"Михаил Шолохов. Один язык" - читать интересную книгу автора

за что?" - шумим. Не могем порешить за дальностью расстояния. Думаю: вот бы
собраться по-доброму, погутарить. Нету возможностей! Разделили народ
проволокой, как скотину, а ить австрийцы такие же, как и мы. Всех нас от
земли отняли, как дитя от сиськи. Должен у нас ить один язык быть.
И вот утром раз просыпаемся, а караульный шумит: "Гля, братцы, за нашу
проводку зверь зацепился!" И австрийцы, слышим, взголчились, как грачи на
жнивье. Я это высунул трошки голову, а супротив меня стоит лось, зверь такой
- навроде оленя, рога кустом. И зацепился за проволочные заграждения рогами.
Левей нас по фронту сильные бои шли, вот стрельба и нагнала его промеж
окопов.
Австрийцы шумят: "Пане, выручайте животную, мы стрелять не будем!" Я
шинель с себя - и на насыпь. Глянул на ихние окопы, а там одни головы
торчат. Толечко я к зверю, а он - в дыбы, аж колья, укрепы, зашатались. Мне
на помогу ишо трое казаков повыскакивали. Ничего не могем поделать - он к
себе и близко не подпушает! Глядь, австрийцы бегут - без винтовок, и у
одного ножницы.
Тут-то мы и загутарили. Наш сотник слег на насыпь в целит из винтовки в
крайнего австрийца, а я его спиной заслоняю. Не могли же нас офицеры
разогнать, и повели мы австрийцев гостями в свои окопы. Зачал я с одним
говорить, а сам ни слова ни по-ихнему, ни посвоему не могу сказать, слеза
мне голос секет. Попался мне немолодой австрияк, рыжеватый. Я его усадил на
патронный ящик и говорю: "Пан, какие мы с тобой неприятели, мы родня! Гляди,
с рук-то у нас музли ишо не сошли". Он слов-то не разберет, а душой, вижу,
понимает, ить я ему на ладони мозоль скребу! Головой кивает: да, мол,
согласен. И собралась округ нас куча казаков и ихних. Я и говорю: "Нам, пан,
вашего не надо, а вы нашего не трожьте. Давай войну кончать!" Он опять,
вижу, согласен, а слов не разумеет и зовет нас руками к себе. Объясняет:
там, дескать, есть наш, который по-русски кумекает. Мы и пошли. Вся сотня
снялась и пошла! Офицеры напугались, ходу. Пришли мы в австрийские окопы.
Чех у них по-нашему гутарит. Я с своим австрийцем гутарю, а он переводит. Я
своему подовторил, что мы не враги, а родня. И опять же ему на ладони мозоль
ногтем поскреб и по плечу похлопал. Он через чеха отвечает: я, мол, рабочий,
слесарь, я очень согласен с вами. Говорю ему: "Давайте войну, братцы,
кончать. Никчемушнее это дело. А штыки надо по сурепку тем вогнать, кто нас
стравил". Его ажник в слезу вогнали эти слова мои. Отвечает, что дома бросил
жену с дитем и согласен войну кончать. Шум мы подняли великий. А офицер
ихний ходит индюком и зубы, падло, скалит. Братались мы и кохвей у них пили.
И такой мы язык нашли один для всех, что слово им скажу, а они без
переводчика на лету его понимают, шумят со слезьми и целоваться лезут.
Как пришел я в свои окопы, то вынул из винтовки затвор, затолочил его в
грязь и кровно побожился, что больше разу не стрельну в австрийского брата:
в слесаря, рабочего, в хлебороба... В эту же ночь ушла наша сотня из окопов,
разоружили нас возле деревни Шавелки. А спустя время получился переворот,
царя в Петербурге наладили...
- Погоди,- перебил рассказчика молодой казак в буденовке,- а как же
зверь?
- Зверь? Ему что, зверя мы выручили. Пыхнул, по тех пор его и видали.
Беремя колючей проволки на рогах унес. Тут не в звере дело. Тут люди одним
языком загутарили, а ты вот брешешь: война, война. Война будет известная:
как доберемся до солдатов ихних, мозоль об мозоль черканется, и загутарим...