"Иван Иванович Сибирцев. Золотая цепочка " - читать интересную книгу автора

мастера и ювелира.
Никандров-старший не утаил от Советской власти редкостного своего
мастерства и не оставил сыну в наследство ни бриллиантов в стенке
скворечника, ни золотых червонцев в чердачных стропилах. Не оставил ничего,
кроме фамильной профессии да отцовского напутствия:
- Давно замечено, что золото - не мед, да и к губам липнет, и к рукам
льнет... Так вот, Иван, намотай себе на ус: ты - государственный служащий! И
чтобы никогда ни единой пылинки - слышишь, ни единой! - ни к рукам, ни к
губам! Беги от тех малоумов, что жужжат: мол, с трудов праведных не наживешь
хором каменных. Счастье жизни не в хоромах и прочем, а в чистой совести и
спокойствии души...
На пенсию Иван Северьянович вышел, когда ему уже перевалило за
семьдесят. С тех пор из дому отлучался не часто, но в годовщины смерти отца,
своей рано умершей жены и погибшего на фронте сына непременно выстаивал
панихиды в кладбищенской церкви.
Хлопоты по хозяйству взяла на себя вдовая свояченица Никандрова,
Пелагея Петровна. Иван Северьянович в теплые дни часами сидел на скамье под
яблоней, перебирал в памяти минувшие годы и давно ушедших из его жизни
людей. А когда ударяла стужа, дремал в старинном, с высокой спинкой кресле
подле жарко натопленной голландки.
Последнее майское утро задалось непогожим. С ночи зарядил дождь.
Озябшие воробьи нахохлились, притулились под стрехой дровяника. Расцветшие
яблони постанывали на ветру.
Пелагея Петровна видела из кухни, как стоял Иван Северьянович у окна и
покачивал головой, сокрушался над бедой яблонь. Потом сел в кресло и взял
газету. Но не прошло и получаса, как газета шлепнулась на пол, а Иван
Северьянович стал легонько похрапывать.
И вдруг задребезжал молчавший целыми днями звонок у калитки. Пелагея
Петровна сердито зашикала, замахала руками и покосилась испуганно на дверь,
за которой дремал Иван Северьянович. Но оттуда уже послышалось его невнятное
спросонок бормотание:
- Примерещилось никак? Сон тяжелый, должно быть. Кефир нынче был
жирноват.
Звонок повторился. Требовательнее, громче.
- Пелагеюшка! - окликнул Никандров удивленно. - Узнай, голубушка, кто
там.
Пелагея Петровна накинула на плечи стеганку, выбежала во двор и, обходя
разлившиеся лужи, засеменила к воротам.
Зябко подняв воротник плаща, надвинув шляпу на густые, в крупных
дождевых каплях брови, у калитки нетерпеливо топтался рослый осанистый
мужчина.
При виде Пелагеи Петровны в его больших, казалось, лишенных белков,
глазах промелькнуло неудовольствие, но тотчас же тугие глянцевито-шафрановые
щеки дрогнули, яркие губы разошлись в широкой улыбке. Он галантно приподнял
шляпу и сказал:
- Мне нужен ювелир Никандров.
Пелагея Петровна было уже совсем посторонилась в калитке: "Нужен, так
входите". Но то ли не поверила сладкой улыбке пришельца, то ли рассердилась,
что своим трезвоном потревожил он дрему Ивана Северьяновича, то ли вдруг
шевельнулось в ее душе недоброе предчувствие, возразила строптиво: