"Михаил Шолохов. Рассказы, очерки, фельетоны, статьи, выступления (ПСС том 8)" - читать интересную книгу автора

человек двадцать автоматчиков, погнали нас ускоренным маршем. Сильно
раненные наши не могли поспевать за остальными, и их пристреливали прямо на
дороге. Двое попытались бежать, а того не учли, что в лунную ночь тебя в
чистом поле черт-те насколько видно, ну, конечно, и этих постреляли. В
полночь пришли мы в какое-то полусожженное село. Ночевать загнали нас в
церковь с разбитым куполом. На каменном полу - ни клочка соломы, а все мы
без шинелей, в одних гимнастерках и штанах, так что постелить и разу нечего.
Кое на ком даже и гимнастерок не было, одни бязевые исподние рубашки. В
большинстве это были младшие командиры. Гимнастерки они посымали, чтобы их
от рядовых нельзя было отличить. И еще артиллерийская прислуга была без
гимнастерок. Как работали возле орудий растелешенные, так и в плен попали.
Ночью полил такой сильный дождь, что все мы промокли насквозь. Тут
купол снесло тяжелым снарядом или бомбой с самолета, а тут крыша вся начисто
побитая осколками, сухого места даже в алтаре не найдешь. Так всю ночь и
прослонялись мы в этой церкви, как овцы в темном катухе. Среди ночи слышу,
кто-то трогает меня за руку, спрашивает: "Товарищ, ты не ранен?" Отвечаю
ему: "А тебе что надо, браток?" Он и говорит: "Я - военврач, может быть,
могу тебе чем-нибудь помочь?" Я пожаловался ему, что у меня левое плечо
скрипит и пухнет и ужасно как болит. Он твердо так говорит: "Сымай
гимнастерку и нижнюю рубашку". Я снял все это с себя, он и начал руку в
плече прощупывать своими тонкими пальцами, да так, что я света не взвидел.
Скриплю зубами и говорю ему: "Ты, видно, ветеринар, а не людской доктор. Что
же ты по больному месту давишь так, бессердечный ты человек?" А он все
щупает и злобно так отвечает: "Твое дело помалкивать! Тоже мне, разговорчики
затеял. Держись, сейчас еще больнее будет". Да с тем как дернет мою руку, аж
красные искры у меня из глаз посыпались.
Опомнился я и спрашиваю: "Ты что же делаешь, фашист несчастный? У меня
рука вдребезги разбитая, а ты ее так рванул". Слышу, он засмеялся потихоньку
и говорит: "Думал, что ты меня ударишь с правой, но ты, оказывается, смирный
парень. А рука у тебя не разбита, а выбита была, вот я ее на место и
поставил. Ну, как теперь, полегче тебе?" И в самом деле, чувствую по себе,
что боль куда-то уходит. Поблагодарил я его душевно, и он дальше пошел в
темноте, потихоньку спрашивает: "Раненые есть?" Вот что значит настоящий
доктор! Он и в плену и в потемках свое великое дело делал.
Беспокойная это была ночь. До ветру не пускали, об этом старший конвоя
предупредил, еще когда попарно загоняли нас в церковь. И, как на грех,
приспичило одному богомольному из наших выйти по нужде. Крепился-крепился
он, а потом заплакал. "Не могу, - говорит, - осквернять святой храм! Я же
верующий, я христианин! Что мне делать, братцы?" А наши, знаешь, какой
народ? Одни смеются, другие ругаются, третьи всякие шуточные советы ему
дают. Развеселил он всех нас, а кончилась эта канитель очень даже плохо:
начал он стучать в дверь и просить, чтобы его выпустили. Ну, и допросился:
дал фашист через дверь, во всю ее ширину, длинную очередь, и богомольца
этого убил, и еще трех человек, а одного тяжело ранил, к утру он скончался.
Убитых сложили мы в одно место, присели все, притихли и призадумались:
начало-то не очень веселое... А немного погодя заговорили вполголоса,
зашептались: кто откуда, какой области, как в плен попал; в темноте товарищи
из одного взвода или знакомцы из одной роты порастерялись, начали один
одного потихоньку окликать. И слышу я рядом с собой такой тихий разговор.
Один говорит: "Если завтра, перед тем как гнать нас дальше, нас выстроят и