"Эрик-Эмманюэль Шмитт. Борец сумо, который никак не мог потолстеть" - читать интересную книгу автора

я задумывался, какой болезнью обусловлена подобная невосприимчивость: он
что - слеп, глух, он кретин или трус? При таком изобилии дефектов оставалось
теряться в догадках.
Скажете, что для того, чтобы избавиться от надоеды, достаточно не
торчать по утрам на этом перекрестке; только у меня не было выбора. В
пятнадцать лет пора зарабатывать на жизнь. Особенно если рассчитывать не на
кого. Если я не пристроюсь на углу Красной улицы подле дома из розового
кирпича, где издаются самые тупые японские фотокомиксы, - в стратегической
точке между выходом из метро и автовокзалом, - то мне не удастся заполучить
клиентов и сбыть товар.
Сказать по правде, этот Семинцу меня заинтриговал, ведь он нес сущий
бред. Это отличалось от того, что говорили умные, доброжелательные люди,
которые целыми днями приставали ко мне с вопросами вроде: "А почему ты не в
школе в твоем возрасте?"; "Твои родные знают, что ты здесь?"; "А где твои
родители, они что, не присматривают за тобой? Они умерли?" - и еще много
толковых и конкретных фраз, на которые я не отвечал.
Ах да, порой спрашивали: "И не стыдно тебе продавать такое?!" А вот в
этом случае ответ у меня был наготове: "Нет, но мне было бы стыдно покупать
это", только вслух я ни разу не произнес его, опасаясь спугнуть возможного
покупателя.
Короче, этот Семинцу, что видел во мне толстяка, явно превосходил всех,
он был рассеянным и попадал пальцем в небо; в Токио, где толпы народу
несутся в одном направлении, где люди похожи друг на друга, он резко
выделялся. Не то чтобы это внушало мне симпатию, нет, мне никто не нравился,
но это делало его менее неприятным.
Надо сказать, что в ту пору я страдал от аллергии. Не выносил все на
свете, включая собственную персону. Медики, займись они мной, сочли бы этот
случай любопытным: моя аллергия была тотальной. Меня ничто не привлекало,
все казалось мне отталкивающим. Жизнь вызывала у меня кожный зуд, при каждом
вдохе нервы мои скручивались клубком; стоило оглядеться по сторонам, и я
готов был размозжить голову о стену; наблюдения за человеческими существами
провоцировали приступы тошноты, от их разговоров у меня начиналась экзема,
людское безобразие бросало меня в дрожь, от случайных столкновений у меня
перехватывало дыхание, при одной мысли о прикосновении к кому-то я готов был
обратиться в бегство. Короче, я организовал жизнь в соответствии со своим
недугом: распрощался со школой, друзей у меня не было; ведя свою коммерцию,
я избегал торга, питался готовыми блюдами - консервами, супчиками из
пакетов, и поедал это в одиночку, укрывшись меж строительных лесов. Для
ночлега выбирал уединенные места, там порой пованивало, но я предпочитал
одиночество.
Даже мысли причиняли мне боль. Размышлять? Бесполезно. Вспоминать? Я
избегал воспоминаний... Думать о будущем? Тоже. Я отсек и прошлое, и
будущее. Или, по крайней мере, попытался отсечь... Хотя отделаться от памяти
мне не составило труда, ведь она была переполнена скверными воспоминаниями,
куда сложнее было изгнать приятные сны. Я запретил себе эти видения, слишком
мучительно было, просыпаясь, ощущать, что они несовместимы с реальностью.
- По-моему, в тебе скрыт толстяк.
Что на меня нашло в тот понедельник? Я не ответил. Я по уши погрузился
в мрачные размышления и не заметил приближения Семинцу. Он остановился,
посмотрел на меня и что-то произнес.