"Источник жизни" - читать интересную книгу автора (Линьков Лев Александрович)

ИСТОЧНИК ЖИЗНИ

Проводника Ислама обвязали подмышками веревкой и начали опускать в колодец. Неужели и здесь не будет воды? Хотя бы такой, какая оказалась в Бурмет-Кую — солоноватой, пахнущей сероводородом.

Булатов сидел около сруба и следил покрасневшими, воспаленными глазами за медленно скользящей вниз веревкой.

Рядом стоял командир отряда Петр Шаров. Просто непостижимо, как он способен стоять под таким солнцем в гимнастерке, туго подпоясанной ремнем и перекрещенной портупеей!

Только пятнадцать пограничников из всего отряда в сто человек могли держаться на ногах. Они столпились у колодца в нетерпеливом ожидании, а остальные лежали на песке. Многие были без сознания, некоторые бредили, а пулеметчика Гаврикова пришлось связать: он вскочил вдруг, с громким хохотом подбежал к бархану, упал на колени, набрал в горсть песку, прильнул к нему губами и с жадностью начал его глотать.

Врач отряда Карпухин вылил в пиалу из бачка с неприкосновенным запасом две последние ложки воды, развел несколько капель клюквенного экстракта и дал больному, а потом сам потерял сознание.

С каждым часом палящий зной делался все более невыносимым. Но куда скрыться от солнца в пустыне? Даже неугомонные жаворонки, нахохлившись и широко раскрыв клювики, притаились в редких безлистных кустах саксаула. Словно окаменев, втянув под панцырь головы и лапы, лежали на склонах барханов черепахи. Лошади сгрудились, понуря головы; и было видно, как тяжело вздымаются их бока.

Воды! Если бы выпить сейчас хотя бы один глоток воды!.. А веревка все скользит и скользит, будто у колодца нет дна.

Булатов облизнул сухим, распухшим языком потрескавшиеся губы.

— Вытаскивай! — скомандовал вдруг Шаров.

Ислам отчаянно дергал веревку, что означало сигнал тревоги.

Комсомольцы Никитин и Сахаров, — они чувствовали себя лучше других, — навалились на рукоятку железного ворота, к которому была прикреплена веревка. Через несколько минут в шестиграннике сруба показались обсыпанные песком чалма и плечи проводника.

— Плохо, начальник, совсем плохо! — взволнованно проговорил Ислам, пожилой туркмен с седой клинообразной бородкой, и разжал кулак — на ладони лежал сухой песок.

Булатов посмотрел на командира. Что же теперь делать?

— Будем откапывать! — сказал Шаров.

Ислам поднял руку и слегка подул на ладонь. Песчинки разлетелись.

— Совсем сухой песок! На дне сухой, с боков сыплется, обвал будет, другой колодец надо итти.

Итти до другого колодца? Булатов оглянулся на неподвижно лежащих пограничников. Разве смогут они подняться и итти в таком состоянии?

Шаров наклонился к нему:

— Надо откапывать, секретарь! Если мы не поспеем завтра к Джураеву, он погибнет, а Ахмат-Мурда опять уйдет в Персию… Как ты себя чувствуешь?

Булатов уперся руками в горячий, обжигающий песок и, пошатываясь, встал. Голова закружилась, барханы закачались и полезли куда-то кверху; вместо лица командира он увидел какое-то желтое пятно. Булатов тряхнул головой, и барханы стали на свое место.

— Да, надо откапывать! — согласился он.

— Я считаю, что первыми должны спуститься коммунисты и комсомольцы, — сказал Шаров.

— Обвал будет! — предостерегающе воскликнул проводник. — Пожалуйста, верь Исламу. Ислам знает закон пустыни. Дальше итти надо.

Ислам лет двадцать чабанил в Кара-Кумах, и Шаров всегда считался с его советами, но сейчас приходилось пренебречь житейским опытом проводника и попытаться добыть воду именно здесь.

Булатов подпоясался, стащил с головы полотенце, надел фуражку и, тяжело ступая, подошел к лежащим на песке пограничникам.

Те, кто имел еще силы, повернулись к секретарю партийного бюро. Некоторые смотрели с полной апатией, словно им было все равно, что скажет сейчас этот низенький, плотный, крутолобый человек. Они уважали и любили его, но что он может сделать? Скажет: «Будем ждать каравана». А где этот караван? Может быть, он уже прошел где-нибудь рядом за барханами и не заметил дыма сигнальных костров…

Булатов откашлялся и хрипло, не узнавая собственного голоса, сказал:

— Товарищи коммунисты и комсомольцы! Кто из вас может встать?

