"Станислав Шуляк. Кастрация" - читать интересную книгу автора

руку, будто согревая ее своей уверенной, мужественной тяжестью. - Стрела
изгиба 2,24 дюйма, - продолжал хозяин дома, - сабле уже более двухсот
пятидесяти лет, имя мастера неизвестно, хотя оно, несомненно, заслуживает
быть сохраненным и для нашего времени и для будущих отдаленных времен.
Я молчал, глядя на своего собеседника.
- Скажите, а как вы себе представляете связь между отдаленными эпохами?
- неожиданно говорит он, оскалившись в спокойной неприязни к какому-то
внезапному собственному ощущению. - Ну, мы снова возьмем для примера те же
самые три или четыре сотни лет, о которых мы сейчас рассуждали.
- В виде потока корпускул, - тотчас же отвечаю я, рассматривая узкий
подбородок хозяина дома и все мало-мальски примечательное в его лице. Он все
еще поигрывает оружием, которое не выпускает из рук. - Подобно магнитным
силовым линиям вокруг проводника. В виде потока незримой лучистой энергии,
пронизывающего пространство. Один конец этого потока в нас самих, другой
же...
- Пространство? - переспрашивает он и тут же соглашается. -
Пространство, которое вмещает в себе весь немыслимый путь, пройденный
планетой, галактикой и еще более крупными природными образованиями за взятый
нами промежуток времени. Так? Путь в однообразной космической ночи, в
омертвляющем холодном одиночестве? Лояльность к жизни во всякое настоящее
мгновение, еще, наверное, скажете. Этого, разумеется, и вполне достаточно.
- Так, - подтверждаю я, - а мы еще всякое мгновение выбираемся из
собственной оболочки, поминутно оставляя за собой угасающий шлейф
предыдущего существования, подобно следу быстро перемещающегося объекта на
светящемся экране электроннолучевой трубки. И всякая невозможность и
немыслимость возвращения хоть в какую-либо прежнюю канву вполне способна
вызывать в иных из нас беспричинную и неосознанную тоску - сродни собачьей
тоске - по безвозвратно прожитой и утраченной сущности. Вопрос, разумеется,
только в способности чувства. Каждому прошедшему мгновению жизни мы
сооружаем умственные мемориалы, в которых поклоняемся сознанию невозможности
вечного существования. В иных из них столпотворение, паломничество, в иных
запустение...
- Да, - подхватывает он, - а вот еще нимбы над головами святых в
христианской мифологии это тоже, должно быть, явление того же самого рода,
как вы считаете? Что-то такое вроде отличительной оболочки, отличительного
знака избранника особенной духовности?..
- По-видимому, это так, - соглашаюсь я.
Вдруг он делает несколько резких круговых взмахов саблей, со свистом
рассекая воздух. Пару раз конец сабли проносится возле моего лица и
туловища, не то, что бы опасной близости, нет, совершенно не опасной, но
такой, что ее можно посчитать оскорбительной для моего достоинства, а можно
и не посчитать. Я стараюсь стоять не шелохнувшись во время всех взмахов и
только наблюдаю за его действиями, слегка сощурив глаза. Не знаю, для чего
ему понадобилось такое испытание моих нервов.
- Ну, теперь уже, наверное, - спустя минуту говорит он, отходя к стене
и убирая саблю в ножны на ее прежнем месте, - вам поздно искать прибежища в
религии, если прежде были не особенно религиозны. Обычно бывает нужно пройти
нечто вроде карантина в новых убеждениях, прежде чем они станут давать
какой-либо положительный практический эффект.
- Наверное, - сухо соглашаюсь я.