"Притяжение страха" - читать интересную книгу автора (Бароссо Анастасия)

Глава 19 ФЛАМЕНКО

Юлия прячет лицо, еще горячее от недавнего наслаждения, на груди чудовища, ставшего снова человеком.

Самым прекрасным человеком на земле.

Почти невозможно поверить в то, что она у него в объятиях. Что покоится на его груди, полностью расслабившись в кольце обнимающих ее сильных рук.

— Спасибо… Спасибо… Спасибо… — шепчет она, целуя его в губы, лоб и плечи, пока он лежит, не двигаясь, закрыв серебряные глаза, и старается выровнять дыхание. Оказывается, у него оно тоже иногда может сбиваться! И он не понимает — скорее всего, нет, конечно же, не понимает, что именно за эту способность, которую в нем так трудно было предположить, она сейчас благодарит его так горячо, искренне и трогательно.

Ветер, совсем не ледяной, напротив, ласковый и лишь чуть-чуть прохладный, осушает влажную спину, укрытую лишь вуалью испарины.

…Его дом под Барселоной — розовый трехэтажный особняк на зеленом холме. Окруженный кипарисами и оливковыми деревьями, он словно игрушка, словно дворец из сказочного детского сна.

Его спальня — это верхняя терраса, почти без стен. Вместо них тяжелые занавеси изумрудного и бордового цветов колышутся, то вдуваясь в просторное помещение яркими парусами, то вытягиваясь наружу. От этого создается ощущение, что комната с огромной кроватью в центре плывет в воздухе. А за ними плывет черное, фиолетовое, жемчужное небо. И, наверное, луна, которой здесь нет, и потому у нее нет возможности превратить этого лучшего в мире любовника в черно-лилового монстра.

— Спасибо…

— За что? За что ты благодаришь меня — ты понимаешь?!

— За то, что ты воплотил мои мечты! За то, что ты такой, за то, что с тобой я могу быть такой…

— Ты мечтала об этом?!! Неужели… ты хотела именно этого?

— Я сама толком не знала, чего хочу… но всегда искала… и не находила… Выходит — этого!

— Что ж…

Он гладит ее по волосам, встрепанным и влажным, словно птичьи перышки. И он смотрит на нее, как на пойманную птичку, которая еще не понимает, что попалась.

— Ты не думаешь, что, может быть, сделала огромную ошибку, что… соединилась со мной?

— Нет. Это раньше я совершала ошибки… Много ошибок. А теперь нет. Ты, как это ни странно — мое единственное правильное решение.

Юлия приподнялась, хотя это и было довольно мучительно — оторвать грудь от его груди, словно расстояние в полметра, разделившее их сердца, было слишком большим. Но все же она села, глядя теперь на него сверху вниз. Демонически приподняла левую бровь, усиленно придавая своему лицу как можно более опасное выражение.

— А вот ты… — прошипела она с угрозой, — ты, сам того не ведая, совершил огромную, страшную, роковую ошибку, связавшись со мной!!

— Почему?

Он напрягся. На самом деле. Господи, неужели, она так талантливо притворилась?! Даже удивительно — если бы он умел леденеть от страха, как все люди, она бы подумала, что сейчас так и случилось. Но он просто сосредоточил на ней серебро внимательного взгляда… Удивительно, право… даже жаль его…

— Почему?! — дон Карлос больно стиснул ей запястье. От этой боли Юлия не выдержала. И расхохоталась, заливисто, громко, счастливо, как в детстве.

— Потому что я — роковая женщина-а-а!! Я — вамп!!! Я подчиню тебя себе, сведу с ума, заставлю забыть весь мир, разрушу твои планы, но сначала…

Она хищно улыбнулась, сверкая темными изумрудами глаз. Нагнулась к странно напрягшемуся Карлосу и провела кончиком языка по теплой неглубокой ямке между ключиц.

— Сначала — я выпью всю твою кровь!!!

С этими словами Юлия впилась поцелуем в смуглую шею. Так сильно, страстно и жарко, что у него вырвался невольный вздох не то блаженства, не то облегчения.

…Ветер раздувает тяжелые портьеры. А шелк роскошного белья, разумеется, черный шелк на его постели — даже смешно — а каким еще он мог быть?! — ласкает кожу. Она не спешит отрываться от античной шеи. И потому дыхание его постепенно делается все громче и чаще. И еще какой-то звук, словно кошка крадется в приоткрывшуюся дверь… Юлия вскочила. Инстинктивно сжалась, в безуспешной попытке натянуть на себя черную скользкую ткань.

— Perdonen… Don Karlos…[34]

— Хода, Себастьян! Входи!

Карлос улыбается победно, нисколько не смущенный своей наготой, как, впрочем, наготой Юлии, так и не сумевшей толком прикрыться от глаз незваного гостя. А Себастьян — и это даже не забавно, но, видимо, так его и зовут, вот было озарение тогда на пляже! — он, как будто сейчас грохнется в обморок. Или, как минимум, заплачет. Так вдруг вытянулось и перекосилось его прекрасное лицо.

— Que ocurre aqui?[35]

В это время, из-за его плеча показывается та самая девушка. При виде Юлии и всей этой сцены, достойной пера Боккаччо, на лице ее поднимаются шелковистые, прямые, как стрелы, брови. А темно-вишневые губы трогает улыбка.

— Que ella hace aqui?[36] — шипит Себастьян. Действительно. Вообще-то, его можно понять. Что он мог подумать, увидев, как она припала ртом к артерии дона Карлоса?!

— Ты не хочешь поздороваться? — насмешливо спрашивает Карлос у Себастьяна.

— Que ella hace aqui??!!

Тон и тембр голоса Карлоса меняются до неузнаваемости. Настолько, что всем вдруг становится холодно в теплой, прогретой за день солнцем комнате.

— Ты скоро все узнаешь.

Себастьян и девушка не двигаются, словно приросли к полу на пороге открытой двери. Тогда дон Карлос говорит, обращаясь уже к темноволосой нимфе, мягко и терпеливо:

— Иди, Стефания. Сегодня у нас торжественный ужин. Иди, приготовься.

Он ласково улыбается ей, и Стефания послушно исчезает в темноте дома за спиной своего рассерженного друга. Стефания, надо же… такое нежное имя. А Юлия, было подумала, что это Кармен!

Себастьян — как все-таки странно и в то же время логично, что у него оказалось именно это имя — стоит еще какое-то время не двигаясь. Словно решаясь на что-то. И в один жуткий миг, Юлии кажется, что он сейчас кинется на нее и Карлоса в порыве неукротимой ненависти, что горит в его черных, прекрасной формы, глазах… Но он только поджимает бледные тонкие губы и молча, скрывается за дверью спальни.

— Кто это?! — ошарашено выговаривает Юлия.

— Мои друзья, — отвечает он.

— У тебя есть друзья?

— Я познакомлю вас… — обещает дон Карлос.

— Может, не стоит?

Перед мысленным взором все еще стоит напряженная, высокая фигура. И бледный лик, на котором совершенно бешеные черные глаза сверкают неприкрытой яростью.

Но она быстро, слишком быстро забывает об этом. Обо всем забывается слишком быстро, когда над тобой склоняется это лицо.

Она была совершенно голая, когда очнулась в этой спальне, в кольце черно-фиолетовых рук. Ведь ее одежда так и осталась лежать на пляже, словно мертвая чайка с опавшими крыльями… Вот кто-то удивился, найдя ее там утром!

— Смотри! Я его одолжил у Стефании…

Она уже различает малейшие оттенки в бархатном голосе. Сейчас, он немного смущенный и в то же время дрожит от сдерживаемого веселья.

— …но вы, кажется, одного размера? Примерь.

Он дает ей платье. Черное. Длинное. Плотно обтягивающее фигуру, с двумя перекрещенными на спине кожаными ремнями… Оно сидит почти идеально, только вот у Стефании чуть-чуть пышнее грудь. Но ремни можно затянуть туже… Оно так подходит к белым волосам, волнами, лежащим вокруг побледневшего лица. Черные туфли без задников совсем немного великоваты.

В высоком старинном зеркале с темной, какого-то розоватого оттенка амальгамой и рамой, напоминающей эскизы Бакста к Дягилевским сезонам, все это смотрится более чем демонически. Но дону Карлосу кажется, что недостаточно.

