"А.Шопенгауэр. Максимы, Понятие воли и др. (сборник) " - читать интересную книгу автора

Взгляды философа мировой скорби на музыкальное искусство воспринял
великий композитор Рихард Вагнер. Он воспринял эти взгляды уже тогда, когда
еще не вполне рассеялись его увлечения философией Людвига Фейербаха. Уже в
таких ранних произведениях Вагнера, как "Летучий голландец", "Тангейзер" и
"Лоэнгрин", радость жизни смешивается со страхом перед ней и ее неприятием.
А в "Тристане и Изольде" (1854) Вагнер предпринял попытку реализовать
эстетику Шопенгауэра наиболее адекватным образом. В письме Ференцу Листу в
конце этого года он, назвав Шопенгауэра "величайшим философом со времен
Канта", признался, что находит в его философии "успокоение и покой
(Quietir)"* и именно с этими настроениями принимается за оперу о Тристане и
его возлюбленной. В парижском наброске "Счастливый вечер" Вагнер замечает,
что задача художника состоит как раз в том, чтобы выразить не страсть,
любовь, тоску, самоотречение того или иного конкретного индивидуума в их
конкретном киле, но эти чувства как отвлеченные общие идеи. Впрочем,
Шопенгауэр счел попытку Вагнера воплотить его эстетику в музыкальном
творчестве неудачной, хотя он и сам не заметил ослабления силы искусства,
если оно приводит различные чувства к общему знаменателю. Все это не
помешало Вагнеру незадолго до своей смерти заявить, что учение Шопенгауэра
должно стать основой всей духовной культуры грядущих времен**.


* Цит. по: Drusche E. Richard Wagner. - Leipzig, 1983. - S. 154.
** Несомненное влияние оказал Шопенгауэр и на представителей
символического искусства, в том числе на символистов в России, таких,
например, как уже упомянутый Вячеслав Иванов. Отзвуки его настроений найдем
в музыке Г. Малера и А. Шенберга.


34

Надо заметить, что до полного отрицания роли индивидуальности в
содержании искусства эстетика Шопенгауэра не доходит хотя бы в принципе, не
говоря уже о проведенных на конкретных анализах различных художественных
произведений: ведь среди платоновских идей должна находиться и идея
индивидуальности, и только индивидуальности в состоянии положить начало
восстанию человечества против мощи сначала слепых, а потому безличных, а
затем индивидуализированных обнаружений Воли, хотя, с другой стороны,
всякая индивидуальность мимолетна, она не более как одно из эфемерных
проявлений мирового безначального начала. Как бы то ни было, проблема
взаимоотношения общего, особенного и единичного осталась не разрешенной и в
теории бытия, и в эстетике Шопенгауэра. Его рассуждения о художественных
гениях как об одиноких аристократах духа, от которых зависит спасение
человека и которые тем более близки к осуществлению этой цели, чем более
удаляются от разума и приближаются к интуициям и озарениям исступленного
сознания, ведут к разрыву между отдельным и всеобщим, а не к их соединению.
Тем не менее художественно одаренные индивидуальности в состоянии
приблизить тех, кто внимает им, к такой бессознательности, которая
требуется, по Шопенгауэру, для избавления Воли и ее порождений от бытия,
полного драматизма и трагедийности.