"Александр Силаев. Недомут " - читать интересную книгу автора

укропа, сунуть в духовку, позвать знакомых и устроить им пир горой. Или
никого не позвать, а водрузить тарелки на стол, смотреть на них и радо-
ваться, приятно ощущая себя Мальчишом Плохишом. Шахтеры, мол, бастуют,
нищие старики голодают, а я вот чревоугодствую.
Но в камере - назовем ее честно - не имелось посуды и не водилось
съестных припасов. Не возникало и чувства голода. И нечего было пости-
рать. Смурнов потянулся к блокноту, ловко прихватил ручку в руку и вывел
фразу:
"Я родился 15 октября 1965 года".
Помедлил и приписал: "Потом я узнал, что отец хотел назвать меня Ми-
шей, а мама Сашей. Назвали Лешей. До сих пор не знаю, почему. Так я поя-
вился на свет - Смурнов Алексей Михайлович. Я жил и живу в том городе,
где родился. Вряд ли мое детство хоть чем-то отличалось от детства мил-
лиона других детей."
Шариковый стержень летал над бумагой. Через минуту стержень нервничал
и переживал, дрожал и прыгал, временами бесновался и уходил в далекий
экстаз. Жидкость стекала на белый лист синими закорючками. Как здорово,
думал Смурнов, почему я не дошел до этого раньше?

3
Он родился 15 октября 1965 года.
Его детство мало чем отличалось.
На восьмую годовщину рождения ему подарили котенка, назвали Пушком.
Котенок суетился, валял по полу грязный носок, мяучил с голоду или с ра-
дости, спал где придется, запрыгивал на книжные полки и бегал по томам
Достоевского. Пушок родился ярким, трех цветов: черного, рыжего, белого.
Через полгода котенок умер, бог весть от чего - вроде не болел, а тут
оп: сразу окочурился. Он внимательно смотрел на неживого Пушка, плакал,
конечно, мало что понимал, разумеется, - мал был, неопытен.
Как-то его били. Лет двадцать назад. Весело били, с посвистом, со
смешком, с громким матом и сладким уханьем. Пацаны били, лет шестнадца-
ти. Было их, пацанов, всего трое. Он, понятное дело, один. Тормошили его
ребята гуманно, даже не сказать, чтобы били, так, наверное, общались.
Говорили, например, что он сучонок, или что он стукач (чистая ложь).
Или, допустим, педераст, или урод, или дурачок. Он обижался, не согла-
шался, доказывал. Дурак ты - весело отвечали ему. Нет, возражал ма-
ленький Смурнов, я умный, я поумнее вас буду, и начинал им рассказывать
интересные сведения про ай-кью... Ладно, соглашались, ты самый умный
суслик на свете. Ну почему я суслик, спорил он, я - человек. Ему объяс-
няли, что он за человек. Нет! - кричал Смурнов. И пробовал материться,
не получалось. Его хлопали по щекам, пинали по ногам, делали вид, что за
всей силы замахиваются кулаком, якобы собираясь ударить в лицо... Он не
выдерживал провокаций, дергано бил костяшками куда-то в грудь: нашел,
куда бить амбала, долго думал, наверное, вот и нашел.
Амбал хохотал, и только потом - хрясь. В нос. Или в солнечное сплете-
ние. Остальные даже не помогали. Разбор шел по кругу: каждому он ткнул
кулаком, и каждый вдарил слабому раз пять-шесть. Можно было не тыкать, а
уйти прочь, они бы не стали его держать - не злые ребята, не убийцы,
просто скучно им. Ему сказали бы, что он мразь. Еще бы кое-что сказали,
что принято говорить у шпаны. Но не стали бы сбивать с ног или доставать