И потому он, стоя рядом с Юлией у зеркала, сам покрывает ей губы отчаянно красной помадой… ух, даже самой страшно стало! С этим пунцовым ртом, накрашенным чуть небрежно, уверенной рукой, глаза-хамелеоны в черных ресницах блестят дико и опасно.

— Ну, вот…

Он отошел. Окинул ее удовлетворенным взглядом, как художник законченную картину.

— Ну, вот. Вот теперь ты — настоящая вамп!

— Не совсем еще…

Юлия проговорила это как можно более томно. И так же томно улыбалась, медленно подходя к нему. А, обняв его за талию, сладострастно откинула назад голову в белых перышках…

Напрасные старания. Он сделал вид, что не понял намека.

— Пойдем, нас уже ждут…

— Друзья?

— И отличный ужин. Ты ведь… не разлюбила хамон?

— Не знаю, — честно сказала Юлия.

Она грустно усмехнулась, вспомнив жуткую ночь после корриды и свои мучения. Какими они были смешными… Вот теперь — да! Теперь — другое дело.

Похоже, он вовсе не собирается вводить ее в свой круг. В круг своих друзей, избранных, совершенных существ, созданий из другого мира. Он просто покажет им ее, как редкого зверька, с которым в очередной раз пожелал развлечься… Или — нет?

Она снова украдкой, как часто делала, взглянула на дона Карлоса. Спина под черным шелком рубашки, серебристый пепел волос… Нет. Бесполезно. Невозможно понять, что он чувствует, о чем думает. Невозможно, даже когда глядишь в его глаза, что уж говорить…

— Давай проверим… — Юлия не в силах скрыть разочарования в голосе, — вдруг — не разлюбила?

Слишком заметно, как вытянулось у нее лицо от дурацких мыслей, вызванных комплексом неполноценности. Наверное, поэтому он вдруг останавливается, уже у порога. Поворачивается к ней, стоящей у него за спиной, оставив открытой дверь спальни и темный проход за ней с лестницей из какого-то светлого камня.

— Подожди. Сначала я хочу сделать тебе подарок.

— А!

Она отлично представляет себе следующую сцену — как в фильмах про красивую жизнь. Сейчас он откроет перед ней бархатную коробочку с жемчужным колье или браслетом, осыпанным редчайшими изумрудами. И потому, заранее скучно следит взглядом за его движениями. За тем, как он выдвигает ящик небольшого бюро в стиле арт-деко.

— Вот. Возьми.

Никакой бархатной коробочки. Никаких бриллиантов или рубинов. Он всего лишь протягивает ей на ладони грубый железный ключ. Тот самый ключ от склепа с гробницей Гауди.

— Зачем он мне?!

— Так… На память о нашем первом поцелуе.

— А… ты?

Она чувствует в ладони тяжесть и холод железа. И ее это совсем не радует.

— Он мне больше не нужен.

— Почему не нужен?

— Видишь ли… я нашел ответ, который хотел получить. Хотел и не мог получить все эти годы от мертвого гения. Кажется, нашел…

— Как?!

— Ты помогла мне.

Он смотрит серьезно. Нет оснований считать, — редкий случай! — что он насмехается или иронизирует. И это сбивает с толку сильнее, чем его обычная манера, когда непонятно, шутит он или нет.

— Что же это за ответ?

— Ты еще вопроса не знаешь.

— Но когда-нибудь ты мне расскажешь?

— Когда-нибудь — обязательно. Очень скоро!

— Хорошо. Буду ждать…

…Ужин накрыт на втором этаже, в большом зале, прямо под спальней дона Карлоса. Кто его приготовил? Кто застелил длинный стол белоснежной скатертью? Зажег свечи в двух старинных подсвечниках на обоих концах стола, и еще в нескольких канделябрах, украшающих стены? Не все ли равно?

Сейчас здесь только Себастьян и Стефания. Как послушные дети они сидят за столом. С прямыми спинами, воспитанно положив запястья на крахмальную поверхность скатерти.

— Добрый вечер, друзья!

