РУКОВОДСТВО К ЧТЕНИЮ

В книге сосуществуют, не пересекаясь, три композиционные линии. Первая — собственно жизнеописание Елены Петушковой. Все мнения, все умозаключения, все оценки принадлежат ей одной, и она несет за них полную ответственность. Вторая — то, что думает о Елене Петушковой, о ее друзьях, о спорте вообще и о неповторимом мире конного спорта в частности журналист Станислав Токарев. Это на его ответственности. Третья — диалоги, которые ведут Елена Петушкова и Станислав Токарев. 

РАССКАЗ ПРОДОЛЖАЕТ ЕЛЕНА ПЕТУШКОВА

7

Чтобы верно очертить течение жизни, мне пришлось бы, возможно, каждую страницу разделить пополам, и на одной половинке писать о спорте, а на другой — об учебе, о науке, поскольку в обеих областях события развивались параллельно и главные точки почти совпадали во времени: поступление в университет и начало занятий выездкой, поступление в аспирантуру и включение в сборную.

Когда решался вопрос о моей аспирантуре, на кафедре знали, что я спортсменка, и это было единственной причиной, по которой руководитель кафедры академик Сергей Евгеньевич Северин несколько сомневался во мне.

Впрочем, думается, мне удалось рассеять эти сомнения, и по окончании аспирантуры я получила от Сергея Евгеньевича лестное предложение поехать на десятимесячную стажировку за границу. Огромный был соблазн, но прервать на такой долгий срок тренировки, оставить Пепла я не могла.

Быстро окончить аспирантуру мне помогло приличное знание английского. Первый год занятий уходит на подготовку кандидатского минимума — на философию и иностранный язык, и аспирантам задают переводить жуткое количество «страничек». А я сдала язык тотчас, чем освободила себе время.

Английский у нас еще в школе преподавали очень хорошо, а в университете — опять-таки для экономии времени — я взялась сразу читать неадаптированные книжки. С первой мне приходилось чуть ли не за каждым словом лазить в словарь, со второй пошло легче, с третьей — еще легче. Но известно, что между пассивным пониманием языка и активным владением им, умением разговаривать высится психологический барьер, и, чтобы перепрыгнуть его, нужно было усилие, особенно трудное для меня при моей закомплексованности. Помню, попав в первый раз на чемпионат Европы в Данию в 1965 году, я, уже очень прилично зная английский, каждое утро по большой дуге обходила портье отеля, чтобы не говорить ему простого "здравствуйте".

Переступить же барьер меня, как и многих людей, заставила необходимость: на соревнованиях за рубежом нужно было общаться со спортсменами и тренерами из других стран. Для этого вполне хватало английского, и когда я ради собственного удовольствия взялась за французский, то занималась им лениво и дальше умения читать Сименона без словаря не пошла. Вообще, я убедилась, что для меня нужно ощущение настоятельной необходимости — одного удовольствия мало.

Кто-то из знаменитых ученых в шутку сказал, что наука есть способ удовлетворения собственного любопытства за государственный счет.

Когда читаешь научные статьи, кажется, что строгая логика изложения почти не оставляет места, для творческого воображения, настолько естественным и органичным представляется каждый этап, каждый последующий шаг в работе. Это обманчивое ощущение объясняется тем, что все уже сделано, все получено, устоялось. Прежние сомнения, ложные шаги и тупики отметены, поиски и находки разложены по полочкам.

Научное исследование — увлекательнейшая работа, и в изложении ученых, обладающих популяризаторским даром, описание пути к открытию захватывает не меньше, чем хороший приключенческий роман. Но порой, чтобы написать страницу этого романа, требуются месяцы, годы каждодневного, достаточно однообразного, рутинного труда, повторение снова и снова одних и тех же экспериментов. Терпение и настойчивость вознаграждаются маленьким открытием — открытием скорее для себя, потому что в масштабах большой науки это лишь крошечный шажок к истине. Но он твой, он несет тебе счастье. Наука в определенном смысле не менее эмоциональна, чем спорт.

