"Станислав Шуляк. Кастрация" - читать интересную книгу автора

- Говорят обо мне?
- Только сегодня у меня о тебе спрашивали несколько человек.
Мы вышли с ним на улицу, молчаливо вбирая все бесплодные усилия
какого-то неопределившегося, неясного, потрепанного дня, уже перевалившего
на сторону своего столь же бесцветного завершения. Тот не считает нужным
прихорашиваться ради нас. Марк предложил мне пойти с ним на одну вечеринку,
которую устраивают какие-то его знакомые, там, мол, со мной хотели
познакомиться, говорит Марк, и отчего-то соглашаюсь сразу, хотя, наверное,
почти никого не знаю из этой компании.
- Ну, идем, - киваю головой я, - день не настолько короток, чтобы не
успеть наделать глупостей.
Улица. Маленький сквер с платными скамейками, ограниченный с одной
стороны улицей, небольшая оградка, над которой будто обессиленные
свешиваются ветви каштанов с их резным неброским убранством окончания лета,
по другую сторону улицы ресторан и дансинг, и там теперь околачивается
четверо молодых рабочих с канатной фабрики со своими подружками, чуть
подалее газетный киоск и адвокатская контора. Из соседней улицы неторопливо
выворачивает приземистый вишневый автобус и останавливается на светофоре.
Притворяясь ссутулившимся.
- Разве мы едем на чем-нибудь? - спрашиваю у Марка, видя, что он
осматривается по сторонам. И скулу его рассматриваю, безо всякой цели.
- Пустяки, - возражает он, - нам идти здесь не более чем два шага.
Мы с ним ровесники, знакомы уже лет десять, наверное; расходились
несколько раз прежде в неизбежных размолвках становления, снова сближались и
ныне приятельствуем, несмотря на наши самостоятельности, несхожести и
своенравия. Мне с ним легко, он хорошо понимает меня, я могу расспрашивать
его о чем угодно, он же теперь не слишком лезет мне в душу. В сонмище
сомнений, порывов и неуверенностей, которые единственно сейчас роятся во
мне, выдумываю я. Он очень чуткий наблюдатель, и его замечания о людях, так
или иначе причастных к предстоящему, очень сейчас полезны для меня.
Я когда-то пытался поговорить о моем деле с Марком, я спрашивал его,
согласился бы он быть на моем месте, если бы выбор, например, пал на него;
тогда-то время, оставшееся у меня еще, казалось мне необозримым, но мы оба
лишь обнаружили с ним какое-то неотменимое бессилие слова, когда речь
заходит о принятии ли решения такого рода или причине непринятия его. И он,
должно быть, тогда понимал ожидавшее меня лучше, чем я сам понимал его.
- Да, - говорил мне Марк, то смотря мне прямо в лицо, то отводя или
пряча глаза в незащищенности тягостного размышления, - я уже обдумывал то,
каковым был бы сам в перспективе твоего положения. Но отступать можно и в
себя и из себя. Я, конечно, прекрасно понимаю всю заманчивость возможностей,
открывающихся после такого рода операции в свете установлений нашей
богоизбранной диаспоры, понимаю также и то ежедневное, ежеминутное,
просочившееся в кровь и в поры, космически-холодное ощущение чужеродности
существа и вознесенного и вытолкнутого одновременно из лона своего
природного сообщества, страдающего единственным недугом обыденности, по
крайней мере, могу себе представить... Одним словом, знаешь, я уже взвешивал
все возможные pro и contra. Принимал во внимание и возможность какого угодно
безграничного служения, которая может открыться только после этого, а с
другой стороны - некие разъедающие сомнения, не могущие не проявиться
вследствие ущербности и двусмысленности нового существования. И все же,