканаре очень плохо, Александр Васильевич. Надвигаются какие-то события. По-моему, дон Рэба готовит государственный переворот. Бароны совершенно распоясались. Арата Горбатый опять собрал армию и собирается напасть на столицу…

Пока он говорит, дон Кондор с электрическим фонариком разбирает в углу кучу хлама. Там стоит полевой синтезатор, и дон Кондор включает его, загребает лопатой опилки и бросает в приемную воронку. Затем подставляет под желоб ржавое ведро. Из вывода приемника начинают сыпаться золотые монеты. Отец Кабани из другого угла, открыв рот, смотрит на них. Потом осторожно подбирается к синтезатору, присаживается на корточки, хлопает себя по коленям и восхищенно крутит бородой.

— Все это я знаю, Антон, — говорит дон Кондор. — Перевороты, бароны… Ты же историк, Антон. Радуйся, ты видишь все это своими глазами. Не давай волю эмоциям. Ни на секунду не забывай, что ты глаз Земли на этой планете. Глаз! — Он стучит Антона по изумруду на лбу, — А не сердце и тем более не руки. Нас здесь двести пятьдесят землян на этой планете, самые опытные живут уже двадцать лет. Вначале им было запрещено вообще что бы то ни было предпринимать, они не имели бы права даже спасти Будаха, даже если бы Будаха пытали у них на глазах, представляешь?

— Не говорите со мной, как с ребенком.

— Ты нетерпелив, как ребенок. Ты историк! Для нас единица времени не секунда и даже не год, а столетие.

— А пока мы будем выжидать, примериваться да нацеливаться, звери будут ежесекундно убивать людей.

— Антон, во Вселенной тысячи планет, куда мы еще не пришли и где история идет своим чередом.

— Но сюда-то мы уже пришли!

— Да, пришли. Но для того, чтобы помочь этому человечеству, а не для того, чтобы утолять свой справедливый гнев. Если ты слаб — уходи. Здесь нужно уметь ждать. Нам, может быть, придется ждать сто лет, пока мы не найдем абсолютно верный и безошибочный путь…

— Вы мне опять читаете мораль, Александр Васильевич, и, значит, опять не понимаете меня.

— Да что там тебя понимать? По-твоему, дон Рэба задался целью уничтожить интеллигенцию? Это же вздор! Это теоретически не оправдано даже на этой ступени… Ну хорошо, в конце концов, ты не обязан действовать только как историк. Действуй как благородный дон! Свали дона Рэбу! Ты же проходил в институте курс феодальной интриги. Вот и действуй, но это ничего не изменит, уверяю тебя! Ты лучше Будаха найди. О твоем доне Рэбе забудут через пятьдесят лет, а такие ученые, как Будах, светят через века!

— Хорошо, я найду Будаха… оставьте Будаха мне и постарайтесь лучше меня понять…

lt;…gt; (Дон Рэба в пыточной камере. При свете факелов он сидит, вытянув шею, за столом с бумагами и смотрит, как палачи отливают водой пытаемого. Затем машет рукой, кричит приказание, и серые втаскивают в камеру следующего — в изодранной дворянской одежде.)

Румата отходит от окна и ложится на кушетку, закинув руки за голову.

Ведь он же бездарен. Что бы он ни задумывал, все проваливается. Он начинал войны и всегда их проигрывал. Он затевал реформы и довел страну до нищеты. Теперь он затеял эти серые роты штурмовиков на больших дорогах. За Гитлером стояли монополии. Но за Рэбой не стоит никто, и очевидно, что штурмовики в конце концов сожрут его, как муху. Но он продолжает крутить и вертеть, нагромождать нелепость на нелепость, словно старается обмануть самого себя, словно не знает ничего, кроме сумасшедшей задачи — истребить культуру. А может быть, он просто мелкий пакостник? Из тех, которые всю жизнь убивали на уязвление ближних, плевали в чужие кастрюли, подбрасывали толченое стекло в чужое сено. И ему нет дела до исторической теории. Его сметут, но он успеет вдосталь наплеваться, нашкодить, натешиться…

(В опочивальне короля какой-то дворянин обличает дона Рэбу. Он разгорячен, кричит, размахивает руками. Король тупо смотрит на него мутными глазами. Дон Рэба извиняюще улыбается. Потом король переводит взгляд на дона Рэбу, тот кланяется почтительно и дает знак. Из отдушины под потолком щелкает арбалетная стрела, дворянин валится, корчится на полу, король радостно хлопает себя по жирным ляжкам — развлекается. Дон Рэба кланяется опять.)

