"Андрей Сидоренко. Заяабари (походный роман)" - читать интересную книгу автора

кучу веревок, относились ко мне почтительно и обращались на "Вы".
Наконец, я подготовил все необходимое и полез на крышу. Перелез через
карниз, спустился метра на два и завис основательно. Устройство для спуска
было сделано не очень правильно, и веревку заклинило наглухо. Болтаюсь на
высоте 15-ти этажей - и ничего не могу сделать. Из такого положения можно
довольно просто выйти с помощью специальных устройств, предназначенных для
подъема по веревке. Но их у меня не было.
Холодина страшная! Ветер. Помочь мне некому. И тут вспомнились
студенческие годы, когда мы, одухотворенные молодостью, лезли в пещеры в
поисках приключений. Вольный ветер дул на нас. И сейчас на меня тоже дул
ветер, но только не вольный, и никаких романтических иллюзий он не навевал.
Потому что висел на веревке я не по доброй воле, а из коммерческих
соображений, и было не до романтики. Мне надо было отцепить эту чертову
веревку во что бы то ни стало. Провозился долго, пока наконец не
освободился.
Если находиться в теплом и уютном помещении, то климат в Москве
представляется вполне нормальным, но когда в этом климате приходится долго
висеть на веревке между небом и землей, он кажется самым несносным. Осенние
московские небеса никогда не бывают в полном порядке. Облака серые и
мрачные, ветер сильный и порывистый. Спустившись на землю, всех этих
прелестей не замечаешь. Москвичам-пешеходам совершенно невдомек, что
творится над их городом.
Контора, где я работал, состояла из множества отделений, которые
обслуживали разные районы. В каждом отделении были свои порядки и нравы. Те,
которые располагались неподалеку от офиса, отличались от удаленных большей
добропорядочностью и меньшим потреблением спиртного на душу трудящегося. На
периферии пили ужасно много и мрачно. Я жил далеко от офиса, и мне постоянно
приходилось стряхивать со своего спальника невменяемое тело какого-нибудь
электрика, а однажды даже тело самого начальника отделения.
Дочитав Вивекананду, занялся созерцанием облупившегося потолка на
складе электрооборудования. Думал о том предназначении, которое подарила мне
страна, обучив в престижном вузе, и что мне теперь с этим добром делать.
Делать было совершенно нечего. Мировой прогресс теперь будет обходиться без
моего участия. И где он теперь находится, этот мировой прогресс? Где-то в
далеких странах, которые настолько далеки, что кажутся выдуманными. И
занимаются там, в далеком-далеке, какой-то ерундой: например, придумывают
новый телевизор, который лучше старых, и никак не могут остановиться в своем
яростном стремлении все улучшать. Я не испытываю большего счастья, глядя на
современный телевизор, чем когда в давние времена смотрел у себя дома
обыкновенный черно-белый. Не это главное и не оно оставляет в душе след.
Размер экрана и качество изображения тут совершенно ни причем. Над какими-то
несущественными вещами старается человечество.
По старой научной привычке меня увлекали вопросы мироздания, и все
свободное время я проводил в Ленинской библиотеке, пытаясь состыковать
представление Канта о времени с современными воззрениями на мир, как на
случайный процесс. Занимало это сильно, и я ощущал себя натурфилософом
древности, потому что работал над темой в одиночку. Раньше, во времена моей
молодости и застоя, подобное было немыслимо, а сейчас, в условиях
капитализма - запросто: сижу себе в Ленинке и делаю, что хочу. Посидел
где-то неделю, пока не обнаружил, что до всего самого интересного додумался