Они торжественно склоняют головы. Полное ощущение плохо разыгранного спектакля не покидает Юлию, всегда остро чувствующую фальшь.

— Это — Себастьян.

Он встал. Сверкнул глазами из-под длинной угольной челки, закрывшей пол-лица. Но недостаточно плотной для того, чтобы Юлия не заметила недоброй, если не оскорбительной, ухмылки.

— Это — Стефания…

Любопытный, встревоженный взгляд огромных вишневых глаз с золотыми искорками в глубине.

— А это…

Он вывел ее вперед. В черном платье. С белыми волосами и алой помадой на нервно сжатых губах. Чересчур высокая на каблуках, любезно одолженных Стефанией. Старлетка, любовница режиссера, пробующаяся на роль Марлен Дитрих.

— Это сеньорита Юлия.

Он усадил ее рядом с собой — слава богу. Она уже было решила, что им придется усесться по разные концы стола. Ну, так… — чтобы уж по законам жанра!

Конечно же, здесь был хамон. Божественный — вероятно, тот самый, из Мадрида. Солоноватые, пряные ломтики, прозрачные, будто леденцы или лепестки розы кровавого цвета… и еще много всего. Свисающий, разноцветными тяжелыми гроздьями, виноград в двух фруктовых вазах. Какие-то невероятно пахучие сыры, дымящиеся огромные лангусты. И вино с таким насыщенным и терпким вкусом, что Юлия невольно припала к бокалу на неприлично долгое время. Впрочем, у дона Карлоса это вызвало снисходительно-ласковую улыбку. А на реакцию остальных ей было плевать.

— Ты… очень… красива…

Это говорит Себастьян. Оказывается, он тоже знает кучу языков? Он глядит на нее вскользь, обратившись просто с учтивым комплиментом. Но почему-то ощущение, что он видит ее голой, в откровенной позе, склонившейся над Карлосом, не покидает Юлию. Из-за этого хочется побыстрее отвести от него взгляд. И очень внимательно разглядывать интерьер самой необычной комнаты, какую ей когда-либо приходилось видеть.

Вообще, обстановка помещения как нельзя лучше демонстрирует пристрастие его владельца к модерну и арт-деко… Просто музей начала девятнадцатого века! Все здесь, от рисунка на паркетном полу до замысловатого растительного орнамента, обрамляющего два круглых зеркала по обе стороны от стола; от роскошной мозаики на потолке, изображающей игры тритонов и русалок в изумрудно-фиолетовых волнах, до резной ручки ножа для фруктов, инкрустированной перламутром; от витражных окон до высоких спинок стульев в форме чьих-то изогнутых то ли в танце, то ли в конвульсиях сплющенных торсов — все это так гармонирует с самим хозяином!

И потому составляет досадный контраст с костюмами двух других обитателей этого странного дома. Сам дон Карлос в обычном своем черном одеянии как всегда безупречен. А вот Себастьян и Стефания… Ну, она-то еще ничего. В национальном испанском костюме — красное платье с черными оборками, строгая прическа, туго убранная в низкий пучок. И даже красная роза в блестящих волосах! По крайней мере, все это ей очень идет. Но Себастьян, хоть и соответствовал по стилю Стефании, все же слишком выбивался из общего ряда. Черные обтягивающие брюки — это нормально, но сверху!

Просторная рубаха, ярко-красная в довольно крупный белый горох, с очень пышными, собранными у запястий рукавами. Причем не возникало сомнений, что он специально так вырядился. В этой скоморошеской рубахе на широких угловатых плечах, с волосами цвета воронова крыла, опускающимися ниже плеч, он походил на цыгана из театра «Ромэн». И выглядел гротескно в этой изысканной обстановке. Почему-то Юлия была уверена, что именно такого эффекта он и добивался, наряжаясь к ужину.

Гитара в невидимом глазу музыкальном центре зазвенела тихими переборами. Огоньки свечей дрожали в канделябрах, рисуя фантастические, причудливые тени на белых стенах зала.

— Todavia los vinos?[37]

Себастьян встал, чтобы наполнить ее бокал темной жидкостью. Единственной субстанцией, которая немного возвращала к реальности. Впервые в жизни заставляя трезветь, вместо того, чтобы опьянить.