Несколько пограничников медленно поднялись с песка.

Булатов сосчитал их: шесть человек — парторг второго эскадрона Киселев, комсомолец-снайпер Костя Семухин, рыжеволосый, веснущатый балагур Ярцев, три новичка, земляки-иркутчане Молоков, Добров, Капустин.

Булатов перевел дыхание и продолжал, делая после каждой фразы паузу:

— Наш долг быстрее прийти на помощь отряду Джураева. Они погибнут, если мы не поддержим их…

И тогда с трудом поднялись еще три человека: коммунист Забелин, комсомольцы Кругликов и Садков.

— Без воды дальше двигаться нельзя… Надо откопать колодец… — продолжал Булатов.

И тогда, пошатываясь, поднялись беспартийные бойцы Вахрушев и Коробов.

«Только бы мне самому сейчас не упасть», — подумал Булатов и, помолчав, собравшись с силами, закончил:

— Копать станем… Первыми со мной спускаются парторг второго эскадрона товарищ Киселев и комсомолец Никитин.

— Может, тебе самому-то, Сергей Яковлевич, лучше бы не спускаться? — спросил Шаров, обвязывая Булатова веревкой.

— Полезу.

— Ну, гляди, чтобы через час была вода, — сказал Шаров.

— Будет!


Булатов пятый год служил в этих краях на границе, но до сих пор не мог привыкнуть к здешнему климату и мучительно переносил тропическую жару кара-кумского лета. Не раз во время переходов по пустыне он принимал решение обратиться к командованию с просьбой перевести его куда-нибудь в более прохладное место: на Кольский полуостров, в Карелию, на Чукотку — куда угодно, только бы там не было этой палящей жары! Но стоило ему отдохнуть, отмыть пыль, напиться горячего, утоляющего жажду чаю, как недавнее решение казалось проявлением душевной слабости и ему становилось стыдно перед самим собой: если все станут жаловаться на жару и добиваться перевода в другое место, то кто же будет служить в Кара-Кумах? Ведь не одному ему здесь тяжело. И Шарову тоже не сладко, его чуть не каждый год треплет лихорадка, а терпит!

— Я никуда не уеду, пока здесь будет хоть один басмач, — говорил Сергей командиру.

В ту пору, в начале тридцатых годов, положение на границах среднеазиатских советских республик было тревожное. Сотни басмаческих банд, создаваемых агентами английской разведки с помощью феодалов и купцов, сторонников бывшего эмира Бухарского, которых революция лишила богатств, чуть ли не каждый день нарушали советскую границу, прорывались в тыл, совершали набеги на мирные кишлаки, грабили и сжигали их; убивали советских активистов, угоняли скот в Персию и Афганистан.

И где бы ни появлялись басмачи — на плоскогорьях ли Памира, среди хребтов Тянь-Шаня или в отрогах пустынного Копет-Дага, в жарких прикаспийских и приаральских степях или в оазисах великой Кара-Кумской пустыни; где бы они ни поили своих коней — в холодном горном потоке или в широкой Аму-Дарье, в мутном Мургабе или в стремительном Чирчике, — всегда следы их вели за Пяндж и Кушку, за Атрек и Сумбар — в Персию и Афганистан. Там басмачи получали новенькие английские карабины и офицеры в белых пробковых шлемах учили бандитов, как нужно обращаться с автоматическими пистолетами и пулеметами, изготовленными заводами Виккерса и Армстронга. В лондонских и нью-йоркских банках и торговых конторах хорошо знали цену туркестанского хлопка…

Булатову были известны все подробности кровавых злодеяний басмаческих банд Ибрагим-бека, Джунаид-хана и прочих курбаши; он своими глазами видел и пылающие кишлаки, и изуродованные трупы дехкан…

Перед тем как пуститься в погоню за басмачами Ахмат-Мурды, Шаров сказал секретарю партбюро:

— Скоро, значит, мы распрощаемся с тобой. Идем громить последнюю басмаческую банду. Историю идем делать…

И вот как обернулась эта история! Вместо того чтобы настигнуть банду Ахмат-Мурды, они сами оказались на краю гибели.

Отряд выступил из оазиса с рассветом. Следом за отрядом шел караван с десятисуточным запасом воды и фуража.

Телеграфный приказ из Ашхабада гласил:

«…Выступить, настигнуть банду Ахмат-Мурды и уничтожить».

Известие о том, что Ахмат-Мурда снова перешел через границу, было получено пять дней назад, 9 мая 1933 года, но до сей поры пограничникам не удавалось напасть на его след. Обнаружил банду добровольческий отряд Касыма Джураева. Джураев сообщил об этом по радио, приблизительно указав свое местонахождение — километров в двухстах к северо-востоку от оазиса. У Ахмат-Мурды было четыреста сабель, у Джураева — всего пятьдесят человек, и он не ввязывался в бой, а, скрываясь в песках, не выпускал банду из виду.

Ахмат-Мурда шел к югу. Он намеревался бежать за кордон с награбленным добром, и поэтому пограничникам следовало спешить.

Пустыня началась сразу за последними домами оазиса.

«Су-ал!»[1] — машинально прочитал Булатов давно знакомую предостерегающую надпись на прибитой к придорожному столбу дощечке.

Ах, если бы сейчас отхлебнуть один, только один глоток воды!..

Достигнув дна колодца и освободившись от веревки, которую тотчас вытянули наверх, Булатов присел на корточки и пощупал почву. Ислам прав: здесь не было ни капли влаги — всюду сухой, текучий песок.

Постепенно глаза привыкли к полумраку. Булатов увидел, что и стенки колодца сухие.

До чего же они ветхи!

На дне было душно, но не так жарко, как наверху. Булатов порадовался тому, что спустился сюда, и, не дожидаясь Киселева с Никитиным, стал насыпать в ведро песок. Лопата ударилась о что-то твердое. Неужели опять басмачи сбросили в колодец дохлого верблюда, как в Бак-Кую? Но почему же не пахнет падалью?

Бак-Кую!.. Как рассчитывали пограничники на этот злосчастный Бак-Кую! Но надежды их не оправдались.

Весь путь, все пять дней, проведенных в пустыне, вспомнились в это мгновение Булатову.

Первые два дня прошли без всяких происшествий.

Беды начались с вечера 10 мая. Наступило время, назначенное для связи с Джураевым. Радист надел наушники и, нажимая на деревянную головку ключа, начал выстукивать по азбуке Морзе: «Пятерка», «Пятерка», вы слышите меня? Отвечайте. Я — «Тройка». Я — «Тройка». Настраивайтесь. Раз, два… «Пятерка», вы слышите меня?..»

В отряде все уже спали, кроме часовых, а Шаров и Булатов все еще сидели около радиста и ждали, но «Пятерка» — рация джураевского отряда — не отвечала. Что же случилось с Касымом? Может, у него испортилась рация? Хорошо бы, если так, потому что ведь молчание «Пятерки» могло означать только одно из двух: порчу рации или гибель отряда. Неужели осторожный, расчетливый Джураев ввязался-таки в бой с бандой? Ахмат-Мурда сам не начнет драки — он знает: если его настигли бойцы добровольческого отряда, то где-нибудь поблизости находятся и пограничники.

Шаров приказал поднять людей, и отряд продолжал свой путь на северо-восток.

Луна взошла мутная, подернутая серой пеленой — предвестие самума.

Ветер, сначала тихий, часам к семи набрал силу. Барханы дымились. Песчаная пыль закрыла небо. Все кругом стало желто-серым, зыбким, тонкое скрипучее пение песков не предвещало ничего хорошего.

Часам к девяти совсем потемнело. Столбы взметенного ветром песку поднимались на вершины барханов и стремительно мчались дальше.

Свист урагана заглушал все звуки. Песок не сыпался, а лил и хлестал сверху, с боков, отовсюду. Люди и лошади легли, прижавшись друг к другу. Нельзя было не только поднять головы, но даже глубоко вздохнуть.

Самум бушевал двое суток, и когда он унесся куда-то на запад, обнаружилось, что караван то ли отстал в это время, то ли ушел вперед. Прождав часа два, Шаров пошел по компасу на Бурмет-Кую. Каравана там не оказалось.

А вода в колодце была соленая, пахнущая сероводородом. Возможно, караван останавливался уже здесь и, обнаружив непригодную для питья воду, отправился дальше, на поиски отряда.

