"Смело мы в бой пойдем…" - читать интересную книгу автора (Авраменко Александр, Орлов Борис, Кошелев...)

Алексей Ковалев, начальник штаба 12-ой интернациональной бригады. 1936 год

Они маршировали по узким улицам Мадрида. Четко отбивая шаг, держа равнение они маршировали по старинным мостовым, знавшим ноги Колумба и шаги Кортеса. А вокруг волновалось и шумело людское море. Улыбающиеся, подбрасывающие к небу сжатые кулаки милисианос,[1] орущие во все горло: «Вива Республика!», «Салуд, комарадос!», «Но пасаран!» Раскрасневшиеся девушки бросали им цветы, женщины постарше совали в руки хлеб, фрукты и маленькие кувшинчики с вином. И над всем этим буйством красок юга в безумной синеве испанского неба горело красное знамя — знамя революции и счастья всего простого народа…

Алексей шел перед строем второго батальона. За ним двигались французы, бельгийцы, русские, немцы и множество представителей других стран и народов. А рядом с ним, старательно оттягивая ножки в шевровых фасонных сапогах маршировала переводчица Левина. Товарищ Мария. Маша. Машенька…

Прошло пять лет со дня трагической гибели Надежды. За все пять лет Алексей не обратил внимания ни на одну женщину. Ночами он просыпался в холодном поту от страшного, слишком явственного чтобы быть сном видения и молча грыз зубами подушку. Но время — лучший лекарь. Память наконец сжалилась над Ковалевым и оставила его в покое. Вот уже более полугода, как он перестал каждую ночь вскакивать от вида Надежды с бурым пятном, неумолимо расползающимся по гимнастерке…

Он прибыл в Валенсию в конце сентября 1936 года. Там он и встретился с представителем ЦК Коминтерна Берзинем. Ян Карлович прилетел в Испанию из самой штаб-квартиры Коммунистического Интернационала в Лондоне и в тот момент ведал распределением прибывающих интернационалистов по фронтам. Алексей хорошо знал Яна Карловича по прежней совместной работе и потому не слишком удивился, когда тот предложил ему место начальника штаба 12-ой интербригады, которой командовал чешский генерал Петер Лукач. А потом, уже после знакомства с Энрике Листером и «неистовой Долорес», Берзинь подвел к нему невысокую хрупкую девушку, совсем еще ребенка, с иссиня-черными волосами и сказал:

— Вот, Алексей Петрович, твоя переводчица. Товарищ Левина — прошу любить и жаловать.

Алексей хотел было сказать, что такой девчурке место за школьной партой а не на фронте, но смолчал. Он даже не посмотрел на девушку внимательно и только буркнул:

— Ковалев Алексей Петрович. Можно просто товарищ Ковалев.

Девушка застенчиво улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза. Ковалев поднял взгляд и вдруг почувствовал, как сдавило горло. О, эти прекрасные, огромные, бездонные иудейские глаза! «Как странно, — думал Алексей про себя, — этот великий народ даровал человечеству мудрость врачей и ученых, блеск композиторов и твердость учителей. Он дал людям гений Маркса и Троцкого, но в глазах каждого из них не блистает заслуженная гордость, а стынет и стынет вековая печаль и неутешная скорбь великого и мудрого народа-изгнанника». Ковалев не слышал, что говорили ему Берзинь и Левина. Он словно тонул, растворялся в двух бездонных озерах, черных как вода в безлунную ночь.

Опомнился он лишь тогда, когда Ян Карлович сильно хлопнул его по плечу и громко произнес:

— Ну, я вижу, что вы сработаетесь. — И уже тише, так чтобы слышал один Алексей, добавил, — Давай, товарищ Ковалев, не тушуйся. Девчоночка правильная, наша. Не век же тебе бирюком жить. Вспомни, что товарищ Коллонтай говорит…

Алексей не слушал. Он шагал к автомобилю широкими шагами, и переводчица семенила рядом. Алексей думал о девушке. И о тех словах, что сказал ему Берзинь. Он очнулся от размышлений только когда понял, что девушка что-то говорит ему и, видимо, уже не в первый раз.

— Простите?

Девушка снова смутилась:

— Я только говорила, товарищ Ковалев, что меня зовут Мария Моисеевна. Можно просто Маша.

Просто Маша… Он, конечно, запомнит это…

Уже вечером они добрались до расположения штаба бригады. Алексей прошел мимо часовых, и неприятно удивился тому, что никто не спросил ни документов, ни пропуска. Крепкий, плотный, невысокий человек в генеральской фуражке и звездами в петлицах поднялся им навстречу:

— Петер Лукач. Вы — мой начальник штаба? Товарищ Берзинь сообщил мне о вас. А вы, как я полагаю, товарищ переводчица? — Он широко повел рукой, предлагая Алексею и Маше садится.

Алексей узнал говорившего. Это был знаменитый венгерский писатель-коммунист Мате Залка, герой революции 1919 года, бежавший из страны после победы реакции, и с тех пор активно сотрудничавший с Коминтерном. Они уже встречались раньше, в Манчжурии и Турции, а также в ЦК Коминтерна. Улыбнувшись и поздравив самого себя с возможностью произвести на Машу впечатление, Ковалев шагнул вперед:

— Здравствуйте, товарищ Залка! Я — Ковалев, может помните?

— Как же, как же, товарищ Алексей! Герой Манчжурии! Очень рад, что вы у нас. А ваша спутница?

— Переводчица. Товарищ Левина.

Маша подошла поближе. Она безусловно знала писателя и пропагандиста Мате Залка, и теперь совсем оробела от присутствия таких известных людей. Она стояла, во все глаза разглядывая генерала Лукача и его начальника штаба. И в ее взгляде светилась наивная детская вера в сильных и мудрых взрослых людей.

… Потом были отчаянные бои за Серро-де-лос-Анхелес — Гору Ангелов. Этот высокий холм на юго-восточных подступах к Мадриду превратился в настоящую крепость. Фашисты отрыли там шесть линий траншей, а монастырь стоящий на вершине холма укрепили и сделали своей цитаделью. 12-я интербригада получила приказ выбить противника и занять монастырь, господствующий над всей местностью.

Артподготовка уже отгремела, а бойцы все еще никак не могли подняться в атаку. Вчерашние учителя, пропагандисты, активисты профсоюзов они вжимались в землю, не смея поднять головы из-за уцелевших стрелков. 2-ой батальон состоящий из французов и бельгийцев лежал пластом, не в силах расстаться с матерью землей. И тогда Алексей, замирая от ужаса перед слепой смертью, встал в полный рост и подошел к бойцам. Небрежно закурил папиросу и столь же небрежно поинтересовался:

— Ну-с, так и будем лежать? — Пуля свистнула рядом с его головой, но он сумел сдержаться и не нагнулся, — Тогда я один пойду.

И он зашагал вверх по склону. Это подействовало и, выкрикивая что-то воинственное, французские товарищи бросились вперед с винтовками наперевес. Он бежал вместе с ними, тоже вопя нечто боевое и яростное. Заветная цель — первая линия траншей была уже рукой подать, но в этот момент ожил молчавший доселе «МГ-34». Длинная очередь смела первую шеренгу атакующих, и зацепила тех, кто не успел упасть ничком. Алексей успел, и теперь ему оставалось лишь бессильно скрипеть зубами, наблюдая как захлебывается натиск батальона, как уже ползут назад уцелевшие бойцы, как чаще мечутся огоньки выстрелов над траншеей фашистов.

И тут вмешалась минометная батарея республиканцев. Должно быть у минометчиков были хорошие корректировщики и отменные наводчики, потому что уже со второго залпа мины начали рваться в траншее. Пулемет франкистов замолчал, окутавшись дымом близкого разрыва, стрельба стала куда реже и из правильных залпов превратилась в бестолковую трескотню. Ковалев понял, что сейчас самый удобный момент для того, чтобы переломит ход боя в свою пользу. Вскочив на ноги, он с криком «Вива Республика!» очертя голову бросился вперед.

Батальон не бросил его, и бойцы вновь поднялись в атаку. Алексей перемахнул через остатки проволочного заграждения и спрыгнул в траншею. Выстрелил в упор в какого-то франкиста, пытавшегося то ли поднять винтовку, то ли поднять руки, метнулся к изгибу окопа, и еле успел отпрянуть назад. Пуля впилась в стенку траншеи как раз туда, где мгновение назад была его голова. Ковалев выставил руку с пистолетом и послал три пули в ответ. В этот момент «МГ» снова ожил.

Алексей слышал крики своих бойцов, попавших под кинжальный огонь станкача, садившего длинными злобными очередями. Как видно пулеметчик пришел к выводу, что теперь патроны жалеть нечего: все равно врагу достанутся. Ковалев вжимался в земляную стенку. Он слышал, как рвутся брошенные интербригадовцами наугад гранаты, как замолкая на секунду, смертоносная машина вновь и вновь взревывает в своей страшной ярости, собирая свою кровавую жатву. Как надсаживаясь кричит кто-то, получив пулю не то в поясницу не то в живот, и как невидимый пулеметчик, в упоении боя орет хриплым голосом дикую песню:

До него не сразу дошло, что неизвестный пулеметчик голосит свою страшную песню по-русски. Когда же он это понял, то вдруг, с новой силой, в голову ему ударила черная злость на убийц Надежды. С нечленораздельным ревом, в котором не было уже ничего человеческого, он ринулся вперед, на ходу яростно паля из маузера. Пули ударили рядом с ним, одна ужалила его в плечо, но он успел застрелить франкиста, подтягивавшего к пулемету новый короб с лентами. Из-за разряженного «МГ» ему навстречу поднялся пулеметчик. Ненавистный китель русского офицера был весь изодран, перепачкан грязью и кровью. Левая рука была перетянута тонким брючным пояском. Ниже перетяжки висел пустой рукав, почерневший от крови. Фашист вскинул правую руку с длинным пистолетом и дважды выстрелил. Алексей качнулся в сторону и услышал как у него за спиной вскрикнул боец, получивший пулю, предназначавшуюся ему. Он поднял маузер и в этот момент русский швырнул ему в лицо разряженный пистолет. От тяжелого удара в лоб Алексей рухнул навзничь. Мимо него пробежали бойцы, торопясь захватить фашиста в плен. Затем неожиданно раздался громкий крик: «За Родину! За Кутепова!» и тяжело грохнул взрыв ручной гранаты. Над Ковалевым свистнули осколки. Фашист подорвал гранатой себя вместе с окружившими его республиканцами.

Алексей с трудом встал на ноги и подошел туда где было пулеметное гнездо. Рядом с убитым франкистом-подносчиком он остановился. Пулемётчик был молод, совсем еще мальчишка. На его кителе был приколот значок: башня московского кремля в венке из лавровых листьев. Чуть дальше валялась отброшенная взрывом полевая офицерская сумка. Как ни странно он была почти целой. Ковалев наклонился и поднял ее. Открыл. Несколько карандашей, карта с отмеченными траншеями. Фотография хозяина. Совсем ещё сосунок — не больше двадцати пяти лет. Фашист был снят вместе с несколькими франкистскими офицерами, они радостно улыбались в объектив. Рядом со снимком обнаружилось незаконченное письмо. «Милая моя, бесценная моя Наденька! Здравствуй. Я получил твое письмо и сразу же отвечаю. Мы прекрасно устроились, испанские товарищи нам во всем помогают. Я нахожусь на совершенно безопасной должности офицера связи при военном советнике одной из дивизий, так что не волнуйся за меня…»

Алексей уронил письмо и стоял в задумчивости. Почему он не сдался? Проклятый фанатик…

…Они так и не смогли взять проклятую Гору Ангелов. Из тыла к франкистам подошли на помощь чертовы русские танки. На следующий день, когда генерал Лукач вновь послал свои батальоны в атаку, навстречу им рванулись низкие, приземистые танки с ненавистной молнией на броне. Фашисты расстреляли и раздавили начавшееся наступление, уничтожив до батальона пехоты и почти всю артиллерию бригады. 12-й бригаде пришел приказ отступать…