— Да, спасибо…

Поняв, что слишком долго и явно его разглядывает, Юлия невольно покраснела. Не столько от смущения, сколько оттого, что ей внезапно сделалось душно. Реально поплохело — вспотели ладони, а сердце забилось в горле отчаянными конвульсиями. Она вдруг четко и ярко осознала — опасность, беда, несчастье еще никогда не были к ней так близко!

Юлия отвела глаза. И встретила заинтересованный взгляд Стефании. Та ласково, робко улыбнулась ей, словно желая приободрить… в это время Себастьян вскочил. Вышел из-за стола и, дернув Стефанию за руку, так резко поднял ее на ноги, что она выронила недавно наполненный бокал. Он опрокинулся, и вино разлилось темным широким пятном на белой скатерти. Ритм гитары вдруг стал рваным, быстрым и очень громким.

В следующие минуты Юлия увидела самое дикое фламенко, какое только бывает на свете.

Себастьян и Стефания танцевали так красиво и так… страшно, что Юлия невольно схватила руку Карлоса. Он спокойно притянул ее к себе, обняв за плечи. И наблюдал за танцем с ленивым, снисходительным интересом.

Погода в эти дни сделалась неустойчивой — даже здесь, на юге, сказывалось межсезонье. Сентябрь есть сентябрь. Лето яростно боролось с осенью. Поэтому днем палило солнце, а ночью бушевали ветра. И теперь где-то вдали трещал гром, словно кто-то колол огромный орех, а яркие зарницы вспыхивали за открытыми окнами белесым мерцанием.

Когда в очередной раз, танцоры оторвались от пола, взмыв к высокому потолку, чтобы зависнуть в воздухе в сложной фигуре, Юлия прошептала на ухо дону Карлосу:

— Они тоже вампиры?

— Ну, разумеется.

— И… вас много?

— Понятия не имею. Я знаю лишь этих двоих.

— Но ведь…

Она замолчала, замявшись, будто собиралась осведомиться о чем-то неприличном.

— Спрашивай, не стесняйся!

Он словно прочел ее мысли. А, впрочем, у нее на лице, наверное, все было написано достаточно явно.

— О чем ты хочешь узнать?

— Но ведь вы едите, пьете…

— И даже курим, — подсказал дон Карлос, лукаво улыбаясь.

— Да, и даже курите, — согласилась Юлия, — не боитесь солнца…

— И чеснока, — заметил он, совсем развеселившись.

— И серебра.

— Ха-ха-ха!!!

— Но — почему?!

— Потому, что это было бы очень глупо, — уже серьезно сказал он, глядя на нее, как терпеливый родитель на непонятливое дитя.

— То есть? — пролепетала Юлия, чувствуя себя, именно этим, тупоголовым переростком.

— Ну, согласись — глупо, будучи дьявольскими созданиями, заранее обреченными когда-нибудь на адские муки, не наслаждаться маленькими удовольствиями, которыми так богат этот грешный мир… Ты не находишь?

— Пожалуй…

Кажется, ему это совсем не важно. И она спрашивает сейчас не о том. Совсем не о том, даже не приближаясь к главному вопросу. Какому? Если бы она сама знала!

— А кровь…

— Да?

Юлия невольно замерла, услышав слово, прозвучавшее так обыденно в его устах.

— Кровь — это всего лишь необходимость, обеспечивающая бессмертие, а еще больше… — дон Карлос помедлил, словно подбирая нужное слово, — а еще больше — обязанность. Символ злой, темной сущности, давшей это бессмертие… на временное пользование. Вместе с тайными знаниями, магической властью, сверхвозможностями… и всем таким прочим.

Он улыбнулся, с явным удовольствием цитируя слова Юлии, произнесенные ею когда-то на вершине винтовой лестницы в SAGRADA FAMILIA.

— И вы… — Юлия с невольным и вполне объяснимым страхом прислушалась к ритму фламенко, все еще рвущему воздух в обеденном зале второго этажа, — вы… убиваете людей, чтобы отнять у них… кх-м… кровь?

Его ответ изумляет, как, впрочем, все его ответы.

