"Иосиф Шкловский. Эшелон: невыдуманные рассказы (полный вариант)" - читать интересную книгу автора

удалось. Конечно, у них там ничего не зудело - они были стерильно
чистенькие. Просто таким, по нашим понятиям совершенно непристойным, образом
они демонстрировали свою - если угодно - раскованность. Вообще понятия о
приличном и неприличном в этом мире перевернуты. К примеру, есть болезни
благородные и болезни непристойные. У нас в Европе чахотка - болезнь
грустно-романтическая, мы её ассоциируем с Чеховым и Шопеном. У них же это
болезнь постыдная, ибо ассоциируется с трущобной нищетой. Зато в
венерических болезнях бразильцы не видят ничего зазорного; более того, эти
болезни отдают даже некоторым шиком, особенно когда больной лечится у
известного врача. Вообще лечиться считается весьма престижным, ибо это
наглядный показатель материального благополучия.
Между тем работа на площадке кипела. Мы вкалывали днём и ночью, цейтнот
был страшный. Особенно неистово трудился мой товарищ по номеру Александр
Игнатьевич Лебединский - он почти не спал, изнемогая в единоборстве со своим
слишком переусложнённым спектрографом. Недаром в местной прессе была
помещена его очень смешная фотография с подписью: "Это - профессор Саша
(Sasha), изобретатель машины с девятью объективами". И, как всегда на всех
затмениях, площадку украшали похожие на огромные мостовые фермы опоры
установки А. А. Михайлова для наблюдения эффекта Эйнштейна - отклонение луча
от звезды при прохождении его около края солнечного диска. К 20 мая всё было
в ажуре. Для поддержания порядка на сверкающую чистотой площадку пришёл
наряд полиции. Увы, за пару часов до затмения откуда-то пришли тучи, хотя
целый месяц до и много недель после погода была идеально ясной!
На душе было тоже пасмурно, но мы держались. Я храню снимок, где
изображен играющим с Гинзбургом на расчерченной пыльной земле в какую-то
местную игру, аналогичную "крестикам и ноликам". Снимок сделан кем-то точно
в момент полной фазы - не так уж бывает тогда темно, как многие думают... К
вечеру все мы немного "оклемались", успокаивая себя, что не единым затмением
жив человек и что, как любил выражаться наш выдающийся астроном Григорий
Абрамович Шайн, "не человек создан для субботы, а суббота для человека". И
всё же разбирать с огромным трудом собранные, да так и не сработавшие
установки, опять заниматься осточертевшими упаковочными работами, находить
куда-то запропастившиеся детали - дело невесёлое. В разгар этой деятельности
мы узнали, что администрация отеля устраивает бал для своих гостей и
участников иностранных экспедиций (кроме нашей были ещё американская,
финская, шведская, чешская). Бразильской экспедиции не было по причине
отсутствия астрономической науки в этой огромной и богатой стране.
Бал обещал быть роскошным, что по замыслу устроителей должно было в
какой-то степени скомпенсировать подлость погоды. Жильцы отеля с истинно
тропическим темпераментом готовили обширный концерт самодеятельности,
участвовать в котором пригласили и иностранцев. И тут мне пришла в голову
необыкновенно коварная идея.
Дело в том, что в составе нашей экспедиции был некий "освобождённый
товарищ", который должен был обеспечить - как бы это поделикатнее
выразиться? - идейную выдержанность нашего поведения. Звали его Михаил
Иванович, был он худой и длинный. Дело своё делал ненавязчиво, без
энтузиазма, и на том, как говорят, спасибо. Правда, водилась за Михаилом
Ивановичем одна маленькая слабость - обладая жиденьким тенорком, он до
самозабвения любил петь.
- Всё-таки нехорошо, Михаил Иванович, - вкрадчиво сказал я ему, - что