"Михаил Шолохов. Рассказы, очерки, фельетоны, статьи, выступления (ПСС том 8)" - читать интересную книгу автора

хлебали.
Год прошел, и заняла меня тоска. Смерть - и все! Тут - по коню
стосковался, по месяцам не видишь, как его коновод правдает; там - семья
осталась неизвестно при чем. А главное дело: за что народ - и я с ним! -
смерть принимает, неизвестно.
В шешнадцатом году сняли нас с фронта, увели верст за сорок. В сотню
пополнение пришло, почти что одни старики. Бороды пониже пупка, и все
прочее. Поотдохнули мы трошки, коней выправили. И вот тебе - бац! Из штаба
дивизии приказ: двинуть нашу сотню к фронтовой линии. Там, мол, солдаты
бунтуются, не желают в окопы, в глину лезть; с смертью кумоваться не
желают...
Разъяснил нам есаул Дымбаш: так, мол, и так. Я взял тут написал ему
записку и кинул из толпы:
"Ваше благородие, вы нам всчет войны разъясняли, что народ разных
языков промеж себя воюет. А как же мы могем на своих идтить?" Прочитал он и
сменился с лица, а сказать ничего не сказал. Тут-то мы и разжевали, на что к
нам старых казаков в сотню влили, да и то из староверов. Они за царя дюжей и
за все дюжей могли стоять. Одно дело - старые, служба давнишняя их
вышколила, а другое дело - дурковатые, службой убитые. И то: в энти года в
полку ум человеку отбивали скорей, чем косарь косу отобьет.
Погнали нас на солдатов. С нами четыре пулемета и броневая машина.
Подходим к месту, где полк бунтуется, а там уже две сотни кубанцев, ишо
какие-то дикие и собой рябые, на калмыков похожие, окружают этот полк.
Страшное, братцы, дело! За леском две батареи с передков снялись, а полк на
прогалинке стоит и ропщет. К ним офицеры подъезжают, усватывают их, а они
стоят и ропщут.
Отдал есаул наш команду, повынали мы палаши и - рысью, охватываем
солдат подковой... И кубанцы пошли... И зачали солдаты винтовки кидать.
Свалили их костром и опять ропщут.
А во мне сердце кровью закипает, аж на губах солоно горит. Как я могу
человека в энту могилу гнать, ежели я сам там жизни решался, жил в земле,
как суслик?.. Подскакали. Вижу я: казак нашего взвода Филимонов сгоряча бьет
солдата шашкой плашмя по морде. И на глазах моих пухнет у энтого морда и вся
в крови, а он оробел. Молодой солдатишка и явно оробел. Так по мне мороз и
пошел, не могу с собой совладать, подскакиваю:
"Брось, Филимонов!" Он меня в мать, даром что старовер. Я палаш занес,
постращать хотел: "Брось, - говорю, - а то, истинный бог, срублю!" Он как
рванет винтовку с плеча. Я его и ширнул концом палаша в глотку... Как в
чучелу ширнул, а вышло - живого человека снял с земли... Получилось тут
такое, что сам черт не разберет. Кубанцы зачали в нас стрелять, мы - в них.
Дикие, рябые энти, на нас в атаку, а солдаты подхватили обратно винтовки и
опять ропщут и стреляют по всей коннице. Там такая была волнения...
Захватили нас оттуда, сначала в тыл было направили, потом как ахнули в
Карпаты; с гашников не успели вшей обобрать, и вот тебе Карпаты. Идем ночью
по ходам сообщения. Приказ - чтоб ни стуку, ни бряку. Оказалось, австрийские
окопы в сорока сажнях от наших. День живем. Головы не высунуть. Дождь.
Мокро. В окопах по щиколки грязи. Нету во мне ни сну, ни покою. Жизни нет!
Как так, думаю: за что мы в этих окопах с смертью в обнимку живем? Стала мне
колом в голове мысля, чтоб погутарить с австрийцами. Ихние солдаты по-нашему
гутарят. Иной раз шумит: "Пан, вы за что воюете?" - "А вы за что?" - шумим.