"Юлия Шмуклер. Чудо (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Воспитательницы явно знали насчет отца и были холодны. И я потеряла всю
свою бойкость, я забыла все песни, все стихи, все сказки Пушкина, которые
до этого знала наизусть - и про царя Салтана, и про Балду, и про мертвую
царевну ("И встает она из гроба, Ах! и зарыдали оба") - и я целый день
сидела одна, на скамеечке, и шептала себе придуманный разговор, в котором
все обстояло очень хорошо. "Что ты корчишь свою физиономию", - сказала мне
раз директриса, проходя мимо, и я долго считала, что "физиономия" -
ругательство, и мне стыдно было рассказать дома, каким словом меня назвали.
Кормили в этом саду тушеной капустой - на завтрак, обед и ужин, так что
я на всю жизнь возненавидела рыжий цвет и запах этого варева, и даже
сейчас содрогаюсь, стоит мне его учуять. Есть я капусту не могла - и не
есть тоже не могла - не было ничего другого; я давилась кислыми листьями и
вспоминала, что отцу положили в передачу твердое розовое печенье. (Я не
просила, они сами дали мне кусочек).
Но еда, как я понимала, это не главное. В жизни главное - чтоб любили,
чтоб принимали в общую игру, чтоб уважали. И я так мечтала, так хотела
выдвинуться в этом детском саду, что пробовала хорошо вести себя, быть
лучше других, никогда не жаловалась и не плакала. А кругом все бегали,
дрались, кричали и ябедничали - и их любили больше. Я просто помешалась на
идее выдвижения, и ясно было, что добром это не кончится.
Однажды, когда я сидела на скамеечке, вошла воспитательница с книжкой -
и я сразу узнала обложку. Это была одна из тех книжек, которые мне читали
в моей прошлой жизни, и все эти книжки я знала наизусть. И вдруг, в одном
мгновенном приступе вдохновения я поняла, что надо делать; сердце мое
забилось и встало, а вслед за ним со своего седалища позора встала и я. "Я
могу ПРОЧЕСТЬ эту книжку", - сказала я твердо, и во время этой
величественной лжи мне стало легко и свободно.
Все посмотрели на меня, никто из нашей группы четырехлеток не умел
читать, никому и не снилось это волшебное умение - и вот, нате вам,
последние станут первыми! Даже воспитательница отнеслась благосклонно - и
все случилось так, как я хотела: ребята сидели вокруг меня на маленьких
белых стульчиках, а в центре находилась я, и прекрасно декламировала
стишки, переворачивая страницы в нужных местах - потому что я знала все
картинки, и знала, что под какой подписано - и все сошло благополучно,
лучшего и желать было нельзя.
Меня хвалили, и поставили в пример, и я целый день играла с уважаемыми
людьми, и меня выбирали в некоторых играх - господи, как это было сладко!
Назавтра повторилось то же самое - опять принесли знакомую книжку, и я
опять прочла её наизусть. Я не могла нарадоваться на свое изобретение;
будущее мое казалось обеспеченным. Я и думать забыла, что может найтись
такая книжка, которой я не знаю.
Поэтому, когда на третий день меня позвали читать, и все побежали
ставить стульчики, я спокойно, как важная персона, подошла к
воспитательнице - и вдруг мир рухнул! ЭТОЙ книги я никогда не видела!
Стульчики уже были расставлены, и мой особо - в середине, а я знала, что
все кончено, что судьба одним ударом разразила меня, что лучше бы мне
никогда не рождаться или умереть сейчас же.
Стены плыли вокруг в молочном тумане, язык пересох, душа, оглушенная,
замерла.
Тело мое, между тем, двигалось к центральному стульчику и держало в