"Юлия Шмуклер. Витька Пальма (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

она недовольно записала меня на аборт, на какое-то кошмарно далекое число,
когда уже почти поздно было, заявив, что имеется очередь и что выше головы
не прыгнешь.
Но тут Витька, который растерялся поначалу, пришел в себя и начал
умолять меня ничего не предпринимать, и ночью лежал без сна, глядя в
потолок, и все думал, думал - господи, ну о чем тут можно было думать? Ну,
влипли, ну, тяжело - но небольшая экзекуция, и я снова буду свободна, и
снова буду бегать в университет - ведь не надо мной же эти слова сбудутся:
"я знаю, что больше я ничего не узнаю!". Почему же надо мной, именно? И я
бросилась на физфак, и достала программу, и лихорадочно стала читать
учебники, судорожно пропуская непонятные места, и все во мне было сжато в
комок, в один жалкий комочек, пытающийся отчаянно, в последний момент
понять устройство вселенной, мелкие и важные формулы, хребет и мясо науки.
И я вскакивала на рассвете, боясь пропустить час, и больше всего
боялась трудных задач - потому что стоило застрять на одной, как все
стояло, не двигалось - и однажды Витька, придя домой, застал меня за
решением такой задачи, которая не давалась, хоть вешайся, так что я даже
головы не повернула, а только буркнула что-то - и только позднее,
почувствовав странную неподвижность, взглянула.
Он смотрел на меня тяжелым, полным ненависти взглядом, какого я у него
никогда не видела, и он подошел ко мне, и, взяв из моих рук листок,
внезапно порвал его с исказившимся от бешенства лицом, и сказал сквозь
зубы:
- Я тебе не позволю, моего первенького... Ты хуже своих немцев...
Убийца...
И он пошел и лег на кровать, лицом в подушку, оставив в воздухе ноги в
черных, мокрых насквозь ботинках - а дом был полон плющевых зверей,
которые сидели в разных позах, напряженно следили за нами своими
пуговичными глазами, ждали, как решится их судьба. И ночью он рыдал на
моем плече и был в таком неописуемом горе, что я уж и не знала, что и
делать, и пробовала объяснить ему, что у нас нет денег, нет коляски,
кроватки, ванночки, нет даже воды, которую нужно в эту ванночку наливать.
И что если он бросит институт, пойдет работать - его тут же загребут в
армию, и тогда мы совсем погибли, а главное - если я останусь в
железнодорожниках, мне и жить незачем - но он говорил, что я смогу
заниматься, что он будет сам пеленать, и ночью вставать, и пеленки берет
на себя - он только не обещал кормить грудью, и это показывало, что
кое-какой здравый смысл в нем ещё оставался.
И мы перестали обсуждать этот вопрос - а время все шло и шло, и меня
уже рвало пять раз на день, и Витьку уже погнали с зачета, и ещё проекты
нависали, и лабораторные по электротехнике, и какой-то старый хвост по
технике безопасности.
И в отчаянии я много раз таскала тяжелые дрова и здоровенный рельс,
который подпирал дверь сарая - но это помогало, как мертвому припарки, и
Витька уже прогуливал меня вечерами, говоря, что это полезно, и я уже
ступала как утка, больше от воображения, чем на самом деле, и одурманенная
тошнотою, тупо смотрела на мелкие звезды.
И только временами, пораженная холодной тоской в сердце, я
останавливалась и видела вещи в их истинном свете - как я ненароком выпала
из своей жизни в чью-то другую, чужую жизнь, и завязла в ней, и далеко