Их перебросили в район Университетского городка. Там кипели упорные бои, танки франкистов рвались к Мадриду. Республиканцы били их из засад, тщательно маскируя пушки и открывая огонь в самый последний момент, забрасывали в упор бронированные чудовища гранатами, динамитными шашками и бутылками с бензином. Какой-то остряк окрестил эти бутылки по имени русского консула при генерале Франко «Молотовским аперитивом» и теперь их только так и называли. Появились и первые герои — истребители танков. Алексей лично уничтожил один итальянский танк: к русским присоединились итальянцы. Итальянские танки были слабее русских и Ковалев к своему стыду испытывал какую-то гордость от того, что оружие его Родины оказалось лучше. Впрочем, гордость эта быстро проходила, стоило лишь встретится с «соотечественниками» на поле боя. Русские «добровольцы» дрались особенно яростно. Иногда республиканцам удавалось просочиться в районы, занятые фашистами и тогда ненавистные русские Т-26 короткими внезапными бросками отсекали и уничтожали пехотные группы. Такие операции дорого обходились республиканцам, и всякий раз, когда из атак приносили новых и новых убитых, Алексей сжимал кулаки, давая страшную клятву расплатиться с фашистами за все.

Война в Испании все больше и больше отличалась от той, которую предполагало руководство Коминтерна. Вначале казалось, что неорганизованный мятеж нескольких армейских частей совсем скоро будет подавлен, и Испания станет первым в мире государством, власть в котором по праву возьмут рабочие и крестьяне. Ведь армия Испании была так слаба, а помощь Коминтерна так огромна! Ковалев сам обеспечивал доставку более чем миллиона фунтов стерлингов в распоряжение правительства Кавальеро. В Испанию могучим потоком хлынуло самое современное оружие и тысячи, десятки тысяч добровольцев. Весь мир считал, что еще немного, еще одно, последнее усилие и мятеж генерала Франко станет достоянием истории.

И в этот момент к Франко пришла помощь. Маша как-то спросила: почему же франкисты одерживают победу за победой если республиканцев больше и вооружены они лучше.

— Понимаешь, Машенька, — ответил Алексей, — у нас люди — настоящие герои, но, к сожалению, они не солдаты. К Франко приехали профессиональные солдаты, палачи и убийцы, которых прислали фашисты всех стран. Они ограбили свои народы, собрали огромные богатства и сумели вооружить своих наймитов отличным и современным оружием. Здесь настоящие армейские части из Германии, Италии и России, — он скривился, произнеся ненавистное имя своей родины. Маша почти не знала России. Для нее, уехавшей с родителями в Англию в начале двадцатых, отчизна была чем-то далеким и не настоящим.

Ковалев кривил душой, он-то точно знал, что кроме итальянцев, действительно приславших нормальный экспедиционный корпус, немцы и русские отправили только добровольцев. Правда, эти добровольцы были офицерами-профессионалами, но это все-таки были добровольцы, фанатичные и упрямые. Помолчав он продолжал:

— Конечно, мы все равно победим, ведь наша победа предопределена марксизмом-троцкизмом. Но эта победа будет нелегкой, — он снова замолчал, а потом продолжил уже другим голосом, — и будет стоить многих жертв. Я знал многих из тех, кто заплатил за будущую победу самую дорогую цену…

— Товарищ Ковалев, — голос Маши дрожал и прерывался, — я знаю. Я все знаю. Мне рассказывали про вас… про вашу невесту… извините…

Она умолкла и отвела глаза, боясь бередить старую рану.

Алексей мягко приобнял ее за плечи:

— Товарищ Левина, все в порядке… — он замялся, пытаясь подобрать подходящие слова. Ему хотелось сказать этой милой девушке, что былую потерю заслонила новая любовь, которая народилась и крепнет в его сердце, что он, впервые за пять лет, осознал, что со смертью одного человека жизнь других вовсе не заканчивается; но, не найдя нужных слов, опустил голову и умолк окончательно.