"Бернхард Шлинк. Три дня" - читать интересную книгу автора

осталось.
Хеннер ждал, когда она задаст ему тот же вопрос: "Ну а что у тебя?"
Не дождавшись его, он сам задал следующий:
- А с Йоргом и Кристианой ты все время поддерживала контакт?
Она помотала головой:
- С Кристианой мы несколько лет назад случайно встретились на
Франкфуртском вокзале; расписание сбилось из-за снегопада, и мы обе застряли
там в ожидании пересадки. После этой встречи мы с ней время от времени
перезванивались. Она говорила мне, чтобы я написала Йоргу, но я долгое время
никак не решалась. Когда он подал прошение, я наконец-то собралась с духом.
"Я не молю о пощаде. Я воевал с этим государством, и оно воевало со мной,
так что мы с ним квиты и никто никому ничем не обязан". Ты помнишь? В
заявлении, которое сделал Йорг в связи с подачей прошения о помиловании,
было столько гордой независимости, что я снова как будто услышала того
молоденького парнишку, каким я его впервые узнала. Того, в которого когда-то
влюбилась. - Она улыбнулась. - Я же всегда перед вами робела. Потому что вы
так хорошо разбирались, что правильно, а что неправильно и что надо сделать.
Вы были такие решительные, такие бескомпромиссные, несгибаемые, бесстрашные.
Для вас все было просто, и я стыдилась, что для меня все так сложно и я
никак не разберусь, как надо относиться к капиталу, государству и
господствующим классам, а уж когда вы заводили разговоры про всяких там,
которые скоты... - Она снова помотала головой, целиком погрузившись в
прежние ощущения страха и стыда. - Кроме того, мне надо было поскорее
закругляться с учебой и начать зарабатывать деньги, а у вас и денег, и
времени всегда было сколько угодно, да и отцы у вас: у Йорга и Кристианы -
профессор, твой - прокурор, у Ульриха - зубной врач, а у Карин -
священник.[5] А мой отец, простой крестьянин из Силезии, лишился там своего
клочка земли, с которого худо-бедно кормился, раньше у него было хоть
что-то, а тут пришлось работать на молочном заводе. "Наша молочница" - так
вы иногда меня называли, и, надо думать, не со зла, но я среди вас все равно
была как чужая, и вы меня, скорее, только терпели, и если бы я вдруг
исчезла...
Хеннер старался вызвать в своей памяти что-нибудь, что сходилось бы с
ее воспоминаниями. Неужели он изображал из себя человека, который все знает
и у которого сколько угодно времени? Неужели он называл полицейских, судей и
политиков скотами? Неужели он называл Ильзу "наша молочница"? Все это было
так давно! Ему помнилась атмосфера ночных споров до рассвета, за которыми
выкуривалось слишком много сигарет и рекой лилось красное вино, ощущение
вечного поиска и стремления во что бы то ни стало как следует
проанализировать вопрос и выбрать единственно верный способ действий,
помнился восторг планирования и подготовки выступлений и та интенсивность
переживания, то острое ощущение собственного могущества, которое
испытываешь, подчиняя себе аудиторию или уличную толпу. Но вот о чем велись
споры и для чего надо было подчинять себе аудитории и уличные толпы, об этом
его память хранила молчание, и уж тем более она хранила молчание о том, из
чего складывалась жизнь Ильзы. Может быть, она бегала для них за сигаретами
и варила кофе? Ильза преподавала изо. Может быть, она писала плакаты?
- По-моему, хорошо, что ты не забыла Йорга. Я ходил к нему на свидание
после приговора, но у нас так и не вышло толком поговорить. На этом все и
оборвалось, пока неделю назад мне не позвонила Кристиана. Он сильно