"Бруно Шульц. Санатория под клепсидрой" - читать интересную книгу автора

Это именовалось "дикая акция", ибо эсэсовцы и подручная местная сволочь
стреляли в каждого замеченного на улице еврея. Эсэсовец Гюнтер, желая
напакостить коллеге, использовавшему Шульца в качестве приватного живописца,
искал, как рассказывают, именно Шульца. А увидев, подошел и выстрелил ему в
голову. На тротуаре лежала расстрелянная еврейская судьба - одна из каждых
трех еврейских судеб той эпохи. Остались две тоненькие книжки, несколько
критических статей, незавершенные обрывки прозы и около двухсот рисунков.
Земное время Шульца кончилось, могила неизвестна. Мертвого, его видели
многие, - живы даже свидетели! - а где похоронили и кто - уже не узнаешь. То
ли в братских могилах, где закопаны еще двенадцать тысяч, то ли в могиле
родительской, на старом еврейском кладбище, которого больше нет, ибо на
святом месте - жилой массив, на чьи стены вперемежку с кирпичами пошли
еврейские надгробия, а прописанные в домах жители пьют по вечерам чай и
смотрят телевизор.
Появись у нас тексты Шульца вовремя, они стали бы мощным ферментом и
для русской литературы. Еще четверть века назад я носил издателям прозу
странного и поразительного польского писателя. Странность и поразительность,
равно как и польскость с еврейскостью, тогда не поощрялись - попытки были
безрезультатны. Ближе к нашим дням отдельные новеллы Шульца стали
публиковать в периодических изданиях новые энтузиасты. В 1990 году журнал
"Иностранная литература" поместил мой перевод "Коричных лавок". И вот теперь
перед вами - впервые по-русски - оба давным-давно прославленные во всем мире
произведения - реликтовые оттиски захолустной и одинокой гениальной
еврейской судьбы.

Асар Эппель


САНАТОРИЯ ПОД КЛЕПСИДРОЙ

Юзефе Шелинской


КНИГА

I

Я называю ее просто Книга, безо всяких определений и эпитетов, и в
воздержанности этой, в самоограничении присутствует беспомощный вздох, тихая
капитуляция перед необъятностью трансцендента, ибо никакое слово, никакая
аллюзия не способны просиять, заблагоухать, охватить тем ознобом испуга,
предчувствием той ненареченной субстанции, первое ощущение от которой на
кончике языка не вмещается в наш восторг. Что добавит пафос прилагательных и
велеречивость эпитетов этой вещи безмерной, этому великолепию беспримерному?
Но читатель, читатель истинный, на какого рассчитывает эта повесть, поймет и
так, если заглянуть ему в глаза и на донышке самом просиять тем блеском. В
быстром и пристальном взгляде, в мимолетном пожатии руки он уловит,
переймет, распознает - и зажмурится в восторге от столь глубокой рецепции.
Ибо разве под столом, разделяющим нас, не держимся все мы тайно за руки?
Книга... Где-то на заре детства, в первые рассветы жизни, яснел