Румата устало закрывает глаза.

Теперь вот ему понадобился Будах. Снова нелепость. Снова какой-то дикий выверт. Будах — знаменитый книгочей. Книгочея — на кол. С шумом, с помпой, чтобы все знали… Но шума и помпы нет. Значит, нужен живой Будах. Зачем? Неужели Рэба настолько глуп, что надеется заставить lt;…gt;

lt;…gt; Что же, вы решили просто позабавиться?

— Вы не поймете меня, — устало говорит Румата. — Я вам двадцать раз пытался объяснить, что я не бог, но вы так и не сумели этого понять. И вы никогда не поймете, почему я не имею права помогать вам, как вы говорите, по-настоящему.

— У вас есть молнии?

— Я не могу вам дать молнии.

— Я это слышал уже двадцать раз. Сегодня я наконец хочу услышать почему.[98]

— Я повторяю: вы не поймете.

— А вы попытайтесь.

— Что вы собираетесь делать с молниями?

Арата начинает говорить. Лицо его темнеет от прилившей крови, становится жестоким и страшным.

Крестьянская армия осаждает могучий средневековый замок.

Арата на краю рва среди падающих стрел стреляет из скорчера[99] в стену. Ослепительная лиловая вспышка, стена лопается, валятся башни. С чудовищным ревом поток людей, вооруженных косами и самодельными копьями, врывается в пролом.

Ровные ряды конницы Ордена, опустив копья, несутся на беспорядочный строй крестьянской армии. Крестьяне пятятся, бросают оружие, закрывают руками лица, кучки смельчаков в отдалении выступают коннице навстречу. Арата поднимает скорчер. Перед конницей встает стена огня. Все горит: трава, люди, кони.

В порту причаливают галеры, набитые имперскими латниками. Лиловые вспышки, корабли ломаются пополам, горит вода, латники тонут. Толпа оборванных, израненных людей со счастливыми страшными лицами потрясает копьями и дубинками.

Арата тяжело дышит.

— Можете не беспокоиться, — говорит он. — Ваши молнии будут служить… lt;…gt;

lt;…gt; дверцу. Во мраке неясно блестят детали странного прибора — это устройство для нуль-связи, чудесное изобретение Земли. Румата нажимает клавиши, набирает номер на диске. Стена темноты распахивается. Открывается кабинет дона Кондора, резидента Земли в далеком Соане. Дон Кондор в роскошном халате сидит за столом, заваленном бумагами и толстыми фолиантами. На стенах развешены раззолоченные маски, диковинное оружие. Много света от великолепных светильников.

Дон Кондор поднимает голову.

— Что случилось? — спрашивает он брюзгливо.

— Я хочу поговорить с вами, — говорит Румата.

Дон Кондор с сожалением смотрит на бумаги, потом встает и запирает дверь на ключ.

— Слушаю вас, — говорит он.

Румата молчит.

— Что-нибудь с Будахом?

— Нет, — Румата качает головой. — Он у меня. Он спит. Я просто хотел поговорить с вами.

— Так говорите же, — нетерпеливо бросает дон Кондор.

— У меня нет времени. Изменилась обстановка? Вы под угрозой? В чем дело?

— Да, обстановка изменилась. Арканар оккупирован Святым Орденом.

Дон Кондор подскакивает.

— Вот как? Кто боевой магистр? Епископ Тамэо?

— Нет. Дон Рэба.

— Кто?