Я была счастлива, что меня оставили в аспирантуре, тем более что получила возможность продолжить тему, увлекшую меня в период работы над дипломом.

Моя диссертация называлась "Влияние природных имидазольных соединений на сократительные и ферментативные свойства мышечных белков". Попытаюсь несколько расшифровать это таинственное название, хотя популяризатор из меня плохой.

Прежде всего, хотя в названии фигурируют мышечные белки, а тема связана с проблемой сокращения мышц, к спорту она не имеет никакого отношения. Подчеркиваю это потому, что ассоциация напрашивается, и мне часто говорят: "Ты спортсменка, вот и тема у тебя такая". Совпадение здесь случайно, формально, хотя и не исключено, что в отдаленном будущем результаты фундаментальных исследований в этой области могут найти применение в медицинской практике и в спорте. Проблема механизма мышечных сокращений на молекулярном уровне стоит в ряду важнейших проблем современной молекулярной биологии, над ней работают целые институты.

"Природные имидазольные соединения" — это требует специального разъяснения.

Достаточно давно в составе мышц животных и человека обнаружены удивительные вещества — дипептиды: карнозин и анзерин. Каждое состоит из двух аминокислот — «кирпичиков», из которых строятся все белковые молекулы. Но эти соединения уникальны, они содержатся только в тех мышцах, которые осуществляют двигательную функцию, в так называемых скелетных. В сердце, например, их нет. В упомянутой же мышце этих соединений иногда больше, чем веществ, служащих непосредственными источниками энергии для сокращения мышц.

Все это привело к мысли о тесной связи между дипептидами и мышечной функцией, однако загадка непосредственной их роли до сих пор не разгадана: дипептиды — твердый орешек!

"Корни науки горьки, плоды ее кислы", как любит говорить Сергей Евгеньевич Северин, и открытия я не сделала. Но до чего увлекателен сам процесс работы, приносящий на каждом шагу по узкой, зато собственной тропке радостные неожиданности!

Длинная плоская кювета доверху наполнена водой. По краям две плексигласовые пластинки, соприкасающиеся с поверхностью воды. Широким жестом проводишь по поверхности стеклышком с каплей студнеобразного раствора актомиозина — белкового комплекса, из которого в основном состоят мышцы. И — ничего!

Потом сближаешь плексигласовые барьеры, и когда между ними остаются считанные сантиметры, вдруг замечаешь, что поверхность воды как бы слегка морщится. Это становится видимой тончайшая пленка белка. Барьеры смыкаются, между ними, собранная в гармошку, уже не пленка, а белковая нить. Она в состоянии выдерживать маленький грузик. Это чудо рождения из ничего крохотного подобия живой мышцы всегда завораживало меня. Как интригующе интересно обнаружить, что карнозин и анзерин словно уплотняют эту нить, чего ни одно сходное соединение сделать не может!

Обнаружив это в первый раз, я от радости заскакала на одной ножке по коридору, думая, что меня никто не видит, — был поздний вечер. И страшно смутилась, поймав изумленный взгляд румынского аспиранта.

А сложные кривые, вычерчиваемые пером самописца на бесконечных бумажных рулонах! С каким напряжением следишь за ними, тут же кидаешься обсчитывать: подтвердилось — не подтвердилось… Они отражают все то, что происходит в ячеечке, где «работает» твой фермент. И вот итог — найденное тобой математическое выражение процесса. Иногда возникает ни с чем не сравнимое ощущение — формулу не просто видишь, ее чувствуешь, знаешь, как она может себя проявить. Тогда воспринимаешь ее странность и красоту, оцениваешь ее эстетически.

Я бы погрешила против истины, если бы сказала, что спорт не мешает моей работе. Но поставлю вопрос иначе. Если бы я не занималась спортом, достигла бы в науке большего?

Ведь не излечи меня спорт от неуверенности, от страха перед ошибками, не научи владеть собой, я не рискнула бы делать многое из того, что делала (читать, например, лекции), никогда бы не обрела смелость отстаивать собственные суждения.

С другой стороны, достигла бы я большего в спорте, если бы не «отвлекалась» на науку?

С уверенностью отвечу — нет.