"Василий Шукшин. Из детских лет Ивана Попова" - читать интересную книгу автора

ходила. А где-то, видно, забрела в чужой двор, пристроилась к стожку...
Стожки еще у многих стояли: у кого мужики в доме, или кто по блату достал
воз, или кто купил, или... Бог их там знает. Поздно вечером Райка пришла к
воротам, а у ней кишки из брюха висят, тащатся за ней: прокололи вилами.
Вот... Значит, надо ждать телочку, пока она вырастет. Назвали ее тоже Рая.


Жатва

Год, наверное, 1942-й. (Мне, стало быть, 13 лет.) Лето, страда. Жара
несусветная. И нет никакой возможности спрятаться куда-нибудь от этой
жары. Рубаха на спине накалилась и, повернешься, обжигает.
Мы жнем с Сашкой Кречетовым. Сашка старше, ему лет 15-16, он сидит "на
машине" - на жнейке (у нас говорили - жатка). Я - гусевым. Гусевым - это
вот что: в жнейку впрягалась тройка, пара коней по бокам дышла (водила или
водилины), а один, на длинной постромке, впереди, и на нем-то в седле
сидел обычно парнишка моих лет, направляя пару тягловых - и, стало быть,
машину - точно по срезу жнивья.
Оглушительно, с лязгом, звонко стрекочет машина, машет добела
отполированными крыльями (когда смотришь на жнейку издали, кажется, кто-то
заблудился в высокой ржи и зовет руками к себе); сзади стоячей полосой
остается висеть золотисто-серая пыль. Едешь, и на тебя все время наплывает
сухой, горячий запах спелого зерна, соломы, нагретой травы и пыли -
прошлый след, хоть давешняя золотистая полоса и осела, и сзади поднимается
и остается неподвижно висеть новая.
Жара жарой, но еще смертельно хочется спать: встали чуть свет, а время к
обеду. Я то и дело засыпаю в седле, и тогда не приученный к этой работе
мерин сворачивает в хлеб - сбивает стеблями ржи паутов с ног. Сашка орет:
- Ванька, огрею!
Бичина у него длинный - может достать. Я потихоньку матерюсь, выравниваю
коня... Но сон, чудовищный, желанный сон опять гнет меня к конской гриве,
и сил моих не хватает бороться с ним.
- Ванька!.. - Сашка тоже матерится. - Я сам с сиденья валюсь! У меня у
самого счас кровоизлияние мозга будет! Потерпи!

- Давай хоть пять минут поспим?! - предлагаю я.
- Еще три круга - и выпрягаем.
Три огромных круга!.. А машина стрекочет и стрекочет, и размерно шагает
конь, и дергает повод, и фыркает, и на голову точно масленый блин
положили, и горячее масло струйками стекает под рубаху, в штаны... Там,
где сидишь в седле, мокро, все остальное раскалилось, тлеет.
- А, Сань?! А то упаду под жатку, вот увидишь!
Сашку допекло тоже; он еще немного хорохорится, поет песни, потом
натягивает вожжи.
- Тр-р! Пять минут, Ванька! А то застукают.
Господи, да больше и не надо! Это и так вечность. Падаю с коня, на
карачках отползаю подальше в рожь - на тот случай, если кони сами тронут,
то чтоб не переехало машиной - успеваю еще подумать про это... Потом
горячая, пахучая земля приникла к лицу, прижалась; в ушах еще звон
жнейки, но он скоро слабеет, над головой тихо прошуршали литые, медные