— Еще чего! — пренебрежительно пожимает плечами дон Карлос. — Вот не хватало…

— Да, но… как же… тогда?

— Так же, как все в этом мире. Люди сами отдают нам свою кровь. Вернее — продают.

— То есть как?!

— Как обычно, сеньорита Юлия. Как обычно. За Деньги.

— Я не понимаю… — вдруг Юлию озарила догадка, — доноры?!

— Вот именно.

Внезапно, как при решении элементарной головоломки, в один миг все встало на свои места. И, как всегда бывает в таких случаях, радость смешалась с разочарованием.

— Значит, Моника…

— Да-да. Твои друзья из «Трамонтаны» — мои давние должники… если ты позволишь мне такую формулировку.

Дон Карлос замолчал на минуту, видя выражение невольной грусти, и жалости на узком лице. Выражение, заставившее дернуться вниз уголки губ, покрытых алой помадой. Выражение, заставившее его провести ладонью по влажной щеке, почти не покрытой загаром.

— Тебе известно, что «Дон Жуан», муравейник, в котором ты обитала до недавнего времени, двадцать лет назад, был очень неплохого уровня отелем, принадлежавшим… сеньору Мигелю?

— Что?!

От неожиданности, Юлия, даже засмеялась — настолько невероятным и нелепым казалось это сообщение.

— Он был, молодым преуспевающим бизнесменом, который, к тому же, выгодно женился на наследнице небольшого немецкого капитальчика…

— Моника?

— Да… Так вот. Построив на их общие деньги отель и успев обзавестись двумя маленькими детьми, сеньор Мигель за несколько ночей умудрился проиграть в казино Монте-Карло все, что у них было. Да еще влезть в долги на несколько лет вперед…

— Не может быть…

— Почему же?

Действительно. Почему нет? Сколько таких отцов семейств у нее на родине каждый день просаживают в захолустных «Вулканах» квартиры, выбрасывая на улицу детей и жен? Или же пропивая все до последней тряпки… так почему здесь, должно быть по-другому? Люди везде одинаковы.

— А дальше?

— Дальше — все просто. Мне несложно было узнать об этом — скандал для наших мест случился довольно громкий! Мы с сеньором Мигелем почти друзья… — Карлос грустно и презрительно усмехнулся, — он обладает двумя огромными достоинствами. Во-первых, он и его семья полностью зависят от денег, которые я им регулярно даю за порцию свежей крови…

Юлия поежилась, вспомнив серую, болезненную бледность Хуана и Хуаниты. Их наглухо застегнутые воротники и длинные рукава в самый жаркий день.

— А во-вторых? — спросила она, чтобы не видеть обидной жалости в серебряных глазах.

— А во-вторых, он трус и никогда не станет болтать лишнего… Тем более — ему все равно никто не поверит.

Танцоры бесновались. Эти двое, казалось, забыли обо всем на свете. Их танец походил одновременно на любовные объятия и на схватку двух заклятых врагов… впрочем — таким, вероятно, и должно быть настоящее фламенко?

От их мелькания кружилась голова.

Она сомкнула веки, чувствуя только пальцы Карлоса в своей руке. Держась за них, как за спасательный круг, брошенный в штормовое море.

— Resnelve?[38]

Ну, нет, только не это… Перед ней стоял Себастьян. Склонившись в чересчур почтительном поклоне, он улыбался. Глаза горели чем-то диким и опасным. И злым. Такое выражение бывает у людей при сильнейшем отчаянии или в состоянии аффекта. Он вопросительно взглянул на дона Карлоса, и тот благосклонно кивнул. Но когда глаза его вновь обратились к ней — абсолютно черные, как ночь за окном, в них было нечто, что заставило Юлию отрицательно помотать головой. И отдернуть уже было отданную ему в задумчивости руку. Нельзя было не заметить, что это его взбесило. Улыбнувшись еще почтительнее, он склонился еще ниже в немой, настойчивой просьбе.

Дон Карлос смотрел на это с явным интересом. И хранил молчание. Юлию вдруг охватила паника. Она представила себя в руках этого мачо, взлетающей под мозаичный потолок под исступленные, рваные всхлипы гитары… И отчаянное сопротивление всего существа, заставило ее разжать сомкнутые в смятении губы.

— Н-нет, нет, извини… те. Я…

— Порфавор…

Поклон еще ниже. А взгляд — еще злее.

— Я не умею танцевать фламенко. И вообще…

И вдруг, она поняла, почему так не хочет идти с ним. И поняла правильность своей интуиции.

За спиной Себастьяна, всего в нескольких шагах стояла Стефания. Которую он оставил там, неожиданно бросив в середине танца.

Ее строгое прекрасное лицо было искажено мукой, и глаза быстро наполнялись слезами. Она кусала темно-вишневые губы, а пальцы, сильные и тонкие — Юлия видела все так четко, как бывает лишь в моменты озарений, — пальцы жестоко терзали оборку платья. Бедная… Юлия невольно закусила губу. Бедная, да разве можно так ревновать?! Он, конечно, редкий красавчик, но… И вообще — разве существуют другие мужчины, когда в мире есть тот, кто сидит сейчас рядом с ней, играя сигарой в ухоженных пальцах?!

— Порфавор, один танец, — едко улыбался Себастьян, — Solamente uno… Всего один…

На этот раз в голосе Юлии нет и намека на неуверенность или сомнение. Напротив. Твердая воля и неукротимое, всегда приводившее маму в отчаяние упрямство.

— Нет.

Она сказала это слово так, что ему не оставалось ничего другого, кроме как, медленно выпрямившись, отойти в сторону. Разумеется, предварительно окинув ее ледяным, убийственным взглядом.

Дон Карлос, наблюдавший эту сцену будто из ложи театра спектакль, разыгранный актерами, тонко улыбнувшись, опустил серебряные глаза.

Но облегчение, так явно проявившееся на лице Стефании, к сожалению, длилось недолго. Подойдя к ней снова, Себастьян так дерзко и яростно схватил ее в объятия, словно собрался переломить пополам. И закружил в совершенно уже бешеной, какой-то больной шаманской пляске.

…Была уже глубокая ночь, когда Юлия с Карлосом, покинув обеденный зал, медленно поднялись на третий этаж.

В комнате рядом со спальней находилось нечто вроде маленькой гостиной или библиотеки. По крайней мере, по трем сторонам там были доверху заполненные разнообразными изданиями книжные стеллажи. В центре комнаты, на высокой подставке, спрятанный в стеклянный куб, красовался искусно выполненный из какого-то необычного, мерцающего материала макет Собора Святого Семейства.

У открытого окна стояла скромная кушетка. Они опустились на нее, завороженные красотой дальней грозы.

— Как ты стал таким? Тебя кто-то… обратил?

— Я сам себя обратил.

— То есть как?!!

— Зачем тебе это знать?

Голос дона Карлоса почти не изменился. Он был все таким же ровным, благородным и мягким, как черная бархатная ткань, обтянувшая кушетку. Опять мимо. Не о том, все не о том.

— Разве тебе сейчас плохо?

— Хорошо, но… Если все-таки я хочу это знать?

— Если ты об этом узнаешь… — он задумался, глядя в небо, — это все испортит.

— Что испортит? Что — все?!

Судя по тому, как резко он поднялся, как властно, словно купленную наложницу, он схватил ее на руки, Юлия поняла, что ответа не будет. По крайней мере — сейчас.

…Небо за бордовыми шторами неохотно светлеет, делая воздух матово-розовым, словно молоко, подкрашенное кровью. Ветер утих совсем. Ни одного движения, ни одного шороха, все неподвижно. Так всегда бывает перед тем, как разразиться южному урагану.

Прижимая к черному шелку постели ее ладони, он целует рваное крыло на ее левом плече. А потом — целует спину. Именно то место, между лопатками, которое всегда так болит. Его поцелуи бесконечны. Нежны и порочны. Жадны и сдержанны одновременно. Из-за них все тело от пальцев ног до макушки охватывает дрожь почти невыносимого чувства, которому нет названия. А спина при этом начинает болеть так, что в какой-то момент Юлия стонет от этой боли, словно от наслаждения.

В тот же миг понимая, что это одно и то же.

И понимая еще, что сам-то он знает об этом отлично.