"Борис Штерн. Эфиоп" - читать интересную книгу автора

"Никак папа римский?!", потом завал в пелетоне, небо в колесах и окровавленный
асфальт в глазах. Над ним склонился великий русский гонщик Виктор Капитонов, а
над папой римским - великий поляк Рышард Шурковский. Шурковский сказал: "Taki
marny"*2, Капитонов сказал: "Хана". Но вышло наоборот - очень плохо было
Гайдамаке, а хана была папе римскому. Жизнь Гайдамаке спас танковый шлем, даже
трепанацию черепа ему делали, не сдирая шлема, присохшего с черной кровью к
коже. На похороны папы римского Павла-Карела 1-го Гайдамаку, естественно, не
пригласили, да и как бы он поехал со своей трепанацией и с присохшим танковым
шлемом.

Гайдамака с трудом приходил в себя. Голова разламывалась. В сознании зияли
черные дыры, из них высовывались какие-то черные негритянские рожи, торчали
какие-то крысиные хвосты каких-то воспоминаний, как после тяжелейшего
многомесячного запоя. Лишь последние слова папы римского - "От черт!" - крепко
застряли в памяти. Никого не узнавал. Жил на диване с какой-то женщиной по
имени Люська - говорила, что его жена, но он не помнил. Приходил участковый
врач Владимир Апполинариевич, оформлял инвалидную справку, по которой Сашку
Гайдамаке для получения большей пенсии сам Брежнев, втихаря, чтобы не вызвать
международных осложнений, присвоил звание Заслуженного мастера спорта.

"Надо же, - бормотал Брежнев, качая головой и подписывая закрытый указ. -
На самого папу римского наехал. А не послать ли его в Тибет, пусть наедет на
далай-ламу".

- Где я? - тихо спрашивал Гайдамака врача.

- Где, где... - отвечал Владимир Апполинариевич.

- А кто я? - еще тише спрашивал он.

- Герой. Сосиськиных сран. Самого папу римского на тот свет отправил.

- Так я ж хотел Муссолини... - бормотал Гайдамака. Потом потихоньку начал
вставать, ходить, играть на аккордеоне. Даже запел. Потом запил. С Люськой не
жил, потому что его после аварии не только контузило, но и конфузило. Лежал со
своим конфузом на диване, думал о папе римском. Неудобно получилось с папой.
Завал в пелетоне - он завал и есть: кто влево, кто вправо, кто раком, кто
боком, небо в колесах, а папа перебегает дорогу. Успел крикнуть старику: "Куда
прешь, ыбенамать?!", тот ответил: "От черт!", и больше ничего не помнит. В
комнате темно, на душе темно. Однажды увидел на свалке под домом старую
оконную раму, притащил домой, взял топор и стал самовольно, без увязки с
главным архитектором района, рубить окно в Европу с видом на Финский залив в
глухой торцовой кирпичной стене, чтоб светлей на душе стало и чтоб был вид на
Мадрид.

Люська спросила:

- Сдурел ты, что ли?

Он укоризненно сказал: