"Станислав Шуляк. Кастрация" - читать интересную книгу автора

волнений у тебя не должно быть. Постарайся поменьше быть один, пускай
общество тебя развлечет. У тебя должен быть спокойный и уверенный сон.
Главное - твоя воля. Она должна принять у тебя форму и упругость стального
клинка, ей со временем подчинятся все жизненные силы и побуждения, я в этом
уверен. Ты обретешь очертания и свойства - малоизвестные нам пока -
гармонические свойства сверхчеловека будущего. Мы можем подсказывать тебе
формулы, но решения ты станешь находить сам. Мы пред тобою будем тогда
карлики, пигмеи, я совершенно не опасаюсь тебе этого говорить.
Вижу, что у него искусственные зубы, безукоризненной, правильной формы,
каковая и бывает только у всяких изделий человеческих, применяемых в
повседневном телесном обиходе. Искусственные глаза, искусственный смысл.
Всего только за поддержкой. Новая фраза складывается вопреки его излучению
корректности, складывается новая фраза. Я очень сожалею... Не так. - Мне
очень неприятно, - говорю, - что должен теперь же попрощаться с вами,
выразив одновременно и мою благодарность за ваше участие в моем деле. - Я не
думаю, что он хищник. Скорее уж он всеяден. В самых славных и опрометчивых
выражениях. Вскоре.
- Мы не оставим тебя одного, мой мальчик, - говорит он. - Мы все время
будем с тобой. И будем стараться способствовать пробуждению в тебе новой
невиданной воли, которая будет основой, фундаментом, пьедесталом... Послушай
еще меня, малыш, - не отпускает меня его голос; это событие такое, что все
они уже давно начеку. - Я попрошу встретиться с тобой моего коллегу, доктора
Шмидта, Бедржиха Шмидта. Он - психоаналитик. Превосходный врач. Специалист
редкостной квалификации и толка. Мессия, чудодей, виртуоз. Я иногда
направляю к нему иных своих подопечных, если замечаю потребность в
какой-либо коррекции восприятия. Я буду просить его встретиться с тобой так
безотлагательно, как это только возможно. Я сейчас запишу это на своем
календаре.
Голос его, будто стая голубей, сорвавшаяся с крыши после внезапно
раздавшегося выстрела или хлопнувшей двери в пустом городском дворе. Но все
же выхожу. В приемной у него вижу слепого, сразу же вставшего при моем
появлении. Немолодой, худощавый, в темном костюме, с обожженным лицом, и -
очки. Непроницаемые очки. Лицо подвижное, и выдает какую-то обостренную
чуткость. Думаю о нем мгновение. Думаю о его существовании в мире звуков и
запахов; тех из них, что зрячие не различают. В ожидании возвращения
бумеранга. Много. Врасплох.
И вспоминаю как озарение, что в кабинете доктора пахло жасмином. Это
тоже, думаю теперь, преследовало меня. Освободился наконец из объятий
душного искусства врачевания. Мгновенный образ жасминового куста с цветками
цвета бледного какао и - странное дело! - пронизанными густейшей сетью
синеватых вздрагивающих набухших артериол. Мораль молчания в видах моих на
остаток существования. Освободить силы равнодушия, пребывающие взаперти.
Шифровальщик в области дозволенного цензурой. Торопливый аскет. Не в силах.
Внизу, в холле, неожиданно встречаю приятеля своего - Марка, я не знал,
что он здесь. Ухватываюсь за встречу, отчего-то мне приятно видеть его, хотя
и не ищу слов, чтобы выразить это. Доктор - называю его про себя
Новокаиновым Маскарадом - уже почти совершенно забыт, теперь все, что есть,
- это есть Марк. Под ложечкой.
- Ты как здесь, Марк? - спрашиваю его.
- Мне сказали, что ты у этого шарлатана, - отвечает.