Так они потеряли друг друга в центре великой Кара-Кумской пустыми — отряд пограничников и караван с драгоценным запасом воды и фуражом. Тщетно через каждый час пути зажигал Шаров сигнальные костры.

Жажда мучила людей и лошадей. К полудню 13 мая подошли к колодцу Бак-Кую; в нем валялся дохлый верблюд.

Установили рацию, опять вызывали Джураева, и опять «Пятерка» не отвечала.

Булатов и Шаров стояли на гребне высокого бархана.

— Ты видишь? Ты видишь это озеро? — быстро заговорил Булатов. — Вон там, левее — озеро! Вон за теми кустами, за саксаулом!

Но вдали не было ни озера, ни кустов. Желтые гигантские волны песка вздымались всюду, куда хватал взгляд. Горизонт струился, и в этом знойном мареве человек мог увидеть не только озеро, но и реки и города. То был мираж, один из миражей, которые возникают перед тысячами истомленных путников в безводной пустыне.

Сейчас, копая песок на дне колодца, Булатов отчетливо вспомнил и озеро и зелень кустов. До чего реально он видел их! Поднял голову и удивился: не мираж ли опять? На маленьком кружке темносинего неба тускло мерцали звезды. Звезды при ярком солнце!

В колодец спустились Киселев и Никитин. Втроем они откопали большую колоду, служившую прежде для водопоя, — о нее и ударилась лопата Булатова, — а потом выкопали черепки разбитых пиал.

— Басмачи постарались! — прошептал Киселев. — Их работа.

Спустя тридцать минут Киселева и Никитина сменили Сахаров и Садков.

Рядом с колодцем медленно рос холмик сухого песку, смешанного с углем от давних костров.

К исходу второго часа усиленной работы извлеченный со дна колодца песок стал чуть влажным, а еще через полчаса, когда песок вытряхивали на землю, он уже сохранял форму ведра.

Восторженное волнение охватило лагерь. Обессиленные от жажды люди подползли к колодцу. Некоторые из них поднялись и стали помогать оттаскивать песок. Лошади, чуя влагу, поворачивали головы в сторону колодца и ржали.

«Вода будет», — написал Булатов на вырванном из блокнота листочке и послал записку Шарову.

— Скоро мы пойдем на поиски Джураева! — громко объявил командир обрадованным бойцам.

Эти слова воодушевили пограничников, у них прибавилось сил и энергии, словно бы их уже напоили долгожданной водой.

Прошло еще минут двадцать, но песок не становился влажнее, наоборот, он опять начал рассыпаться.

Ислам пощупал песок и объяснил:

— Снег таял, в глубину ушел!..

Объяснение было правдоподобно, но верить в него не хотелось.

Измерили веревкой глубину колодца. Тридцать один метр!

Шаров знал, что в этих местах средняя глубина колодцев — тридцать метров, и запросил парторга: «Стоит ли копать?»

«Без воды не поднимусь!» — ответил Булатов.

У него кружилась голова, он едва держался на ногах, но теперь его уже не покидала уверенность, что он, несмотря ни на что, добудет воду.

— Командир сказал, чтобы вы поднялись наверх, — передал Булатову вторично спустившийся в колодец комсомолец Никитин.

— Скажите, что я чувствую себя хорошо, — ответил Булатов хриплым голосом. Время от времени он садился на песок, подогнув ноги, чтобы не мешать товарищам, и несколько минут сидел так, не чувствуя тела и твердя себе: «Добудем воду, добудем!..»

Еще полчаса прошло и еще полчаса, а песок все такой же сухой, сыпучий.

«Кто это так тяжело и хрипло дышит? — подумал Булатов, прислушиваясь. — Неужели это я сам так дышу?…»

— «Пятерка» все не отвечает, — сказал ему парторг второго эскадрона Киселев.

— Плохо лошадям, совсем плохо, некоторые уже полегли, — пожаловался Бахрушев.

Так каждая новая смена бойцов рассказывала Булатову о том, что творится наверху.

Ему сказали, что умер от солнечного удара снайпер Гавриков, что при смерти врач Карпухин и оба радиста впали в беспамятство, что опять поднялся ветер — не вернулся бы самум, что сдохли три лошади и в том числе ахалтекинец Булатова Алмаз.

