"Михаил Шолохов. Тихий Дон (книги 3, 4)" - читать интересную книгу автора

открывается, впитывая росу, цветок. Это пьянило, будило легкую жалость.
Григорий, жалея, ласково гладил растрепанные волосы своей случайной
подруги, закрывал усталые глаза.
Сквозь камышовую крышу навеса сочился гаснущий свет месяца. Сорвалась и
стремительно скатилась к горизонту падучая звезда. В пруду на пепельном
небе фосфорический стынущий след. В пруду закрякала матерка, с любовной
сипотцой отозвался селезень.
Григорий ушел в горницу, легко неся опорожненное, налитое сладостным
звоном устали тело. Он уснул, ощущая на губах солонцеватый запах ее губ,
бережно храня в памяти охочее на ласку тело казачки и запах его - сложный
запах чабрецового меда, пота и тепла.
Через два часа его разбудили казаки. Прохор Зыков оседлал ему коня,
вывел за ворота. Григорий попрощался с хозяином, твердо выдержав его
задымленный враждебностью взгляд, - кивнул головой проходившей в курень
хозяйской дочери. Она наклонила голову, тепля в углах тонких, неярко
окрашенных губ улыбку и невнятную горечь сожаления.
По проулку ехал Григорий, оглядываясь. Проулок полудугой огибал двор,
где он ночевал, и он видел, как пригретая им казачка смотрела через плетни
ему вслед, поворачивая голову, щитком выставив над глазами узкую загорелую
ладонь. Григорий с неожиданно ворохнувшейся тоской оглядывался, пытался
представить себе выражение ее лица, всю ее - и не мог. Он видел только,
что голова казачки в белом платке тихо поворачивается, следя глазами за
ним. Так поворачивается шляпка подсолнечника, наблюдавшего за медлительным
кружным походом солнца.


Этапным порядком гнали Кошевого Михаила из Вешенский на фронт. Дошел он
до Федосеевской станицы, там его станичный атаман задержал на день и под
конвоем отправил обратно в Вешенскую.
- Почему отсылаете назад? - спросил Михаил станичного писаря.
- Получено распоряжение из Вешек, - неохотно ответил тот.
Оказалось, что Мишкина мать, ползая на коленях на хуторском сборе,
упросила стариков, и те написали от общества приговор с просьбой Михаила
Кошевого как единственного кормильца в семье назначить в атарщики. К
вешенскому станичному атаману с приговором ездил сам Мирон Григорьевич.
Упросил.
В станичном правлении атаман накричал на Мишку, стоявшего перед ним во
фронт, потом сбавил тон, сердито закончил:
- Большевикам мы не доверяем защиту Дона! Отправляйся на отвод,
послужишь атарщиком, а там видно будет. Смотри у меня, сукин сын! Мать
твою жалко, а то бы... Ступай!
По раскаленным улицам Мишка шел уже без конвоира. Скатка резала плечо.
Натруженные за полтораста верст ходьбы ноги отказывались служить. Он едва
дотянул к ночи до хутора, а на другой день, оплаканный и обласканный
матерью, уехал на отвод, увозя в памяти постаревшее лицо матери и впервые
замеченную им пряжу седин на ее голове.
К югу от станицы Каргинской, на двадцать восемь верст в длину и шесть в
ширину, разлеглась целинная, извеку не паханная заповедная степь. Кус
земли во многие тысячи десятин был отведен под попас станичных жеребцов,
потому и назван - отводом. Ежегодно на егорьев день из Вешенской, из