И каждый спрашивал: «Может, вы подниметесь наверх?..»

А Шаров сидел за приемно-передаточным аппаратом и настойчиво выстукивал: «Пятерка», «Пятерка», вы слышите меня? Отвечайте… перехожу на прием».

Отвечает! Командир плотнее прижал наушники. Да, отвечает! «Пятерка» отвечает! Он лихорадочно стал записывать:

«Вторые сутки веду бой… Банда атакует мой левый фланг… Патроны на исходе… Когда подойдете?.. Д ж у р а е в».

«Когда подойдем? — Шаров огляделся вокруг. — Не подойдем без воды», — с горечью подумал он и все же ответил: «В двадцать один час дайте сигнал двумя ракетами», потом подозвал комсомольца Сахарова.

— Сейчас ваша очередь спускаться в колодец. Передайте товарищу Булатову вот эту бумагу. — А сам обратился к окружавшим его бойцам: — Пограничники, от нас зависит спасение наших боевых товарищей, они бьются сейчас с бандой, расходуя последние патроны. Будем копать дальше… и быстрее…

Прочитав при свете зажженной спички радиограмму Джураева, Булатов с трудом написал на ней:

«Убежден, вода будет…»

— Обвал, товарищ секретарь! — испуганно воскликнул Сахаров.

Ветхий сруб не выдержал. Одно бревно поддалось под давлением песка, и он плотной струей брызнул на середину колодца.

Песок, как вода. Если вода прорвалась где-нибудь сквозь плотину самой маленькой струйкой, она все равно пробьет себе путь.

Булатов собрал все силы, поднялся и прижался спиной к стенке, закрыв отверстие.

— Копайте! — сказал он Сахарову и Забелину.

И они продолжали наполнять ведра песком, с тревогой поглядывая на еле державшегося на ногах секретаря партбюро.

— Разрешите я постою? — попросил было Сахаров.

— Копайте, копайте! — повторил Булатов и закрыл глаза.

Желтые, оранжевые и красные круги поплыли перед его глазами, и ему опять представились прохладное озеро, яркая зелень кустов, и он вспомнил семью, которая осталась в далеком оазисе. «Милые, родные мои!..»

Скоро, совсем скоро, — Булатов верил в это, — зацветут Кара-Кумы. Советские люди проложат здесь каналы, оросят бесплодную пустыню; и, может быть, вот в этом самом месте, где он и его товарищи с таким упорством и с такой яростью копают сейчас песок, чтобы добыть воду и скорее пойти в бой, возникнет новый оазис, раскинутся виноградники и хлопковые поля, зацветут тюльпаны.

Нет, он не упадет, не пустит в колодец проклятый сыпучий песок!

— Вода, товарищ секретарь! — не веря себе, радостно воскликнул Сахаров.

Воды еще не было, но песок опять стал влажным.

— Копайте, копайте! — прохрипел Булатов. Волнующая весть молниеносно облетела лагерь.

Люди с жадностью хватали прохладный песок, клали его себе на голову, подносили к губам.

— В бой, скоро пойдем в бой!..

Проводник Ислам ударил себя по чалме:

— Ай, какой я старый шайтан! Говорил, нет вода, Булатов сделал вода.

А Булатов все стоял, упершись ногами в песок и спиной в стенку колодца. Отхлебнув несколько глотков: больше нельзя себе позволить, — в таком колодце не может быть много воды, — он считал котелки:

— …Двадцать девятый, тридцатый…

Пятьдесят котелков! Каждому человеку по полкотелка. Но надо еще напоить лошадей. На сто лошадей по пять котелков — пятьсот котелков.

— …Триста седьмой, триста восьмой… — считал он котелки, наполненные водой.

— Выпейте еще, товарищ секретарь, — предлагали ему пограничники.

— Не хочу больше! — отвечал им Булатов.

Наконец вода иссякла. На дне колодца осталась только мутная жижа.

— Командир приказал подниматься, — сообщили Булатову. Но он уже не слышал. Он потерял сознание и упал, ударившись головой о стенку.

Его осторожно вытащили наверх, обмыли ему лицо, с трудом сквозь стиснутые зубы влили в рот воды, а он бредил и звал кого-то. Он не мог видеть две сигнальные ракеты Джураева, которые взметнулись далеко-далеко над барханами как предвестие победы.